Беженцы и победители

Ретроспективный взгляд на те события свидетельствует о том, какая неразбериха царила в то время в головах людей. Но было бы бессмысленно пытаться ретушировать картину подлинной жизни, превращая ее в контрастный черно-белый плакат. Такие, как Пешек, твердо верили, что Чехословакию освободят армии западных стран. А Франк и Эмлер были убеждены, что их родину освободит Советская Армия. В этом крылась основная причина их расхождений — расхождений людей, обладавших недостаточной информацией и недостаточно широким кругозором.

Позже, примерно четыре года спустя после описываемой встречи, Пешек мысленно нередко возвращался к ней. И, вернувшись в Советский Союз из Англии, он прежде всего вспомнил об этом, хотя ни себе, ни кому-либо другому не смог бы объяснить, почему тогда, в 1943-м, в Новохоперске ему захотелось вдруг увидеть Иржи Франка, а не близких друзей из академии или соратников по легиону. К тому времени Ирки уже почти пять месяцев не было в живых. Он погиб в Соколове. Волынь еще находилась в глубоком тылу фашистов, далеко от Днепра, где впоследствии Пешек принял боевое крещение.

Когда он выслушал рассказ о последних минутах Ирки, у него в душе возникло чувство, трудно поддающееся определению — нечто среднее между завистью и стыдом. Наверное, именно с этой минуты в своих воспоминаниях он стал все чаще возвращаться к холодной осени 1939 года.

— За ваше здоровье, ребята! За победу в войне! — поднимает свою рюмку Пешек.

Он намеренно назначил им встречу в комнате Ставиногов. Здесь они могут говорить в открытую.

— Нас разделяют политические взгляды, но мы такие же чехи, как и вы, и нам следовало бы заранее обдумать план дальнейших действий, — говорит Ирка. — Мы не можем запретить вам ехать во Францию. Только не мешало бы прежде убедиться, так ли уж правилен выбранный вами путь. А что, если правда на нашей стороне? Давайте сначала разберемся. Ольда, почему ты запрещаешь своим обсуждать этот вопрос?

— Война…

— Ну и что же, что война?

— В чем вы хотите разобраться? Если вы пришли ко мне как к официальному лицу, то заранее предупреждаю, что давать объяснения у меня нет полномочий. — И он растолковывает им: — Существуют такие понятия, как «воинская часть», «дисциплина», «приказ», что правила субординации и положения уставов — главные аргументы в армии. Солдат подчиняется командиру, командующий — министру, министр — президенту. Армия есть армия, и политика ее не касается. Политика — дело политиков, дело солдат — война.

Мы ведь не за тем пришли, чтобы уговаривать тебя не подчиняться приказам. Но у каждого человека должна быть своя точка зрения. Никто не может запретить ему думать, не так ли, Ольда?

— Так вы, политэмигранты, хотите дискуссию? Вы получите ее!

И вот в самом большом помещении, которое нашлось в деревне, происходит нечто такое, что трудно назвать дискуссией. Это скорее поединок, чем диалог. Местные жители, волынокие чехи, лишь молча наблюдают и слушают.

А начинается все с того, с чего и должно было начаться, — с Мюнхена и предательства западных союзников. Пешек пытается возражать: мол, Советский Союз тоже ничем не помог. Политэмигранты отвечают: Советский Союз предлагал помощь, но Бенеш ее не принял.

Чем дальше, тем острее становятся вопросы: о советско-германском договоре о ненападении, о советско-финляндской войне, о «странной» войне на Западе, об освобождении Западной Украины и Западной Белоруссии…

— Друзья, оставьте политику, — неожиданно вступает в разговор Ставинога, у которого квартирует поручик Пешек, — не для того мы здесь собрались.

Солдаты из группы Пешека все это время сидят молча. За них говорит командир. Многие из них выразительно подмигивают политэмигрантам, давая понять, что согласны с ними, но вслух говорить об этом не решаются.

