Страница 100 из 132
На другой день Кривонос со своими отрядами подошел к Черкассам. Запорожское войско уже расположилось лагерем в версте от города. Повстанцы тоже стали лагерем, так как за Корсунем находились главные силы польской армии, надо было быть начеку.
Шатер Кривоноса поставили в центре лагеря и подняли зеленое знамя с серебряным крестом. Кривонос не сидел в шатре, а нервно шагал перед входом, нетерпеливо поглядывая в сторону казацкого стана. А когда от Хмельницкого прискакал Самойло Зорка и сказал, что гетман ожидает пана полковника, Кривонос долго молчал, ловил губами ус, наконец резко ответил:
— Скажи, вашмость, пану гетману, что все десять тысяч повстанцев не поместятся в гетманском шатре.
Сбитый с толку, Зорка поскакал обратно, а Кривонос снова стал ходить взад-вперед у шатра. Наконец крикнул:
— Мартын, позови атамана Морозенко!
— Я сам иду к тебе, пане полковник! — ответил опрятный стройный парубок с черными усами и глазами, отливающими темным блеском.
— Слышал? Что ты делаешь, Морозенко, когда сердце бунтует так, что в голове мутится?
— Так же вот было и со мной, когда ты, пане полковник, заступился за Остапа Бужинского. Ведь он с кучкой своих разбойников идет за нами и грабит, глумится над жителями.
— Один раз случилось под пьяную руку, как с тем мельником, а ты уже...
— Не один раз, пане полковник, и не с пьяных глаз. И сейчас он снова где-то отстал. Как же тут сердцу не бунтовать...
В это время прибежал Мартын.
— Гетман едет!
Кривонос облегченно вздохнул.
— Зови всех атаманов. Трубите в трубы!
Но атаманы и сами уже сбегались к шатру Кривоноса. Одеты они были нарядно, с турецкими саблями на боку, с дорогими пистолями за поясом. Усы, как и у старшего атамана, у всех упруго изгибались книзу, головы были высоко подбриты, чубы — на казацкий лад. А когда они, крепкие, что дубы, встали вокруг Кривоноса, глаза Хмельницкого радостно загорелись: любил гетман здоровых духом и телом казаков.
— Челом, любезные приятели и братья! — возбужденно крикнул он, раздирая трензелями рот коня.
— Челом, пане гетман! — как в трубы, прогудели атаманы.
— По коням! — скомандовал Кривонос.
Атаманы сразу разбежались во все стороны, а когда Кривонос остался один, свита тоже отъехала, Хмельницкий соскочил с коня.
— Не гордости ради, а ради неотложного дела звал я тебя, Максим!
— Не ради себя, народа ради так ответил я тебе, Богдан!
— Винюсь, Максим. Понял, но поздно.
— Народ наш терпелив, Богдан!
— Но и его терпение лопнуло: толпами бежит в казацкий лагерь. Помнишь старого казака Прокопа Покуту, который с миром прощался? Так он даже из монастыря, из Межигорского Спаса, прибежал. Просит-молит казацкой смерти.
— Если уж и Покута поверил в тебя, пане гетман, то и весь народ поверит.
Хмельницкий отступил на шаг и посмотрел на Кривоноса сияющими глазами.
— Не налюбуюсь тобой, пане полковник!
— И я начинаю уже любоваться своим гетманом.
Они дружно засмеялись и крепко обнялись.
— Что же за дело такое неотложное, пане гетман?
— Зайдем в шатер, пане полковник.
IX
С того времени как стало известно о поражении при Желтых Водах и смерти раненого Стефана, коронный гетман Потоцкий потерял самообладание: раньше он считал позором даже садиться на коня, говорил «хватит канчуков [Канчук - плеть], чтобы разогнать толпу бродяг», теперь же отступал поспешнее, чем нужно.
Позиция между Корсунем и Стеблевом была весьма выгодной, чтобы дать здесь бой. Это показали первые же налеты татар и казаков, которые, оставив несколько человек на поле битвы, вынуждены были отступить. Нескольких казаков полякам удалось захватить в плен живыми. В их числе оказался и Покута. Он даже не успел еще обрезать длинные волосы и сменить подрясник на казацкий жупан.
— Всыпьте этому попу как следует! — крикнул гетман Потоцкий, удивленно вытаращив глаза на черный подрясник.
