Страница 170 из 172
Вошел митрополит Дионисий, тяжелый мрачный торжественный. За ним Борис торопливо внес схиму пострижения. Все замерли, настолько неуместным показался обряд, иступленным воображением назначенный величайшему грешнику. Митрополит торопливо прочел молитвы. Не веря в пресечение жизненной нити, объявлял усопшего живым монахом Ионою.
Борис выскользнул в задние двери. Он столкнулся с Феодором, того вела Ирина. Феодор едва понимал происшедшее. Таинство смерти было ему игрой. Отошедший батюшка ничего более не запретит. Можно будет бить в колокола в неурочный час; наполнив павлинами дворец, гонять птиц; ездить охотиться, когда в голову придет. Не убьет он, как Ивана. Годунов низко до земли поклонился Феодору, как кланяются царю.
Бельский с ухмылкой сунул Борису окончательное царское завещание. И в зрелые годы Борис не брался учиться читать. Прагматический ум его подсказывал, что сие на Москве ни для чего не необходимо. Борис позвал Васю Шуйского. Они заперлись в дальней горенке. Василий разбирал по слогам гладкий крупный почерк Щелкалова.
- Ну! Ну! – торопил Борис. Он ждал слов: « и царство передаю сыну моему Феодору».
Но сих слов не было. Василий, вытирая шапкой ливший от напряжения чтения пот, с омертвляющим ужасом говорил:
- … и отдаю великую Русь эрцгерцогу Эрнесту, назначая того правителем. В государев удел Эрнесту выделяю Тверь, Вологду и Углич. Ежели сын мой Феодор умрет бездетным, не родив наследника разумного, Эрнест Австрийский делается полноправным наследником русского престола.
В ушах Бориса звенело, он не верил:
- Русь – немцу?! Царь Эрнеста в глаза никогда не видел.
- Государь двигал Эрнеста на польский трон, ежели сейм ему самому или годному из сыновей откажет. Поляки предпочли Батория, - напомнил Василий.
Борис крутил, вертел, мял бумагу, будто там еще что-то могло быть написано, по-другому. Нет, царь возвращал на Русь старое имя правителя, кое носил Олег при малолетнем Игоре, потом – Ольга – при сыне Святославе. И этим правителем должен был стать иноземец - Эрнест, брат австрийского императора Рудольфа, с обоими Иоанн никогда не пересекался. Впрочем, и в Англии, вообще – заграницей, Иоанн не был, а как любил! Далее в сей новой душевной грамоте подробно перечислялось какими шубами, шапками и золотыми цепями с кубками и ковшами одарить Марию Нагую и любезного сына Димитрия, а также - верных слуг, дворовых. Димитрий в качестве наследника ни единой строкой не рассматривался, видимо, так Иоанн уважал его мать. Годунову назначалась должность рынды при Феодоре, таскать за ним палицу на охоте, помогать одеваться и так далее, то есть Борис Федорович падал в должности, возвращаясь к прежнему. Он не оставался стряпчим, ведь Феодор не должен править, потому более не касался царской стряпни. Кому носить за ним скипетр и державу решит приглашенный на трон Эрнест.
Скрытый смысл вручения последнего царского завещания Богданом Бельским именно Годунову, мгновенно дошел до Бориса. Никто в Москве не поддержит такого определения. Эрнест, при согласии, навезет в Московию собственных немецких начальников, московским боярам и дворянам не достанется ничего. Зажмут и православие. Борис торопливо рвал неслушающуюся толстую бумагу. Василий Шуйский чиркал кремнем. Завещание круглилось, пылало.
Через рассорившегося с Годуновым и Бельским, стремившегося навредить обоим и проболтавшегося думного дьяка Щелкалова иноземные послы и русская знать узнали последнюю государеву волю. Все восприняли сие курьезом, почли блажью впавшего в беспамятство предпокойника. Но Иоанн и без Андрея Щелкалова, предусматривая возможное его уничтожение, заблаговременно до смерти неоднократно толковал его статьи. Лишившись Ивана, царь Иоанн позаботился, чтобы царство не отошло слабоумному – будущему боярскому флюгеру.
