Страница 98 из 132
За какой-нибудь час от польского лагеря остались только разбитые возы, павшие кони, поломанные крылья гусар и шапки, потерянные жолнерами. В казацкий лагерь пронесли на носилках Стефана Потоцкого. Кровавый шрам тянулся у него через лоб до самого уха. Он лежал с закрытыми глазами, желтый, как воск, и даже уже не стонал. Взяли в плен и Шемберга. Он шел с поникшей головой, слезы текли по его худому лицу. За ним шагал полковник Чарнецкий, бросая злобные взгляды на опьяненных победой казаков. С ними были и братья Сапеги. Младший уже утратил свою воинственность и униженно просил казаков известить о его судьбе княгиню Вишневецкую — она даст за него любой выкуп. Потеряли свою спесь и другие пленные: теперь они радовались, что попали в руки казаков, а не татар. На их глазах рыжий шляхтич отдал татарину все деньги, которые имел при себе, дорогие нюрнбергские часы, саблю с серебряной насечкой — лишь бы отпустили его если и не на свободу, то — на худой конец — хотя бы в казацкий лагерь.
— Гетман мне родич, понимаешь — родич! — умолял он.
Татарин брал и деньги и вещи, но только вертел головой:
— Твоя моя не понимает.
Как раз в это время мимо них скакал разгоряченный боем Хмельницкий.
— Богдан! Пане гетман! — услыхал он позади душераздирающий крик и оглянулся: рыжий шляхтич уже стоял на коленях, растерзанный, с выпученными глазами, и протягивал к нему руки.
Хмельницкий остановился.
— Выговский, Иван?
— Я, пане гетман! Ради бога, спаси! Век буду слугой тебе и детям твоим...
— Сколько? — спросил Хмельницкий по-татарски.
Татарин жадно смотрел на гнедую кобылу под писарем Зоркой и что-то бормотал.
— Хорошо. Пане Зорка, я прикажу дать тебе лучшего коня, а кобылу отдай татарину за пана Выговского. Ну, пане Иван, запомни, сколько ты мне стоишь! — сказал он, улыбаясь, и поскакал дальше.
Шум боя стихал; кто не сложил голову, тот попал в плен, но ни один жолнер коронного войска не вырвался из-под Желтых Вод, разве что прикинулся мертвым, пока не стемнеет.
Богдан Хмельницкий ехал, окруженный лесом захваченных у противника знамен и значков. Что-то льстиво бормотал под самым ухом у него Тугай-бей. Но Хмельницкий его почти не слушал: на всю степь звучали победные крики его казаков, пели трубы, звенели бандуры и кобзы, гремел гром барабанов и не умолкали крики: «Слава, слава!» Они возглашали победу — пусть еще не большую, но блестящую.
VIII
Княгиня Вишневецкая, о которой вспомнил Сапега, в это время переправлялась со своим двором через Днепр против Брагина. Ярина заметила, что в последние дни за ней меньше стали следить. Сегодня тоже она не чувствовала на себе пристального взгляда косых глаз, а когда переправились на левый берег, уже наступил вечер. Княгиня Гризельда расположилась на отдых в хате рыбака, и о Ярине, должно быть, забыли. Ротмистр Ташицкий со своей сотней поскакал в местечко. Вокруг были леса, и Ярина потихоньку, как бы для того, чтобы набрать цветов, пошла к лесу.
Ее никто не хватился до самого утра. Она все дальше углублялась в лес, держась звериной тропы над Днепром. После медвежьих лап коронного стражника Лаща ей уже, казалось, не страшны были никакие лютые звери.
За два дня Ярина добралась до Чернобыля. На панском дворе было полно крестьян и мещан — они свободно заходили и в панские покои. По улицам расхаживала стража из мещан. Носился на коне шорник, все его называли паном атаманом. Ярину задержали, но сразу же на слово поверили, что она убежала от княгини.
— А наш пан удрал! — сказал один из охраны. По его почерневшим пальцам нетрудно было догадаться, что он сапожник.
Ярина сказала, что она казацкая жена и что ее казак где-то воюет с поляками.
— Может, на Желтых Водах? — заговорили все сразу. — Слыхали мы — там солоно пришлось панам!
— А может, у Кривоноса? — допытывался другой.
— Уже, говорят, пошел и Кривонос к Хмельницкому. Всыплют они теперь панам!
— Я тоже иду! Если меня выписали из войска да к печкам приставили, так я уж и не казак?