Покута от ударов плетьми только покряхтывал.
— Ну, хам, говори: сколько у Хмельницкого войска?
— Много, пане, готовь и свой зад.
— Что?
— Одних татар — сорок тысяч!
— Врешь, собачий сын! Было четыре, а теперь уже сорок. Всыпьте-ка ему еще!
Покута и теперь только кряхтел, но погромче, чем раньше.
— Стегай, стегай, лайдак, пока из тебя самого не вытрясли душу. Еще с этой стороны! — приказывал он палачу.
— Теперь скажешь?
— Скажу, паночку! Было четыре, а как увидели, сколько панской падали валяется в степи, прибежали из Крыма и стар и млад. Сам хан Ислам-Гирей с ордой стоит на Тясмине.
— Врешь!
— Пойди посмотри!
— На дыбу его! [Дыба – орудие пытки посредством растягивания тела жертвы с одновременным разрыванием суставов]
— Вот это казацкое дело! А то щекочет, как девку под копной!
С дыбы Покуту сняли чуть живого.
— Ну, гунцвот [Гунцвот - негодяй], теперь скажешь, сколько всего войска у Хмельницкого?
Покута долго хватал ртом воздух и наконец собрался с духом.
— Теперь скажу... Тикайте, паны-ляхи, пока вам казаки ног не повыдергали, тикайте поскорее, потому у самого Хмельницкого двадцать тысяч, и каждый день еще подходят, да Максим Кривонос привел тридцать тысяч — казаки один к одному, как на подбор.
Шляхта, которая до сих пор развлекалась зрелищем пыток казака в подряснике, тревожно зашумела.
Николай Потоцкий побледнел и злыми глазами уставился на польного гетмана.
— А я что говорил?
— Врет он, собачья кровь! — крикнул Калиновский. — Поджарьте его!
...Потоцкий долго смотрел на уже бездыханное тело седого казака и наконец раздраженно воскликнул:
— Отступать! Немедля!
Польный гетман на этот раз осмелился повысить голос.
— А я говорю: на этих позициях мы можем дать противнику бой, и это надо сделать!
— Надо, надо! — передразнил его Потоцкий. — Надо было думать неделю назад, тогда, может, и Стефан мой был бы жив.
— Это несправедливо, пане гетман коронный: мы выполняли приказ вашей милости.
— Так же, как и сейчас! У Богуслава я не побоюсь принять бой даже с султаном, не то что с каким-то там Хмельницким.
Гетман Хмельницкий в это время совещался в Иордыне со своими полковниками о дальнейшем наступлении. Объединившись с повстанцами Кривоноса, его армия теперь была в состоянии преследовать коронное войско, но противник имел втрое больше пушек, потому всю надежду приходилось возлагать на тактику. И то, что коронный гетман Потоцкий решил отступать от Стеблева, было первым результатом этой тактики. Теперь нужно было еще заставить коронное войско принять бой в таких условиях, чтобы ему невозможно было воспользоваться не только преимуществом в орудиях, но и тяжелой конницей.
— Напасть ночью, — советовал Кривонос.
— Ядра и в темноте калечат людей, — сказал Хмельницкий. — У меня иной план. Слепой человек, например, может заблудиться? Может! Приведите сюда кобзаря Кладиногу.
Кирило Кладинога, согласившийся пойти в польский лагерь, не возвратился назад ни в тот день, ни на следующий, а потому, как только стало известно, что коронное войско двинулось, полк Кривоноса, захватив в обозе все лопаты, тоже тронулся на Богуслав.
В походе польское войско узнало о смерти короля Владислава IV. Междуцарствие в Речи Посполитой всегда вызывало еще больший произвол магнатов, настоящую анархию, и потому шляхта совсем головы повесила. Не радовало и показание на дыбе казака в подряснике. Больше всех боялся за исход боя воеводич Сенявский: десять коломыйских возов было нагружено фамильным добром — золотыми бокалами, серебряными блюдами, вышитыми скатертями, бельем из тончайшего полотна, парчовыми жупанами, целым арсеналом сабель, пистолей и мушкетов. Все это выставлялось на банкетах, вызывало зависть у менее богатой шляхты и гордостью наполняло сердце хозяина, который впервые собрался послужить отчизне.