— Вы же совсем не знаете советских людей, — упрекает оппонентов Владя, — а только пересказываете чужие речи, которые вас заставляли читать и слушать в течение двадцати лет. Каких бы различных точек зрения мы ни придерживались, нам всем ясно одно: если бы наше правительство в прошлом году не отказалось от помощи Советов, нам с поручиком Пешеком не пришлось бы тащиться сюда, за сотни километров от родного дома.

Воцаряется тишина.

— Ну вот и поговорили… — Ставинога не торопясь поднимается и принимается отряхивать свой бараний тулупчик.

Народ начинает расходиться. По пути домой мало кто затрагивает политические темы, обсуждают обыденное, но дома разговорам о политике нет конца…

Взаимопониманию между политэмигрантами и легионерами в немалой степени мешал принцип, предписывавший военным держаться как можно дальше от политики. Считалось, что за армию, а значит, и за каждого отдельного ее представителя положено думать политикам. Они и принимали соответствующие решения, а армии полагалось беспрекословно проводить их в жизнь. Концепция правовой и политической преемственности традиций республики Масарика предусматривала, что политические решения принимает совершенно определенный круг политических лидеров, которых официально признали все участники антигитлеровской коалиции.

Определенную роль в изолированности легиона сыграли и личные амбиции тех офицеров, которым война сулила головокружительную карьеру. И вполне естественно, что они ориентировались на официальных политических лидеров, от которых эта карьера зависела.

Не лишена была влияния личных амбиций и политэмиграция. И в ее среде нашлись люди, которых привлекала быстрая карьера. Особенно многообещающие в этом плане перспективы открывались перед эмигрантами, оказавшимися в Англии и во Франции. В Советском же Союзе политэмигранты должны были зарабатывать себе на жизнь трудом, как любой советский гражданин, и ждать того момента, когда начнутся военные действия. Это обстоятельство усугубило противоречия, возникшие между политической эмиграцией и военным легионом, прибывшими в СССР.

Краковские беженцы добираются до Ровно только и ноябре. Теперь политэмигранты наконец-то все вместе. Вернее, почти все. Некоторые все же предпочитают Англию и Францию, а кое-кто даже попадает в Швецию. Но большинство политэмигрантов решают остаться в СССР.

На советской земле

О чехословацких политэмигрантах в СССР, которых не хотели признавать официальные чехословацкие лидеры за рубежом, позаботился МОПР (Международная организация помощи борцам революции), известная в кругах революционеров под названием «красная помощь». Это было как нельзя кстати, потому что после многодневных странствий, ночлегов в канавах, в лесах, в заброшенных домах, в товарных вагонах или на вокзалах все они изрядно пообносились. В Ровно им выдали одежду, обувь и теплые вещи — валенки, пальто на вате и шапки-ушанки. Их обеспечили жильем и питанием…

В начале 1940 года заботу о политэмигрантах берет на себя народный комиссариат сельского хозяйства. Однажды их сажают в теплушки, выделенные комиссариатом, и отправляют в Сталинград. На вокзале их встречают директора совхозов и отбирают группами человек по десять. Ирка Франк и Владя Эмлер уезжают вместе с Иваном Ивановичем Пискаревым. Они интересуются, как называется тот край света, куда они едут на санях по ослепительно белой степи. Возница с усами атамана и веселыми глазами называет их новый адрес: Усть-Медведицкий совхоз, Перелазовского района, Сталинградской области. Сегодня придется переночевать в райцентре, а завтра к полудню они доберутся до места.

Чехословацкий легион передислоцируется из Каменец-Подольского в Ольховцы, а оттуда — в Ярмолинцы. Мучаясь от безделья, легионеры разнообразят себе жизнь как могут. В феврале 1940 года, когда их переводят в Оранкщ командование легиона организует офицерские и сержантские курсы и занятия по строевой подготовке. В июне того же года легион перебазируется в Суздаль. К этому времени многие уже понимают, что самое действенное лекарство от скуки — это работа.