Страница 149 из 172
Убийца и блудница – союз! Церковному хору петь покаянные псалмы Давидовы. Собранной знати рыдать под чтение священниками синодика с именами убиенных. Не праздник ожидал Москву, изнуряющая погребальная месса. Молодых станут не прославлять, отпевать заживо. Соответствующую репетицию провели в домовой церкви. Мрачный в серой чуге Географус расставлял людей, раздавал роли кающихся Иноземцы недоумевали, слыша о необычных приготовлениях. Богобоязненные подданные трепетали неведомого, без нужды не выезжали из теремов. Московские государства притихли в ожидании, предчувствовали ужасное. Как при жизни Борисового тестя, неумеренно плачущим младенцам няньки и мамаши закрывали рты, пугая посещением Малюты.
Темной ночью, отойдя службы в карауле, Яков Грязной пробирался в покои Ефросиньи, стучал осторожно. Ефросинья открыла. Стояла перед ним в спальной льняной рубахе до полу. Опять думала: возьмет. Но Яков протягивал глиняную плошку со снадобьем Бомелия. Доверчиво пригубив зелья Ефросинье следовало провалиться в глубокое забвение. Ни жива, ни мертва, бездыханная будет принята за ушедшую к Господу. Положат ее во гроб. Очнется, Яков выведет из склепа, отвезет на Белое море в монастырь на подлинное, не глумливое покаяние. Перешагнув через жизнь московскую, Яков не верил более царю. Царь сам себе верил!
На прижизненном портрете в потускневших красках нам явлен затравленный слабый человек с опущенными плечами, на которые накинута покато царская ферязь. Отложной воротник, как и остальное одеяние, прошиты золотыми нитями. На груди тяжелый крест, носимый царями и знатным духовенством. В истощенной возрастом и постом руке усыпанная лалами и яхонтами держава. Сияющий крест торчит из земного шара там, где Москва. Крест поддерживает дорогое опоясье. Оно идет округ земли – державы и будто показывает влияние северной Руси на иные страны, более желаемое, нежели действительное. Царь поставил державу на кончики пальцев. Кажется, мгновение, и шар выскользнет из длани старца, укатится в место, способное оспорить главенство Третьего Рима, возгласимое средь торфяных болот Залесья. В шуе – скипетр, легкий, золотой, напоминающий Александрийский столп или колонну Константина. Скипетр не страшен и тоже будто на час вложен в длань наряженного к государственному приему уставшего человека.
Окаймленную мехом татарскую шапку венчает корона в бесчисленных камнях с преобладанием крупных рубинов, на ней – золотое распятие. Старец не лукав, вымучен. Усталый страх глядит из скошенных карих глаз его. Он смотрит не прямо, как на парадных портретах обычно принято, а в бок, слушая весть, видимо, не добрую, готовясь к очередному извету, взаимной измене, краже, покушению. Подведенные брови взмылись дугой. Так в русских палатах и храмах стоят беленые арки. Нет ничего дешевле и доступнее мела и извести, но они – чистота, призыв, укоризна. Доколе? – вопрошают эти брови. Вопрос о личном ли, общинном. Болезненная складка у верха нависшего носа. Седых волос на голове изрядно, до середины они скрывают породистые славянские мочковатые уши. Скулы выпирают из серых щек, тянут кожу, стремятся прорвать в скором физическом конце. Узкий подбородок зарос раздвоенной путанного цвета бородой. Царь явно невеличественен, уступает на портрете отцу, Василия знаем по профильному изображению. Тот похож на сына, круглее. В нем не усталость - удовлетворение.
Вот в тогдашней Москве набралось до трех десятков людей, стремившихся так или иначе не дать исполниться царской воле. Воля же была такова: каяться в преддверии смерти. Однако, в покаянии Иоанна, шесть раз проутюжившего подданных, сомневались самые доверчивые. Ждали взрыва. Перед бурей затихает и природа человеческая.
