Возвращение

— Думаю, нам пора прощаться! — мягко сказала Мари. — Камилла и Мелина обычно в это время уже спят. Огромное спасибо вам всем, что пришли! И мне очень жаль, что Нанетт вдруг стало плохо. Она нас так напугала, правда?

Гости закивали, причем некоторые из них — с улыбкой. Потом, выразив хозяйке дома благодарность за прекрасный вечер, стали прощаться.

— Нам было очень весело, мадам Мари! — заверила ее Жаннетт. — Хотите, я помогу вам помыть посуду?

— Не беспокойся об этом! Посуда подождет до утра. Я успею здесь прибрать до мессы.

Нанетт и девочки ушли спать, как только закрылась дверь за последним гостем. Вскоре дом погрузился в тишину. Мари погасила керосиновую лампу и, напоследок еще раз осмотрев кухню, в которой прошел этот неспокойный вечер, вышла.

Как обычно по вечерам, Мари поочередно зашла в комнаты дочерей, чтобы поцеловать их перед сном. Уже стало обычаем, что сначала она заходила к Камилле. Девочка ждала ее, лежа в постели и натянув простыню до подбородка.

— Доброй ночи, дорогая! — сказала Мари ласково. — Тебе понравились наши посиделки? По-моему, все прошло хорошо. А ты как думаешь?

— Я тоже так думаю, мам! — отозвалась девочка. — Больше всего мне понравилось, как мы пели все вместе. Но когда бабушка стала задыхаться, я испугалась. И я еще что-то хочу тебе сказать…

Мари внимательнее посмотрела на дочь. На освещенном розовым светом прикроватной лампы личике Камиллы отразилось беспокойство.

— Что-то случилось, дорогая?

— Будет лучше, если я расскажу тебе не откладывая! Это касается Мелины. Когда я поднялась наверх, чтобы позвать их с Мадлен, я услышала чей-то громкий голос. Когда я вошла в комнату, то увидела, что Мадлен готова расплакаться, а у Мелины… У нее был такой странный вид, словно я застала ее за чем-то нехорошим… Но она ничего не захотела мне рассказать.

Первой реакцией Мари было удивление, потом она на несколько секунд задумалась. В памяти всплыли слова матери-настоятельницы. Наверняка пожилая монахиня знала, о чем говорила, обращая внимание Мари на сложный характер девочки.

Мари вздохнула, взяла Камиллу за руку и сказала серьезно:

— У Мелины нелегкий характер, дорогая. Мать Мари-де-Гонзаг меня предупреждала. Ты не знаешь, как это больно — расти, не имея семьи. Лишения по-разному сказываются на характере. Удочеряя Мелину, я понимала, что мне придется учить ее терпению, доброте… Только времени под силу залечить тайные раны! Ты хорошо сделала, что рассказала мне об этом, Камилла! И не вздумай ни в чем себя упрекать. А теперь спи спокойно…

Камилла закуталась в одеяло, поправила под головой подушку. Мари нежно ее поцеловала и вышла.

Перед дверью комнаты Мелины она остановилась, но через пару секунд решилась и вошла. В комнате царил мягкий полумрак, который едва рассеивал свет ночника. Мари купила его в скобяной лавке два дня назад, потому что Мелина с трудом засыпала в темноте. На кровати угадывалась детская фигурка.

— Ты спишь? — спросила она.

— Нет! — раздался голос из-под атласного одеяла.

— Я пришла пожелать тебе доброй ночи, моя крошка! — сказала Мари, подходя к кровати.

Она присела на кровать и отвернула край одеяла, чтобы поцеловать девочку. Она очень удивилась, обнаружив, что лицо у Мелины мокрое от слез.

— Мелина, что с тобой? Дорогая, почему ты плачешь?

— Мне страшно, мама Мари! Скажи, это правда, что волк-оборотень может войти в дом?

Мари погладила девочку по щеке. Ей следовало бы догадаться, что россказни Нанетт напугают девочку, которая и так боялась темноты. Мелина казалась как никогда маленькой. Ей с трудом можно было дать девять лет, не то что двенадцать.

— Конечно нет, мое сердечко! Нанетт пугает нас своими историями, но ты ей не верь! Здесь ты в полной безопасности. И потом, ты взрослая девочка, тебе ведь уже двенадцать. Ты должна научиться держать себя в руках!

Мелина схватила руку приемной матери и крепко ее сжала. Задыхаясь, вздрагивая от нервного плача, она призналась жалким голоском:

— Я еще хочу сказать тебе, мама Мари… Я сегодня была не очень послушной… И мне стыдно!

