Страница 54 из 132
Другой голос отвечал: «Не спи твердо!»
Всадники гуськом тянулись вдоль хат, никто не курил, не разговаривал, и только совсем вблизи можно было в переднем узнать Максима Кривоноса. За ним ехал Мартын, а сзади еще трое: Мартынов брат, кривой Онисько, променявший подрясник послушника на казацкий жупан, последним был Петро Пивкожуха, знавший здесь каждую стежку.
Возле Бернардинского монастыря, черным массивом возвышавшегося над другими постройками, они свернули в переулок, остановились под густой кроной вяза. Максим Кривонос нервно жевал кончик уса: приехать сюда они приехали, но передала ли Галя записку поручику Быховцу, поверил ли он, что это писала ему пани Зося, решился ли поехать к подстаросте на придуманное Кривоносом свидание — оставалось неизвестным.
— Бердо! — долетало с валов, которыми окружил Вишневецкий свой дворец.
Сквозь деревья мигал огонек в доме Суфчинского.
Казаки спешились и, положив руки на седла, отдыхали. Петро стоял рядом с Ониськом, и тот тихонько спросил:
— Когда же она померла?
— Мать? Два дня назад похоронили... Спасибо соседям.
— С горя?
— Горе горем, а и есть уж нечего было.
В темноте кто-то глубоко вздохнул.
— Ну, а как же ты дознался?
— Люди передали. Хотели и отца вместе похоронить, а паны не дают. Ну, мы и пошли с Саливоном... Ночью...
— Уговорили?
— Я знал, что батько был второй с края, а тут смотрим — что-то больно молодой, а он уже четвертый... Пускай теперь на его месте шляхтич посидит.
Кривонос уже изучил, как часто повторялась перекличка, и с удовлетворением отметил, что сначала один голос не отозвался, потом другой, не слышно стало и остальных, и больше ничто уже не нарушало тишины. «Ловко орудует Григор», — подумал Кривонос и в это время услышал стук копыт. Несколько всадников скакало от двора подстаросты.
— Ну, хлопцы, смотрите, чтоб ни одного не выпустили, а я беру на себя командира! — сказал он, вскакивая в седло.
Когда верховые приблизились. Мартын крикнул:
— Стой! Разбегались!
— Свои! — отвечал Быховец и перевел коня на шаг. — Заворачивай за нами!
— В темноте узнать трудно, а по голосу слышу, что пан Быховец, — сказал спокойно Максим Кривонос. — Лучше за нами поезжайте!
Тем временем хлопцы окружили остальных двух всадников и выхватили у них из рук пистоли.
— Кто тут? — уже испуганно крикнул Быховец.
— Свои, свои, пане поручик. Максима еще не забыл, Кривоноса? Давай сюда пистоль. И за саблю не хватайся.
Быховец словно подавился, потом с укором, подчеркивая каждое слово, сказал:
— Что ты надумал, пане атаман?
— Отъедем немного вперед.
Когда казаки и валахи остались позади, Максим Кривонос сказал:
— Ты, пане поручик, имеешь голову на плечах и должен понимать, к чему идет — польской администрации наступает конец. Но, как говорится, без ногтя и блохи не убьешь — хлопам, да и казакам нужно оружие. Вот и все!
— Это разбой!
— О ком печалишься, пане Быховец?
— Я на службе.
— Помогаешь панам виселицами путь на Украину метить?
— Ну, я дознаюсь, кто тебе помогал. Я ему добрую виселицу приготовлю.
— Папе Быховец, нам все помогают, кто думает не только о себе. И тебе так делать следует! А не хочешь, так хоть не мешай. От моих казаков я тебя спас, а от Зосиного мужа спасать не буду.
В темноте не видно было лица поручика, но слова эти, наверное, попали в цель. После паузы Быховец убитым голосом сказал:
— Ты опозорил меня перед князем Вишневецким. Он не поверит моему слову, прикажет голову мне отрубить.
— Да он тебе и так не верил! Разве не кричали паны-ляхи нам в глаза, мол, хлоп шагу без вранья не ступит? Мы для Польши, что волосы на голове: мало — берегут, много — стригут... А такие, как ты, стричь помогают... Лях с татарином считается, перед турком заискивает, а наш брат, какого он ни будь знатного рода, для него только хам. За то, что нашим потом и кровью живут. Посмотрим, как сами управятся, а уж нам хуже не будет...
