Беженцы и победители

Три дня легионеры идут строем в качестве военнопленных в сопровождении старшего лейтенанта и старшины. Навстречу им сплошным потоком движутся к демаркационной линии части Советской Армии. Легионеров препровождают в артиллерийские казармы Каменец-Подольского. Местные власти заботятся о том, чтобы у каждого чеха была нормальная постель и предметы первой необходимости. Легионеры с любопытством знакомятся с новым для них миром.

Ирка Вишек покупает значок — красную звездочку и прикрепляет ее к лацкану пиджака.

— Что это у тебя? — спрашивает один из важничающих поручиков.

— Значок. Красивый, правда?

— И не стыдно? — набрасывается на него поручик.

— С чего это мне должно быть стыдно? А пошел-ка ты!..

После обеда собирают всех, кто купил советские значки. Надпоручик, до недавнего времени учитель, мечтавший о гражданской карьере, обращается к ним напыщенным тоном:

— Зачем вы это носите, солдаты? Неужели вам нравятся эти звезды? Разве вы не понимаете, что тем самым наносите урон национальной гордости чехов? Носить на груди чужой государственный знак — это низкопоклонство, не достойное чешского воина!

После столь «патриотического» выступления надпоручика солдатам запрещают носить красные звездочки.

— В конце концов, в его словах есть доля истины, — замечает четарж-сверхсрочник Стеглик. — Мы должны были бы носить изображение львенка. А вообще-то какая разница, если скоро все мы отправимся во Францию.

«Действительно, подполковник, который поздравлял нас позавчера с прибытием в Советский Союз, говорил, что с нами поступят так, как того потребуют чехословацкие деятели в Париже», — размышляет Ирка Вишек, а вслух говорит:

— Это точно. Только поскорей бы… И все-таки запрещать носить звездочки, по-моему, глупо, хотя приказ есть приказ…

Пока утрясаются организационные вопросы, часть легионеров переправляют на Волынь, в деревни, где проживают чехи. Там и встречаются чешские легионеры с чешскими политэмигрантами.

Легион и политэмигранты

Ситуация на Волыни к моменту появления там чешских легионеров и политэмигрантов сложилась непростая. Здесь, на территории между Ровно, Луцком и Дубно, в деревнях только с чешским, а также с чешско-украинским населением проживало примерно 40–45 тысяч чехов. Приехали они на волынскую землю во второй половине XIX века по предложению царского правительства, которое надеялось, что чешские колонисты своим трудом будут способствовать развитию одной из самых отсталых губерний тогдашней России. И оно не ошиблось. Благодаря мастерству и трудолюбию, упорству и предприимчивости чехов на Волыни в скором времени было создано множество средних и зажиточных хозяйств. Стремясь вдали от родины сохранить свою национальную самобытность, колонисты строили в чешском стиле не только жилые дома, но и школы и здания для массовой физкультурной организации «Сокол».

Чешские поселенцы приветствовали образование Чехословацкой республики в 1918 году. По отношению к польским властям, когда в 1921 году территория, на которой проживали чехи, по Рижскому мирному договору отошла к Польше, они проявляли сдержанность. На молодое же пролетарское государство, образовавшееся на востоке, посматривали с крайним недоверием. Немаловажную роль в этом играли религиозные предрассудки, которые ввиду оторванности поселенцев от своего народа, от родины были в их среде особенно сильны.

События конца 1938 года, яростную античехословацкую кампанию, развязанную в буржуазной Польше, мюнхенский сговор волынские чехи переживали очень болезненно, а сообщение от 15 марта 1939 года об оккупации Чехословакии фашистской Германией восприняли как трагедию. Потом они услышали о чехословацких легионерах и, наконец, увидели их собственными глазами. С ними поселенцы нашли общий язык довольно быстро. Но вот появились беженцы, и рассуждения некоторых из них о патриотизме показались им какими-то странными, непривычными. Не могли они, например, согласиться с теми, кто провозглашал, что идея «чех должен быть прежде всего чехом» не что иное, как кредо чешского мещанина, что, извлекая из сентябрьской и мартовской катастроф уроки на будущее, необходимо помнить: важна не свобода вообще, а то, кому будет принадлежать власть. Окончательно же симпатии политэмигрантов обнаружились, когда они заявили, что суверенитет и свобода будущей Чехословакии немыслимы без дружбы с Советским Союзом.

