Мармион

Швырнет того в холодный пот

Кто изменил сраженья ход

На Майде! Он, боец, герой,

Вдруг задрожит перед тобой —

Ему Царь Эльфов в этот день

Страшней, чем грозной смерти тень: Эльф бродит, мстительный и злой, Дворец покинув травяной,

Незримо в обществе людском…

Скажи, ты Франчемонт видал,

Что нависая над ручьем,

Орлиным кажется гнездом?

Там глубочайший есть подвал —Так наши горцы говорят, —

А в немцены несметной клад.

Разбойник-лорд жил в замке том, Убийствами и грабежом

Он те сокровища добыл,

В сундук железный их сложил.

Сундук же — егерь сторожит.

И день и ночь над сундуком

В зеленой куртке он сидит

С обычным егерским рожком,

И нож за поясом торчит,

И псы у ног его лежат…

Да, если бы не мрачный взгляд, Испепеляющий — такой,

Что не снести душе живой,

То он бы егерем простым

Казался — тем, кто средь лесов, Трубя в рожок, сзывает псов.

В деревне люди говорят,

Что в тот подвал сто лет подряд

Один священник, черный маг,

Все ходит — но коварный враг

Не уступает, и сундук

Нейдет из сатанинских рук!

Хоть мага темные молитвы

Ввергают черта в дикий стон,

Хотя в пылу словесной битвы

Сундук не раз был поврежден,

То скрепы лопались, то вдруг

Слетал замок, а сам сундук —

На миг распахивался он

И вновь захлопывался. Да —

Ведь может бесконечный бой

В подвале темном под землей

Идти до Страшного Суда:

Пока волшебник не найдет

Того, чему послушен ад:

То слово, коим Франчемонт

Заговорил бесценный клад.

И хоть прошло уже сто лет —

Три буквы есть, а прочих нет!

Я б мог преданье не одно

Назвать — легенд вы тьму найдете

Повсюду — их полным полно;

Оправдан тем старик Питтскотти, Болтун-историк… Я давно

Из книг его списал тот странный

Визит Святого Иоанна

В Линлитгоф… Там же я прочел

Об эдинбургской адской ночи

И о пророчествах… короче,

Я много у него нашел.

(Не говоря уже о том,

Как в Дареме монах с крестом, Готический доспех надев,

Умерил сатанинский гнев!)

И Фордена мы извиним,

За все, поведанное им:

За то, что голову морочил

Нам, рассказав про Гоблин-Холл, Я Гоблин-Холла не нашел!

Но надо ль говорить о том

Тебе, чьи долгие старанья

Прекрасных, редких книг собранье

Свели в гостеприимный дом?

Ты мог бы разные истории

Найти, открыв старинный том.

Ты не похож на тех, которые

Скрывают знанье под замком,

Как Франчемонт: ведь книги им —И не себе и не другим.

Для них старинный фолиант —

Как для сороки бриллиант!

И сколько им веков ни дать —

И трех им букв не угадать!

А ты богатства книжных полок

Как сердце открываешь всем,

Кто радостью познанья полон.

Среди легенд, гравюр, поэм

Ты — как король в стране своей, Ты рад им больше всех гостей.

Но слышишь? Барабан зовет:

Прощай, день Флоддена грядет.

Служенье книгам продолжай,

Будь счастлив и здоров, прощай!

ПЕСНЬ ШЕСТАЯ

БИТВА

1

Пока предвестьем грозных дней

Был самый воздух напоен,

А в замке, в комнате своей,

Беснуясь, думал Мармион

О том, что Дуглас охладел,

О том, что сам он не у дел,

Хоть и заране чует бой,

Как иноходец боевой,

И что теперь едва ли он

Герольдом будет извещен,

Когда покинуть Танталлон, —

Клара де Клер с графиней строгой

Дни посвящала только Богу.

Миледи Ангус, без конца

Молясь за сыновей своих,

Жила среди священных книг,

Не отводя от них лица.

Сей быт старинно-феодальный,

Отменно чопорный, печальный

Для Клары был не тяжелей,

Чем монастырское житье.