— Безголовые вы, — а турки? — раздраженно бросил поручик.
— А мы с Московией объединимся. Вместе пойдем. Говорю не для того, чтобы ты князю передал. Такой костью и султан подавится. На помощь Острянину пришло пятьсот донских казаков, а попросим лучше — теперь придут и все пять тысяч.
Впереди послышался топот. Мартын засвистел на манер маленькой птички-волосянки, в ответ раздался такой же свист.
— Узнай! — коротко приказал Кривонос.
Всадники сблизились и возбужденно заговорили.
К ним подъехали и Кривонос с поручиком. Подавленный случившимся, Быховец утратил способность соображать и ехал рядом с Кривоносом как неживой. Мартын обернулся.
— Кончили уже, пане атаман... Пять возов.
— Кто это приехал?
— Саливон, пане атаман, — возбужденно ответил всадник из темноты.
— Ты что-то больно веселый?
— Ага... Хоть одним глазком, а видел...
— О деле говори.
— Григор прислал сказать, что все в порядке: людей замкнули в казармах, стража, наверно, не раньше утра прочухается, а оружие уже отправил... Сторож у амбаров наделал было шуму, ну, его пришлось...
— Убили Гамалика? — быстро спросил Быховец.
— Стали бы мы руки марать. Он и сам чуть не помер со страху. Кляп ему сунули в рот...
— А кто-нибудь присматривает? — спросил Кривонос.
— Григор с хлопцами будет до утра.
— Добре. Придется, панове, и вам посидеть с ними до утра, — сказал он полякам. — Заворачивайте, хлопцы, к панскому двору.
IX
Осень была такая же сухая, как и лето: травы в степи выгорели, земля почернела, потрескалась, и над войском вздымалась пыль. Из-за того, что в степи везде торчали толстые стебли пересохшего бурьяна, которые ранили лошадям ноги, войско князя Вишневецкого двигалось медленно и держалось берегов Днепра, где в овражках еще зеленела трава. Впереди, на версту, а то и больше, ехала разведка, а по бокам — сторожевая охрана.
Они уже переправились через речку Сулу, через Псел, через Ворсклу, но все еще тянулись владения князя Вишневецкого, и только у речки Орели был им конец. Если раньше встречались еще кое-где села, то за Орелью была уже голая степь, где только у воды ютились зимовники, отдаленные друг от друга на целые версты. Здесь были глиняные хаты, крытые камышом, обнесенные частоколом или земляным валом, густо заросшим колючим терновником.
Степь кишела гадюками, ужами, в небе кружили коршуны, на курганах столбиками чернели орлы. Не видно было только человечьих следов.
На десятый день передовой разъезд заметил в степи двух всадников; они как будто ехали навстречу, но, должно быть, испугались и закружили на месте. Издали их разглядеть было невозможно. Тогда двое разведчиков пришпорили коней и, полные отваги, поскакали вперед, остальные ждали, кого притащат передовые. Но случилось совсем иначе. Не успели разведчики доскакать, как над головой одного из них засвистел аркан, и его, как спеленатого младенца, потащили в степь. Другой повернул и что есть духу поскакал назад, вопя во все горло. Разъезд остановился, кое-кто уже повернул лошадей, а ротмистр Ташицкий хотя и побледнел, но решил дождаться разведчика.
— Кто? — нетерпеливо крикнул он.
— Татары! — Разведчик потерял шлем, глаза у него чуть не выскакивали из орбит. — Там дальше целый кош их! И шатер. Если б я растерялся, потащили бы и меня.
Разъезд поскакал назад, на каждом шагу рискуя сломать коням ноги в сурковых норах, которыми густо была изрыта степь.
Чем дальше, тем со все большим удовольствием разведчик рассказывал подробности своего столкновения с татарами, но ротмистр, которого ничуть не привлекала встреча с князем, стал замедлять бег, наконец и совсем остановился. Ведь он не только не попробовал отбить товарища, а это был шляхтич Слива, но даже не сможет приблизительно сказать князю, с какими силами они столкнулись.
— Что у них на головах было? — спросил он еще раз.