— Это правда так важно, Мелина?

— Да! Может, ты не захочешь, чтобы я была твоей дочкой…

При виде такого отчаяния сердце у Мари сжалось. Девочка не разыгрывала перед ней комедию. Она обняла Мелину и прошептала ей на ухо:

— Тебе станет легче, если ты все мне расскажешь! А потом мы об этом поговорим.

— Сначала я не послушалась тебя, когда бегала в скобяную лавку утром. Я не надела ни пальто, ни шарфик.

— А потом?

— Я побежала к фонтану и перед окнами приюта показала им всем язык. Я знаю, что это плохо, но я была так рада, что больше там не живу… Мне хотелось отомстить!

Мари покачала головой. Буйный темперамент Мелины совсем не соответствовал ее внешности. Неужели за ангельским личиком скрывается дьяволенок?

— Отомстить? Но за что, дорогая? Если бы не монахини и приют, кто знает, что бы с тобой стало? Ты права, это плохие поступки. И я тобой недовольна.

Мелина снова заплакала, прижавшись к Мари, которая продолжала ее гладить, вопреки своим строгим словам.

— А потом я была злой с Мадлен! — продолжала, рыдая, девочка. — Я говорила ей разные плохие вещи… Что у нее нет папы, что мама Тере не по-настоящему ее удочерила…

— Откуда тебе это известно? — спросила озадаченная Мари.

— Я слышала, как ты говорила об этом с доктором вчера… Я слушала под дверью…

Мари легонько отстранила девочку и заглянула ей в лицо. Мелина умоляюще смотрела на нее, глаза ее расширились от ужаса.

— Мама Мари, прошу, прости меня, я не знаю, почему я такая плохая! Я не могу себя сдержать! Мадлен — она очень хорошая! И ты, и Камилла… А у меня так не получается. Скажи, ты ведь меня не отдашь обратно?

— Успокойся, — тихо сказала Мари. — Я не сержусь и не собираюсь выставлять тебя за дверь. Не забывай, ты теперь моя дочь! Мелина, удочерение ребенка — это не игра и не каприз. Отныне ты никогда не будешь одна, и я буду о тебе заботиться, пока ты не станешь взрослой. Ты страдаешь от своей злости, завидуешь Камилле и Мадлен, но ведь их воспитывали по-другому, чем тебя! Я помогу тебе, дорогая! Я не хочу, чтобы ты боялась. Подожди, я через минуту вернусь!

Мари вышла, прошла в свою спальню и порылась в ящике комода. Ей нужно было найти то, что помогло бы успокоить девочку. Идея пришла к ней внезапно, простая и великолепная. Она вернулась в комнату Мелины с улыбкой на лице. Девочка ждала ее, дрожа от волнения.

— Посмотри, я принесла тебе то, что всегда будет тебя оберегать, — и от волка-оборотня, и от печали! — сказала она. — Первый подарок — фотография, которую мне самой подарила мать-настоятельница Мари-Ансельм, она управляла приютом до матери Мари-де-Гонзаг. Мне тогда было тринадцать. Ты наверняка узнаёшь эту Мадонну! Это статуя Богородицы с Младенцем, та самая, что стоит в приемной. Теперь эта фотография твоя. Ее место будет на столике у твоего изголовья. Когда почувствуешь, что тебе хочется быть злой, скорее попроси Мадонну прийти тебе на помощь. И вот увидишь — ты не осмелишься ослушаться или насмехаться над подружками… Эта фотография много для меня значит. Надеюсь, она станет дорога и тебе…

— А второй подарок? — спросила Мелина, грызя край простыни.

— Это — портрет твоей мамы. Помнишь, я рассказывала тебе о ней в тот день, когда привела тебя домой? Она была моей подругой, названной сестрой. Думаю, если мы поставим ее фотографию возле твоей кровати, с тобой никогда не случится ничего плохого!

Фотография матери! Мелина приподнялась, опираясь на локоть, и, нахмурившись, стала рассматривать лицо своей настоящей матери. Мари видела, что девочка задрожала, что ее губы приоткрылись, когда она впилась глазами в лицо Леони.

— На этой фотографии ей двадцать лет. Мы тогда еще жили в «Бори», в Шаранте. Скоро мы с тобой там побываем. Это фото сделал один фотограф из Шабанэ. По такому случаю Леони распустила волосы и надела новое платье.