Звонок на рассвете

На выходе из ворот больницы ко мне бросилась мать Носкова. Признаться, я не сразу ее узнал. Обтянутые кожей, исхудавшие скулы, горячечный блеск изможденных глаз...

— Товарищ инспектор, скажите хоть вы правду, он будет жить? Врачи утешают, на то они и врачи... Но вы-то можете ответить?

Стараясь не встречаться с ней взглядом, бормочу что-то успокоительно-обнадеживающее: «Врачи обещают, будем надеяться».

— Я каждый день варю ему свежий куриный бульон и каждый раз слышу: «Пока нельзя...» Ну чем, чем я могу ему помочь?

— Ксения Борисовна, поверьте, врачи делают все возможное. Организм у Михаила молодой, сильный...

— Он у меня спортсмен, борьбой занимается. Сколько у него грамот за выступления!

— Ксения Борисовна, хочу задать вам деликатный вопрос... Не было ли у Михаила увлечений, о которых не знала бы его жена? Вы понимаете, о чем я говорю?

— Что вы, он у меня застенчив, как барышня. И потом очень уж он Аллу любит. До знакомства с ней, не знаю, все может быть, но после... Нет, нет! А почему вы спрашиваете?

— О нем кто-то справлялся. Женский голос. И вот что странно — назвали фамилию Еремин. Ксения Борисовна пожимает плечами.

— Что ж тут странного? Это фамилия моего второго мужа, Мишиного отчима. Удивительно другое — никто никогда Мишу так не называл. И в школе, и в армии, и в таксопарке по всем документам он Носков. Кто ж это мог звонить?

— Ваш муж работает мастером на камвольном комбинате, не так ли? Знают ли там, что он неродной отец Михаила?

Ксения Борисовна задумывается.

— Точно не могу сказать. Ваня ему как родной, никогда и не скажешь, что отчим...

Я торопливо прощаюсь. Сейчас мне нужно побыть одному и как следует все обдумать. Версия любовницы скорей всего отпадает, как-то она не смыкается со сложившимся в моем представлении нравственным обликом таксиста. Тогда кто же?.. Тогда — знакомая преступника. Он боится, что единственный человек, который видел его в лицо, выживет... он один желает Михаилу смерти... Преступник психует, он места себе не находит... В одну из таких отчаянных минут он просит знакомую девушку позвонить в больницу и узнать о состоянии своей жертвы. Девушка может ничего не знать, придуман какой-то невинный предлог. Итак, его знакомая звонит в отделение и называет фамилию Еремин. Из этого следует, что или она, или сам преступник работает на том же комбинате, что и отчим Михаила. Никто ведь там не знает, что фамилия таксиста Носков, все думают, что ранен родной сын мастера Еремина... Так, с этим, кажется, разобрались, надо будет побывать на комбинате... Остается «якорь»... Как это я не спросил?..

Я поворачиваю назад. Ксении Борисовны нигде не видно. Неужели уехала? И вдруг вижу ее в окне троллейбуса. Она сидит скорбная, бесконечно усталая. Стучу в окно, прошу выйти на минутку. Она еле успевает выскочить из трогающейся машины.

— Ксения Борисовна, ваш Миша служил на флоте?

— Нет, он у меня ракетчик!

Ракетчик? А при чем тогда якорь? Первое лежащее на поверхности объяснение отпадает. Что ж, поищем поглубже...

11

Преступник каким-то образом связан с комбинатом, точнее, с цехом, где работает мастером Еремин. Эту версию необходимо было проверить — и немедленно.

Начальник отдела кадров Полынин, выслушав мой рассказ, сразу ухватил главную мысль.

— Короче, вам нужно узнать, сколько Валериев работает в прядильном цехе?

— Совершенно верно. И по возможности — несколько слов о каждом.

Полынин порылся в картотеке, выложил на стол несколько карточек.

— А вы знаете — не так уж много. Там вообще мужчин по пальцам перечтешь. Ну вот, пожалуйста. — Он просмотрел первую карточку. — Орлов Валерий Артемьевич. Коммунист, ветеран труда, скоро на пенсию будем провожать. Отпадает! Далее... Валерий Мясников — комсомолец, учится заочно в политехническом. За этого тоже ручаюсь. Кто еще?.. А, вот этот может вас заинтересовать. Валериан Дюндин! Выпивоха, рвачишка, алиментщик... Был задержан на проходной за попытку вынести шерстяную пряжу. В тот раз ограничились разбором на товарищеском суде. Больше вроде бы не попадался. Подчеркиваю — не попадался, — поднял палец кадровик. — Выносил ли, нет ли — неизвестно...

Я сообщил приметы подозреваемого.

— Подходят в общих чертах, — кивнул Полынин. — Подробней вам его охарактеризует начальник цеха.

Пройдя через комбинатский двор, я поднялся на второй этаж. Начальника цеха я в кабинете не увидел, зато был там... Бурцев. Ничуть не удивившись моему появлению, он кивнул мне на стул:

— Посиди, Дим Димыч, начальник обещал скоро вернуться.

— А ты что тут делаешь?

— Парень один должен подойти. Да ты его знаешь — Сергей Курсиш. Вы с Рябчуном были у него.

Курсиш, Курсиш... А, Длинный.

— Хочешь с ним потолковать насчет шерсти?

— Думаешь, не выйдет?

— Нет, почему же, парень он неплохой, только обидчив очень. Ты уж с ним потоньше...

— Будешь ты меня учить с уголовниками беседовать, — самоуверенно усмехнулся Бурцев.

Постучав, вошел Сергей Курсиш. Видимо, ему не сказали, кто его ждет, потому что, увидев меня, он сразу насупился и замкнулся.

Бурцев радушным жестом пригласил его сесть.

— Ну, Сергей, давай знакомиться. Я из угрозыска, разбираюсь с кражей шерсти...

— Ну и разбирайтесь! — вскинулся Сергей. — А я-то тут при чем?

Бурцев был несокрушимо спокоен.

— Вы, Курсиш, тоже имеете к этой краже отношение, правда, косвенное. Арестован ваш приятель Виктор Лямин, с которым вы отбывали срок в колонии. Это ведь вы его рекомендовали в цех? Или Роман Фонарев сказал нам неправду?

— Вы думаете, я устраивал Витьку с прицелом на кражу?

— Прямых доказательств у нас нет. — Бурцев говорил медленно, тщательно подбирая слова. — Начальник цеха дал вам самую лестную характеристику. Хотелось бы верить, что вы навсегда порвали с преступным прошлым, но...

— Что но, что но?! — Курсиш вцепился побелевшими пальцами в спинку стула, в глазах плескалась застарелая обида. — Неужели всю жизнь меня будет жечь позорное клеймо уголовника? Чуть где что случилось, сразу ко мне: Курсиш, не ты ли? Почему никто не хочет верить, что я завязал — окончательно и бесповоротно? Поймите — это меня оскорбляет! Со старым покончено навсегда, я теперь ничем не отличаюсь от любого работяги. И я требую к себе уважения, понимаете, элементарного уважения, как любой другой гражданин...

Бурцев резко хлопнул ладонью по столу.

— А ну, тихо, юноша! Уважения захотел! А не рано? Будет тебе и уважение, и почет, только не сразу — их еще заслужить надо. Ты себя с любым работягой не равняй! Он на работу каждый день идет, и в мыслях у него нет, чтобы где-то словчить или урвать. И не тянет его на легкие хлеба, как тебя в недобрый час потянуло. Со старым он порвал! Что ж, теперь прикажешь в ножки тебе за это кланяться?.. Ты еще государству не отквитал за тот вред, что нанес когда-то, и нечего из себя обиженного лепить. Допустим, лично ты честен и зла больше не сотворишь. А рядом твои приятели протягивают руки за народным добром. Что ты сделал, чтобы помешать, остановить, не дать свершиться преступлению?

Курсиш угрюмо молчал. Вроде правильные слова говорил Бурцев, а не принимала их душа Сергея. Слова были жесткими и громыхали, как колеса поезда, увозившего его в колонию. Разве он виноват, что Витька Лямин подло злоупотребил доверием коллектива?.. Вообще-то вина есть: устроил на работу и отошел в сторонку — моя, мол, миссия на этом кончена. А Валет тут как тут со своими воровскими ухватками...

Бурцев спохватился — кажется, взят неверный тон. Пришел для душевной беседы, а сам закатил проповедь на полчаса.

— Понимаешь, Сережа, — мягким, почти заискивающим тоном продолжал Бурцев, — мы до сих пор не знаем, где похищенная шерсть. Лямин — сам в неведении, Дьяков скрывает. Где он может прятать шерсть, как думаешь?

— Я-то откуда знаю? — буркнул Сергей. — Я с ним на «дело» не ходил.