Казейник Анкенвоя

Я мог, пожалуй, избить его. Учитывая нелепую смерть Лаврентия, избил бы.

Но запас моих сил почти совсем израсходовался. Силы я тогда вынужден был экономить.

- Направо магистраль, - сказал я Зайцеву. - Поймаете частника, доберетесь без лишних проблем.

- У меня денег нет, - голос редактора дрогнул. - У меня все деньги почти двести тысяч зеленью в ячейках. На улице Ямского поля, и на проспекте Вернадского.

Я отдохнул, и пора было идти на электричку. Из сумки ассигнаций, внесенных Борисом Александровичем за жизнь пилота Шевченко, я взял только двести нефтедолларов, оставленных вначале пути на таможне у кого-то из анархистов под расписку. Две купюры по сотне. Я ловко и осторожно, чтоб не уронить Вьюна, сместил молнию нагрудного комбинезонного кармашка, и подбросил одну сотню к шлепанцам редактора.

- Удивительно, что мы встретились. Это судьба, - переполнился чувствами Зайцев, поднявши купюру.

- Я более года встречался с дюжиной редакторов безо всяких последствий.

Зайцев помчался вправо по дамбе. Я встал с корточек, и перехватив удобней Вьюна, отправился влево к роще. С перекурами на пеньках и пригорках, за час я добрался до станции. На станционной площади я зашел в обменный пункт и сменял ассигнацию на три тысячи отечественных рублей. И только уже в электрическом вагоне, устроившись на последней скамье, достал я ампулу с нашатырным спиртом. Отколовши стеклянный колпачок, я натряс на свою ладонь содержимое ампулы, и дал Вьюну вдохнуть изрядную порцию аммиака.

Вьюн дернулась всем телом и очнулась. На щеках ее проступил румянец. Она села, болезненно морщась.

- Жбан разламывается. И тошнит. Как если прямым ударом в челюсть на спарринге завалили. И еще когда чердаком треснешься обо что-нибудь крепкое.

- Ты и треснулась обо что-нибудь крепкое.

- Обо что?

- Ничего не помнишь?

- Последнее, когда пепел твой высыпала на палубу.

«Ретроградная амнезия, - поставил я опытный диагноз. - Порядок. То, что доктор Сербский прописал». Подобный эффект иногда наблюдается после черепно-мозговой травмы средней тяжести. Помню, я под городом Солнцево в автомобильную аварию угодил. Но помню избирательно. Последнее, что помню, заправочную колонку. Авария случилась минут через пятнадцать.

- А где Лавочка? - Вьюн завертела больной головой. - В тамбур вышел?

- Просто вышел. Совсем.

- Что за пурга? - оторопела Вьюн.

- Тебе видней, - я отвернулся к окну. - Вы в стороне от меня выясняли. Потом он ушел, а ты вернулась.

- Ни черта не помню, - Вьюн с болезненной гримасой потерла висок. - Наверное, признался, что телка у него в этом… на Валдае. Ладно. Проехали. Все равно, мы разные. Не срослось бы у нас в нормальной жизни. Обо что я хотя бы?

- О скамью. На платформе. Об угол. Помидор там был раздавленный, ты наступила.

- Беда не приходит одна, - философически заметила Вьюн.

- Это не беда. Легкое сотрясение. Покружится и пройдет. Спи, тебе надо.

- Пожалуй.

Она уснула, загнав ладонь между щекой и моими коленями. И так она проспала до Москвы. В Москве мы угадали под ливень. Словно Казейник переметнулся вместе с нами. Что же, ливень для нас был естественной средой обитания. Обгоняя нас, мчалось под ближайшие крыши мужское и женское население электропоезда. Мы шагали по лужам и ручьям как парочка непромокаемых призраков. Вышли на привокзальную площадь, где я посадил Вьюна в такси.

- А ты чего ждешь? - спросила Вьюн в открытую дверцу.

- Я на метро. Я уехал на метро и вернусь на метро. Я последовательный.

- А я что, рыжая? - обиделась Вьюн.

- Да. Ты рыжая. И умная. И смелая.

Захлопнув дверцу, я поплелся к неоновой букве «М».

- Избавиться хочешь? - у входа она поймала меня за капюшон. - Ошибочка.

Я тоже последовательная. Вот только в багажнике скучно трястись.

Ближайшая зеленая ветка росла на станции «Театральной». Там и пересели мы в последний вагон, пустой на четверть.

- Ты меня провожать надумала? - спросил я, косо глянувши на мою послушницу.

- Сейчас. Губы раскатал. Просто не могу я так сразу ввалиться к предкам.

- А как можешь?

- «Как-как», - огрызнулась Анечка. - Заладил. Постепенно. У бабки перекантуюсь. На «Водном стадионе». Она тренер по синхронному плаванию. Реабилитирует.

- А мать не жалко?

Ответ последовал уже на «Белорусской». Причем, вопросительный.

- Мы будем с тобой друзьями? - Анна прислонилась виском к моему плечу.

- Мы уже друзья.

Она долго молчала. Потом слегка оживилась:

- Ты известный писатель?

- Нет.

- Огорчаешься?

- Вряд ли. Известность плохо лепит. Она не делает никого умней, добрей или талантливей. Она вылепляет лишь объекты поклонения и зависти.

- И подражания, - возразила девочка-друг.

- Последний объект подражания умер на кресте.

- Точно, - согласилась девочка-друг. - И Он знаменит. Он бешено популярен.

- Ты подражаешь Ему? А я? Ему подражал кто-нибудь? Апостол Петр от Него трижды отрекся в минуту смертельной опасности.

- Мы простые люди, - возразила девочка-друг. - Нам простые примеры для подражания требуются.

- Разве сложно любить?

- Сложно, - Вьюн вздохнула, и закрыла глаза. Я видел ее в темном стекле напротив. - Особенно врагов. Я не могу полюбить врагов. Не могу, и все.

Она была искренна и чиста. Искренней и чище меня. Я тоже не смог полюбить врагов моих. Ни разу. Я прощал долги, обиды, ложь, вероломство, измену. Но я не любил врагов моих. Стало быть, задремавшая на моем плече девочка была честнее меня. Я простой человек. Я не способен подражать моему Господу.

«Осторожно двери закрываются, - предупредила заигранная пластинка вагонных пассажиров. - Следующая станция «Сокол». Двери осторожно закрылись, чуть не прибив чумазого скунса. Скунс обложил многоэтажными выражениями весь мир и занял почти всю кожаную скамью своими вискозными сумками. В сумках было добро. Вне сумок только зло. Скунс ненавидел своих врагов и друзей, ненавидел встречных, поперечных, и даже саму свою жизнь. Скунс был простым человеком. Настала пора мне выходить, и я разбудил Анечку Щукину.

- Позвонишь? - спросила Вьюн.

- Позвоню. Куплю металлическую коробку с функциями, обзаведусь дюжиною циферок, и тотчас позвоню, - пообещал я девочке-другу, покидая вагон.

- Но ты моего номера не знаешь! - крикнула она за моей спиной.

Двери встретились, и состав унесся в темную норку. Двери встречаются чаще, чем люди. Это нормально. Я не знаю номера Анечки Щукиной. И это нормально. Кому-нибудь другому позвоню. Главное, я возвращаюсь к моей жене и коту моему, нареченному именем красавца-поджигателя Троянской войны.