Третий день с колокольни Ивана Великого и сорока сороков московских церквей лился звон, смазывая исход царской души. Печальным перепевом звенела многострадальная русская земля. Выстелился слух, что царя отравили. Народ, подученный Нагими и переметнувшимся от Бориса Бельским, прозревавшим за слабоумным Феодором Годуновское всевластие, ломился в Кремль. Вопили: «Младенца Димитрия – царем!» Вот за кого хотели спрятаться! Борис приказал закрыть ворота. Выкатили пушки. Вывели на улицы стрельцов.
В Кремлевском Архангельском соборе Иоанна похоронили рядом с сыном Иваном. Плакала младая Нагая. Кутала от гулявшего сквознячка младенца Димитрия. Хмуро согнулся князь Богдан Яковлевич Бельский, оглаживал дегтярную, красивым кружком остриженную бороду. Втягивал живот герой Псковской обороны Иван Петрович Шуйский. Слуги внесли в креслах да так и держали на плечах, дабы погребение видел, разбитого параличом рыхлого Никиту Романова. Старый Иван Мстиславский из-за слезливых глаз не видал ничего. Его втащили подмышки сыновья. Пыхтел грузный митрополит, отпевая грешника. Тоже рассчитывал влиять на доверчивого Феодора. В синем охабне без шапки опирался он на смиренную в черной ризе вдовицу Ирину. Стремясь из мира, она одевалась монашкою. Она и Феодор тосковали искренне, не выгадывали.
Стоял и Борис с Василием Шуйским. Скрытая издевка грела Борисово сердце. Прошлой ночью, без свидетелей читая над покойным акафист, не удержался он и врезал Иоанну кулаком в подреберье. Труп качнулся, будто ожил. Остращался в миг да оправился рында. Тощая желтая свеча Иоаннова тела более не пылала ярым духом.
12
Возвращенный ко двору Матвей Грязной наблюдал, как входит в силу Борис. С Годуновым четыре мужа составили околотронную пентархию. Возглавивший ее митрополит Дионисий мирволил герою Пскова Ивану Петровичу Шуйскому, за оборону града получившего его в наместничество. Особняком стоял гордец Богдан. Но вот вдруг просит Борис на тридцать втором году жизни, усыновить себя, отца лишенного, Ивана Федоровича Мстиславского, сына родной племянницы отца Иоанна и председателя действующей Думы, боярина старейшего. Борис не получает отказа. Теперь сын он не Федора Ивановича Годунова, но Ивана Мстиславского. Не подобнее именоваться ему Борисом Ивановичем вместо Бориса Федоровича? Влиятельные приказные дьяки – братьи Щелкаловы каются в разглашении последнего Иоаннова завещания, подбиваются с общим интересом Борисом. Борис с ними соединяется, великодушно прощая.
Нагие с царевичем Димитрием отправлены на житье в Углич. Сыну от восьмой жены, ей и родне нет доверия. В ответ - опять волнения в Москве. Снова под флагом Димитрия мутит Богдан Бельский. Четверо: митрополит, Иван Шуйский, Годунов и Мстиславский соглашаются вычеркнуть его из пентархии. Бельский сослан. Но уже стелется молва: престарелый Иван Мстиславский замышляет на пиру отравить названого сына. Мстиславский Годуновым опережен: по названной вине закрыт в Кирилло-Белозерском монастыре отец. Шуйские в ответ требуют отстранить бездетную наследником Ирину Годунову и женить Феодора на дочери насильно постриженного Мстиславского. Борис объявляет митрополиту: развод – дело беззаконное, дети будут! Скоро свои холопы чернят псковского героя. По пристрастному дознанию схвачены Иван Петрович и Андрей Иванович Шуйские, Василий Скопин-Шуйский. Первого увозят на Белоозеро, второго – Каргополь, там удавливают. Княжну Мстиславскую стригут в монастырь. Митрополит вступается за Шуйских. Его ссылают в Хутынский монастырь, откуда прежде был призван. Вместо Дионисия сажают на высший духовный престол послушного ростовского архиепископа Иова. Борис добивается признания его не митрополитом, но - патриархом. Борис победил. Пентархии конец.
В 1585 году Борис уговаривает английского посла Горсея в обмен на льготы британским торговым компаниям съездить в Ригу и вывести оттуда Марию Владимировну с дочерью. Не сказавшись датчанам, Мария Владимировна бежит из Риги в Москву. Вместо обещанных вотчин и содержания, ее разлучают с дочерью и постригают в Пятницком монастыре близ Троицы. В 1589 году там с королевскими почестями хоронят крошку Евфимию.