— А я что, не сумею отрубить голову какому-нибудь вельможному? Ты куда ж это направляешься, молодица?
Ярину впервые в жизни назвали «молодицей», и она покраснела как маков цвет.
— К батечке хочу. За Чигирин.
— Так ты подожди, вместе пойдем: мы тоже туда собираемся. А то сейчас на шляху одной опасно.
— Боюсь, чтоб не догнали.
— Они, слышь, теперь сами нас боятся. Ты что думаешь, у нас и пушка есть, и мушкетов десятка два, и самопалы.
Ярина сбила себе ноги и сегодня все равно не смогла бы идти дальше. Вскоре она узнала, что шорник Тихон, по прозванию Колодка, и верно собирает отряд, чтобы идти к Хмельницкому. Уже набралось человек тридцать.
Невзначай Ярина помогла одному парню сесть на коня, а когда норовистый конь тут же сбросил его на землю, она, раззадорившись, сама вскочила в седло. Непокорный конь понес ее по выгону, но сбросить не смог. Ярина носилась на коне, пока не укротила его. Тогда попробовали и другие сесть на него, но мало кто мог удержаться. И повстанцы начали уже уговаривать Ярину ехать с ними.
— Да это же казак, а не молодица! — дивились они.
Чем сильнее становилась надежда вернуться домой, тем пуще не терпелось Ярине увидеть отца, тетку Христю, хутор Пятигоры, а может, и... Она не договаривала, потому что сердце сразу сжималось в сладкой истоме: говорят же, что Максим Кривонос пошел на соединение с Хмельницким. Сейчас только и разговору было, что о нем да о нем.
На другой день Ярина вместе с повстанцами выехала из Чернобыля на том самом коне, с которым, кроме нее, никто не мог справиться.
Отряд назвали чернобыльским. Атаман отряда Тихон Колодка оказался сметливым, веселым казаком. Он сразу же стал ревниво охранять Ярину от чьих бы то ни было приставаний, а чтоб дело было вернее, сказал:
— Ты, Ярина, хорошо сидишь в седле, поезжай со мной. Чтоб картинка спереди была. Вон видишь, как загляделись на нас, даже пахать перестали. Эй, хлопцы-молодцы, вы чьи будете? — громко крикнул он.
— Пана Тышкевича!
— А чье пашете?
— Известно чье — панское!
— А пусть ему черт лысый пашет! Едем с нами казаковать, к Богдану Хмельницкому воевать!
— Ей-богу?
— Чтоб ваш пан солнца не видал!
— А саблю дадите?
— Ну не бисовы гречкосеи! — возмутился седой дед. — Ты еще спасибо скажи, что приглашают. Эх, не те лета! Забирайте всех коней и айда: такое теперь пошло, что дома не усидеть!
Три парубка прискакали без седел к отряду и сразу же пристроились.
— Давно бы так. Эх, хлопцы-молодцы! «Гей, на татарских полях, на казацких шляхах...»
Голос у Колодки был звучный, приятный, так и тянуло запеть, и по степи разнеслась широкая, голосистая и печальная песня о казаке стареньком, как голубочек, седеньком. Дед, который один-одинешенек остался с плугом на незаконченной борозде, рукавом рубахи стал утирать глаза.
— Не печальтесь, тату, вернемся казаками! — крикнул хлопец из задних рядов.
Впервые чернобыльский отряд вступил в бой в Радомышле, под Житомиром, принадлежавшим Адаму Киселю. Разведка сообщила, что в местечке шляхта сколотила хоругвь и всех, кто только заговорит о воле, бьет и вешает, потому в селах вокруг до сих пор тихо, но пан уже выехал на Волынь, в Гощу. В хоругви этой с полсотни человек. В чернобыльском отряде было уже больше, но только половина была кое-как вооружена, а остальные размахивали вилами или косами. Между тем объехать Радомышль никак нельзя было.
— Ну, так как нам быть, Ярина? — встревоженно посмотрел на нее Колодка. С каждым днем взгляд его все дольше задерживался на девушке, а движения становились более скованными.
Ярина, замечая, как смотрит на нее Тихон, сердито хмурила брови и мерила атамана холодным, как ледяная вода, взглядом. Сейчас она скривила губы и насмешливо сказала:
— А еще к запорожцам отправились! Казаки, цоб цобе!
Колодка покраснел и, опечалившись, глухо произнес: