Страница 64 из 185
— Младший дядюшка, отец купил в Циндао[105] новое кино, там женщины в чём мать родила купаются.
— Ври больше, — не поверил я.
— Правда-правда! Сяо Ду сказал, что за ним поехал на мотоцикле Чэнь, командир батальона штатских, и что он скоро должен вернуться.
И вот на тебе, показывают ту же старую картину. Надул меня Сыма Лян. И я ущипнул его за ногу.
— Ничего я не надул. Может, сначала покажут старую, а потом будут крутить новую. Подождём давай.
То, что будет после того, как застрелят медведя, я уже знал. Знал, что охотник с женщиной будут кататься по земле, — стоило мне закрыть глаза, все эти картинки прокручивались в голове. Так что я с большим вниманием поглядывал по сторонам, наблюдая в темноте и за сидящими впереди, и за тем, что происходит вокруг.
Чжаоди ещё не оправилась после родов и сидела в специально принесённом для неё кресле цвета охры с высокой спинкой, накинув на плечи зелёное шерстяное пальто. Слева от неё в таком же кресле восседал командир Сыма Ку. На спинке кресла висела его накидка. По левую руку от него в изящном плетёном кресле устроилась Няньди. На ней было белое платье — не то, что с длинным шлейфом, а другое, облегающее, с закрытым воротом. Поначалу все сидели выпрямившись, с застывшими шеями, хотя большая голова Сыма Ку время от времени склонялась вправо, и он что-то вполголоса говорил Чжаоди. К тому времени, когда охотник на белом полотне закурил, шея у Чжаоди устала, поясница тоже, и она скользнула в кресле вниз, откинув голову на спинку. Смутно виднелись отливающие белым украшения из нефрита и жемчуга у неё на голове, чувствовался запах камфоры от её платья, а я чётко слышал её похрапывание. Когда грудастая женщина спрыгнула с повозки и побежала, Сыма Ку заёрзал, а Чжаоди уже дремала. Няньди же продолжала сидеть прямо. Левая рука Сыма Ку пришла в движение, она двигалась медленно, бесформенная и чёрная, как собачий хвост. Его ладонь — своими глазами видел! — его ладонь украдкой легла на бедро Няньди. Та даже не дёрнулась, словно дотронулись не до неё. Мне это не понравилось: не то чтобы рассердило и не то чтобы испугало. В горле пересохло, тянуло кашлянуть. Небо над болотами и висевшую над ним большую серую тучу, похожую на клок старой ваты, расколола скрюченная ветка зеленоватой молнии. Сыма Ку моментально отдёрнул руку, закашлял, словно заблеял, повернулся всем телом и вытянул шею, чтобы посмотреть в сторону проектора. Я тоже оглянулся. Бэббит, с дурацким выражением лица, стоял, не отводя глаз от маленького отверстия, из которого исходил свет.
На белом полотне начались объятия и поцелуи. Там, где расположилось воинство Сыма Ку, засопели и сдавленно задышали, а сам Сыма Ку грубо запустил руку между ног Няньди. Та медленно подняла левую руку к затылку, словно поправляя причёску, но я видел: ничего она не поправляла, заколку она вытаскивала. Потом рука опустилась, а Няньди сидела всё так же прямо, словно аршин проглотила, якобы увлечённая фильмом. Рука Сыма Ку дёрнулась. Он втянул носом воздух — уж не знаю, холодным он ему показался или горячим — и медленно убрал руку. Потом снова притворно кашлянул по-козлиному.
Я снова перевёл взгляд на полотно, но картинки расплывались перед глазами. Ладони были мокрые от холодного пота. Рассказать об этих тайных проделках в темноте матушке? Нет, не могу. О вчерашнем вот не рассказал, так сама догадалась.
Подрагивающие, как расплавленный металл, зеленоватые вспышки молний то и дело освещали занятый свойственниками Пичуги Ханя большой песчаный хребет, деревья, глинобитные стены и тростниковые хижины. Свет молний растекался по чёрным деревьям и жёлтым жилищам. Раскаты грома громыхали так, будто кто-то тряс большой лист железа. Женщина с мужчиной забавлялись в траве у речки, а я вспоминал то, что довелось увидеть вчера.
Намедни Сыма Ку со второй сестрой уговорили матушку пойти вечером в церковь смотреть кино. Когда дело дошло до этого валяния в траве, Сыма Ку потихоньку улизнул. Я увязался за ним. Он крался, прижимаясь к заборам, — не командующий, а натуральный вор. Наверняка изначально таковым и был. В наш двор он пробрался, перемахнув через невысокую южную стену. Дорожка, привычная для муженька третьей сестры, Бессловесного Суня. Да и сама Птица-Оборотень нередко этим путём хаживала. Я через стенку не перепрыгивал, у меня своя дорога. Матушка закрывала ворота на замок, а ключ оставляла рядом, в щели между камнями. Я этот ключ мог нащупать с закрытыми глазами, но зачем, если под воротами лаз, прорытый для собаки, когда ещё заправляла Шангуань Люй. Собаки давно нет, а лаз остался. Я проползал там спокойно, пролезали и Сыма Лян с Ша Цзаохуа. Так вот, я уже пробрался за ворота и стоял в пристройке, в двух шагах от двери. Внутри всё было как раньше: жёрнов, корыто для мулов, тюфяк Лайди. Здесь, на этом тюфяке, она и повредилась головой, тут и начались её эротические бредни. Чтобы она своим появлением не испортила свадебную церемонию Бэббита, Сыма Ку привязал её верёвкой за руку к оконной раме и не отвязывал уже три дня. Я подумал, что муж второй сестры собрался отвязать Лайди, чтобы и она смогла пойти расширить кругозор. И что вы думаете?
В туманном свете звёзд и без того немаленькая фигура Сыма Ку казалась ещё выше. Он пробирался на ощупь и меня не заметил: я притаился в углу. Как только он вошёл в пристройку, послышался звон: видать, задел ногой жестяное ведро, которое мы оставляли Лайди как ночной горшок. В темноте раздалось её хихиканье. Вспыхнул огонь — вспыхнул необычайно ярко — и высветил сестру, раскинувшуюся на тюфяке. Спутанные волосы, белоснежные зубы, чёрный халат, не прикрывающий её прелестей. Ну просто бес в женском обличье. Сыма Ку погладил её по лицу — она нисколько не испугалась. Зажигалка погасла. В загоне застучали копытцами козы.
— Мы с тобой — младший зять и старшая свояченица — всё равно что половинки одной задницы, — хохотнул Сыма Ку. — Ты разве не умираешь? Вот я и пришёл…
Лайди пронзительно взвизгнула, и этот её визг, казалось, пробил крышу дома. И слова-то были почти те же, что она говорила тогда на лугу: «Умираю… не могу больше…»
— Я волна, свояченица, — продолжал Сыма Ку, — ты корабль, ты засуха — я дождь, я твой спаситель.
И они стали барахтаться, словно нашаривая в воде укрывшихся в норке угрей. Верещала Лайди похлеще, чем Птица-Оборотень в прежние времена. Я тихонько выбрался через собачий лаз в проулок, весь в холодном поту…
Сыма Ку крадучись вернулся, когда фильм уже почти кончился. Все расступались перед командиром, давая ему дорогу. Поравнявшись со мной, он потрепал меня по голове: от его ладоней пахло грудями Лаоди. Он сел на своё место и что-то шепнул второй сестре — та засмеялась. В этот момент вспыхнули лампочки. На миг все растерянно застыли, будто не зная, что делать. Поднявшийся Сыма Ку громко провозгласил:
— Завтра вечером кино будем показывать на гумне. Ваш командир планирует привнести западную культуру в жизнь местных жителей — для их же блага.
Народ при этих словах пришёл в себя, и возникший гвалт заглушил стрекотание проектора. Потом, когда остались только свои, Сыма Ку обратился к матушке:
— Ну как, уважаемая? Не зря пришли? Следующее, что я сделаю, — построю кинотеатр для всего Гаоми. Этот парень Бэббит на все руки мастер, ещё благодарить меня будете, что таким зятем обзавелись.
Его прервала вторая сестра:
— Хватит болтать, проводи лучше маму домой.
А матушка сказала:
— Ты бы поменьше выдрючивался и хвостом вилял, досточтимый зятёк. Человек радуется, когда доброго нет, пёс радуется, урвав дерьма на обед!
По какому месту у Лайди матушка дозналась про тайну того вечера, я так и не понял, как ни гадал.
На другой день после обеда Сыма Ку со второй сестрой принесли мешок зерна. Поставили и собрались уходить.
— Погоди, второй зять, надо парой слов перемолвиться, — сказала матушка.
— А при мне разве не можешь? — удивилась Чжаоди.
105
Циндао — город и порт в провинции Шаньдун.