Тем более, что враг ее

Не докучал, и вовсе ей

Казалось сносным все как-будто, Но одиночества минуты

Бывали ей всего милей.

А замок, слитый с кручей скал, Над гранью бездны нависал,

И в бурю злобный белый вал

О стены гребень разбивал,

И брызги с ветром пополам,

Свистя, взлетали здесь и там.

В квадратной башне у ворот,

Где над бойницами кривыми

Из камня вырезанный щит —

Герб рода Дугласов висит,

(На темном поле три звезды

И сердце алое над ними),

Есть лесенка. Она ведет

На стены, где из грубых плит

Зубцов неровные ряды

Глядят на бешенство воды.

То вдруг стена сбегает вниз,

То узкий создает карниз,

То вдруг площадку открывает,

То изгибается дугой,

То лесенкой соединяет

Больверки с башней угловой.

Застыл недвижный строй зубцов, Издалека они видны

Над ревом вспененных валов,

Над белым бешенством волны,

Где рушится прибоя вал

На острия гранитных скал.

А там, где грозный Танталлон

Стеной на сушу обращен,

Там башни мощные стоят

И неприступный палисад,

И смелых воинов заслон.

3

Здесь меж зубцов в уединенье

Бродила Клара грустной тенью, И, не мешая размышленью,

Метались чайки над волной,

И медленно вдоль стен скользя, И к морю опустив глаза,

Глядела Клара на прибой.

Казалось, каждая скала

О Витби памятью была…

Ну что ж, ты навсегда сняла

Монашеский наряд,

Бенедиктинский капюшон.

Был Дугласом вопрос решен:

«Клара де Клер, — он ей сказал, —Да кто ж послушницу видал

Вне стен монастыря?»

И вновь на лоб спадают ей

Две пряди солнечных кудрей,

И плащ с каймою золотой

Играет мягкою волной,

И лишь один предмет святой

Остался у неё —

На тонкой цепке крест висит,

В кресте большой рубин блестит, Да на Евангелье горит

Жемчужное шитьё…

Наверно, страшно стало б нам

В рассвете бледном и пустом

Смотреть, как бродит по стенам

Тот призрак, с книгой и крестом, С прекрасным, горестным лицом…

Фитц-Юстас (от безделья он

Стрелял и чаек, и ворон)

Нередко видел, как она

Шла вдоль зубцов, грустна, бледна, Потом божился юный паж,

Что вот — покинула Моргана

Страницы рыцарских романов,

Что красоты такой туманной,

Волшебной и безмерно странной

Не знает мир обычный наш.

4

Однажды Клара в час прилива

Шла вдоль зубцов неторопливо: Увидя парус над волной,

Тотчас подумала: «Домой

Поплыли сестры, в мирный храм

Пресветлой Хильды. Сколько там

Молитв горячих к небесам

Возносится, и сколько раз

На чистый набожный экстаз

Давало небо отклик свой,

Когда явление Святой

Глазам монахинь представало!

А я — ни разу не видала.

Быть может, недостойна я?

Иль так грешна душа моя?

Иль весь огонь моих тревог

Лишь с тем, кто первый их зажег?

И все-таки всегда могла

За добрые твои дела

Я добротой, мать-аббатисса,

И послушаньем расплатиться.

И вот теперь… Позор и стыд: Тиран судьбу мою вершит!

Нет, Мармион, не так-то просто!

Для произвола есть предел!

Мой предок, Рыжий герцог Глостер, Де Клер отважный! Он умел

Возненавидеть произвол!

Да, это был могучий ствол!

Хоть можешь ты сломать побег, Но не согнешь его вовек!

5

Что это? Панцырь тут лежит,

Шлем, латы, поножи и щит.

Как странно, Боже мой!

Нагрудник, кажется, пробит,

Кровь на пластинах говорит,

Что и доспех не защитит,

Когда удар копья пронзит

Металл неверный твой!

Вот так же Вильтон… О, в тот раз

Ни щит, ни истины алмаз,

Ни панцырь рыцаря не спас

От раны роковой!»

И стало ей еще грустней.

И вдруг — де Вильтон перед ней!

Как призрак, дико смотрит он, И радостен, и удивлен.