7
Не прост был Богдан Бельский, не напрасно заступил он место Малюты. Богдан острым чутьем заподозрил тучи, сгущавшиеся над многострадальной головой провозглашенной царицы. Замечая соперничество между Яковом и Матвеем Грязными, он поставил наблюдать за ней первого, предполагая, что, ежели кто и решится лишить царя будущей супруги, то муж. Более сложный характер интриги удалялся Богдановых мыслей. Духовенство не избрало еще священника, бравшегося огласить развод Ефросиньи с Матвеем. Все уклонялись. Одни сказывались больными, другие немотствовали, третьи прямо заявляли: скорее на казнь пойдут, чем обведут обвенчанных в обратный круг аналоя, то изобретали блудодействующие умом, не знавшие как помягче восстать на церкву. Спорили, как проистечь обряд расторжения. Царь, царевич, знать обычно обвиняли жен в бесплодии. Охлаждение, нелюбовь – истинные причины, искавшие и вскоре находившие поводы. Хотя бездетности жен часто виноваты были мужья, не имевшие на жен семени после утомления любовницами. Тут ситуация была обратная. Бездетность Ефросиньи была плюсом, не минусом. Выходить замуж за царя с дитем, прижитым от другого, стало бы еще большим скандалом во время не фарисейское, но по-другому, чем наше. Некоторые, изучавшие тонкий вопрос, предлагали, забыв про ремесло блуда Ефросиньи, обвинить в неспособности к деторождению Матвея и насильно остричь его. Как бы то ни было, Матвей сделался предметом насмешек во дворце и столице. В глаза выговаривать мужу царской невесты смущались. За спиной указывали на рогача пальцами, хохотали. Матвей ходил по Кремлю, опустив в землю глаза, скакал по стогнам споро, рвя шпорами конское брюхо. Не желал слышать ядовитых слов и укоризны, в коих особо изощрялись калики, нищие, тем терять было нечего, странствующие монахи, священники небогатых приходов, обиженные на высшие церковные власти. Богдан прав: Матвей проклинает судьбу, сведшую его с Ефросиньей. Нужно держать его от нее подалее. Яков же пусть сторожит.
Список тех, кто желал удаления Ефросиньи Ананьиной возглавил Годунов. Всегда занимаясь не государственными делами, но семейной составляющей жизни царского семейства: помогая государю одеваться, поливая воду, когда он умывался, обмахивая его. когда было душно, подавая сморкательные платы, вытирая рты, стряхивая с плеч упавший волос, пыль, перхоть, ведя упитых вином до постели, стягивая сапоги, он не мог не замечать обыденного ничтожества человеческой природы порфироносцев. За живыми богами он выносил горшки. Он менял порты во сне в пьяном до низложенья риз, дурном забытьи описавшимся. И мысли его снова и снова вертелись, достойны ли один управлять государством, другой наследовать. Разорение северных городов, мысли разорить другие веси, обезглавливание белой кости боярства – стержня Руси, поход в Ливонию при открытом южном вопросе, когда только Промысел Господен удерживал крымчаков от очередного вторжения, все вопияло о государственном невежестве. Нет, не так бы поступал Борис. Не имея никаких шансов на престол, не на голову, но в голове он многократно примерял венец, услуживая Иоанну. Никогда он не женился бы он сто раз, а в завершении - на шлюхе, никогда не забавлял бы подданных, ходя неостриженный, но ряженный в монашескую схиму. Как бы ни ровен становился Борис к Марии Скуратовой, но она была ему одна на всю жизнь. И он терпит по законам Божеским и человеческим. Ефросинья Ананьина обязана быть убрана от государственного позора с глаз долой. Царь не ведает ошибки, другим та явлена. Поведение государя следует с осторожностью направить в верное неоскорбительное русло. Хватит своим и иноземным, ужасаясь, смеяться.
В день преступления Годунов отправил Матвея Грязного к начальнику царской охранки Богдану Бельскому с доносом, что его ближайшие родственники Давид и Афанасий собираются на пабедье, дабы обсудить побег в Литву или к шведам. Новость ошеломляющая. Богдан поверил: подобные толки доносились от родни, и его к измене склонявшей. Он поскакал на Арбат остановить, вразумить. Грядущее предательство способно покачнуть его место при царе, навлечь гнев устрашающий. За своих он не ответчик. И что же, в повалуше за обеденным столом Богдан застал сродственников, советовавшихся с литовскими купцами и немчиною о переводе денег и нажитого добра за пределы Московии. Годунов не обманул. Не прост был он, чтобы обманывать.