Ирка Франк и Владя Эмлер от имени двадцати политэмигрантов отправляются на переговоры с командиром группы военных, в которой также насчитывается двадцать человек. Вполне вероятно, что военный комендант Здолбунова специально послал обе эти группы в одну деревню. «Большая деревня, почти городок, — сказал тогда он на прощание, — и довольно богатая. Сорок человек там легко заработают и на жилье, и на пропитание. Сейчас идет уборка сахарной свеклы, рабочих рук требуется много. Да и молотить пора. На стройках тоже дел хватит. Зима в этом году будет ранняя…»

Политэмигранты быстро подружились с военными. Иначе, наверное, и быть не могло между соотечественниками, оторванными от родины. И все шло хорошо, пока говорили о свекле, о девушках или о войне. Но как только политэмигранты касались самого животрепещущего вопроса: «Что же дальше?» — легионеры мгновенно замолкали. «Бросьте вы это, парни, — оказал им во время последней встречи четарж-сверхсрочник Стеглик. — Мы хоть и в гражданском, но по-прежнему являемся солдатами и подчиняемся дисциплине. Будет приказ остаться в Союзе — останемся, а прикажут ехать в Трамтарию — поедем в Трамтарию. — Его голос неожиданно обрел резкость. — А командование прикажет то, чего потребует правительство. Оно — единственное для всех чехословацких граждан и хочет, чтобы нас отправили во Францию, потому что там наша армия. Если вас тянет поговорить о политике, извольте обратиться к офицеру, а нас оставьте в покое. Нам комиссары не нужны». И ушел. За ним нехотя, не торопясь, виновато улыбаясь, ушли остальные.

Политэмигрантам не остается ничего иного, как пойти к офицеру. В конце концов, почему бы и нет? Если нельзя побеседовать по-дружески, придется говорить по служебной линии.

— Пан поручик у себя, — еле слышно шепчет блондинка, которая как раз выходит из его комнаты. На двух гостей она смотрит достаточно выразительно, чтобы они поняли неуместность столь раннего визита.

Это Жофинка Ставиногова. Она совсем не похожа на своего отца, толстого и краснолицего, овдовевшего несколько лет назад. Его покойница-жена всегда казалась какой-то печальной, запуганной. Девушка, поговаривали, вся в нее.

— Мы можем пройти? — уточняет Ирка очень спокойным голосом.

Жофинка улыбается и даже слегка розовеет. Это ей очень идет. Сколько ей может быть лет? Семнадцать? Восемнадцать? Во всяком случае, не больше, а то и меньше. Тонкими ручками она стягивает воротник блузки и семенит к выходу.

Поручик Пешек наверняка все слышит, но не выходит им навстречу. Он ждет, пока они постучат. Совсем не потому, что важничает. Просто таков, с его точки зрения, порядок. Он, видимо, чувствует себя так же неуверенно, как и Жофинка. Им приходится немного потоптаться, пока он не зовет их громким голосом: — Пожалуйста, входите!

Пешек считался способным офицером, одним из лучших выпускников академии в Границе, которую он окончил по сокращенной программе как раз перед войной. Про него говорили, что он усердный служака. Его отец, учитель школы для национальных меньшинств и активист общества «Сокол» в Южной Чехии, воспитал сына пламенным патриотом. А вообще-то Пешек-старший придерживался весьма своеобразного политического принципа, сочетая принадлежность к национально-демократической партии с симпатиями к Масарику.

Здесь, на Волыни, Пешек-младший столкнулся с людьми, которые хотели убедить его в том, во что твердо верили сами. Но он так же, как они, знал, что от того, какие аргументы они выскажут друг другу, ничего не изменится, что независимо от них противоборствующие стороны останутся на прежних позициях. Отчасти это объяснялось тем, что встреча проходила в то время, когда для большинства чехов, оставшихся на родине и оказавшихся за ее пределами, послевоенная работа по воссозданию государства являлась делом отдаленного будущего. Решающее значение имели факты сегодняшнего дня: на востоке — гарантированное договором спокойствие на демаркационной линии, на западе — отмобилизация армий и ведение войны, которая заслуженно получила название «странной». Лишь много позже, когда в победе антигитлеровской коалиции уже никто не сомневался, восстановление суверенитета Чехословакии и ее политическое устройство стали предметом внимания многих.