Страница 148 из 172
Народ влетел, жадно, нетерпеливо набросился на еду и питие, обвиняя слуг, что унесли многое. Они-то из окон подметили, чего покушать стремились и унести, подобно всем. Общее дармовое расхищение.
Годунов уводил Феодора к ожидавшей Ирине. Должны свыкнуться оба. Феодор нуждался более в уходе, чем в любви. Борис усмотрел молодым совместное занятное развлечение – молиться. И тот, и та к тому были склонны. Феодор побежал к Ирине, никуда более не глядя.
Географус сидел с тремя Бельскими на боковой лавке перехода меж палатами. Поодаль толклась царская охрана, стрельцы Разбойного приказа, подчиненные Богдана.
Географус был доволен устроенным праздником. Показал все номера царю. Первую часть на площади скомкали из-за государева невнимания, так у творцов собственный приплод: чудесный гонорар, лихой и непойманный ухват со сметы, сердечное сознанье лепоты постановки. чем заменить сие торжество человека искусства? Географус имел право веселиться. Его ожидала благодарность товарищей, коим он без излишеств, но отвалил с царевых денег, дал и показаться в красе. И царей, и императоров изображали. Бабы-актерки ходили нарядные, напомаженные. Подолгу с подмостков говорили чужие слова, словно собственную заумь.
Нетрезвый Географус схватил Бориса за порты, держал цепко:
- Не спешите! Не летите! – смеялся глазами.
- Мне к царевичу!
- А выпить с нами?!
- Да нет же!
- А за царя Иоанна Васильевича? – не отпускал Географус.
Годунов вздохнул. Не жадничая, Богдан налил полный кубок греческого вина. Годунов пригубил.
- За царя – по полной! – заплетающимися языками выговорили Афанасий и Давид Бельские, пряча улыбки в бороды.
Борис выпил до конца и спешил уходить. Вроде и Географус соглашался отпустить его. Маэстро оторвал от прихваченного с царского стола жареного павлина голову и протянул Борису на закусь красное мясо, растрепавшееся на позвонках. Жир капал с пальцев.
- А за оружничего? За Богдана Яковлевича? За Разбойный приказ? За ближнюю государеву охрану? – хмыкнул щуплый Давид.
- Отчего ж, с уваженьицем! – Годунов выпил за самодержавную охранку, за бойцов с внутренним ворогом.
- За Россию еще не пили, - икнул Богдан Яковлевич. Он разложил пышную черную бороду на груди карего азяма с таким расчетом, чтобы не потерялась из виду золотая цепь и медаль, полученные за взятие Вольмара.
Борис едва дух переводил от здравниц. Скоро пили за сродственников. Большая родня Бельские Годунову по покойному тестю. У Бориса подкосились колени. Подвинулись, уступили ему место. Борис воссел на лавку, раздирал цветные перья, заедал со всеми огузком павлина. Радужные перья взлетали в воздух и парили. Чрез туман опьянения лепились зло смешливые слова Богдана Яковлевича, обращенные к постановщику:
- Почему артистки твои одна к другой бляди?
- Чего же, не артистки честнее?
Грубый пьяный хохот. Потом хмельная борьба на руках, где Богдан Бельский заломил Годунова. Афанасий же и Давид, оба с белесыми курчавыми бородами, обрамлявшими вытянутые белые лица, где опьянение плавало багровыми островами да болезненным блеском глаз, судили и рядили про будущую невесту как про бабу подзаборную. Не такой ли она и была? Еще на пиру ей от их беззастенчивых лапающих взглядов досталось. Бельские притащили на угощение смущенных родителей новой невесты. Угощали вином батюшку и матушку, наливали Ефросиньиным дядьям. Ластились, хвалили нареченную и исподтишка глумились. Вежливы слова да смысл не тот. Перегляд таков у подвыпивших, что и Бориса передергивало. Не ведал, как уйти.
Пока царь занимался церковными делами, ежедневно ходя на двор митрополита, где заседало духовенство, Дума искала нравственных мер остепенить вторгшегося Батория. Меж собраниями шептались о новой женитьбе Иоанна – позоре Руси. Мстиславские, Шуйские, Сабуровы, Романовы сходились, что бесславию следует помешать и решительно. Василий и Дмитрий Шуйские шли к Бомелию и Зенке. Рискуя жизнью, уговаривали тех за любые деньги извести свалившуюся на беду претендентку.
Бомелий освежал связи с польским посольством. Он намеревался бежать, продав несколько последних сообщений о войске, выдвигавшемся под Псков. Завершить дело и покойно отдыхать в кругу семьи, вдали опасностей варварской придворной жизни. Бомелию от поляков доставили аванс – сундучок, наполненный свевскими нобилями. Ежедневно выгуливались четыре холощеных скакуна. Взять деньги еще и за отравление и скакать к литовской границе.
Нареченную невесту пока травили не ядом, но недружелюбным отношением, сплетнями, ворожбой. Будто в отместку она делила с государем ложе, жила невенчанной супругою. Носила парчовые наряды предыдущих цариц, подогнанные под ее литые прелести. С каждым днем Ефросинья делалась дороднее, что только умиляло Иоанна, подобно многим русским, любившим женщин в теле, с развитыми признаками пола. Ефросинья была послушна. Ей велели стать невенчанной царицей, она была. Царь требовал отдаваться, и она вела себя с ним как с дорогим клиентом. Иоанн меж тем готовил позор публичного венчания. Знать вздрагивала. Не в одном боярском доме лепились из воска телеса, похожие на Ефросиньины, с царициным венцом, дабы отринуть сомнения. В образ в полночь втыкали швейную иглу. Жгли особые травы, шептали страшные слова, нацеленные извести недостойную. Ефросинья, вытаскивая из богатой рухляди очередное царицино платье, часто находила его золою пересыпанным, кровью птиц, прочей живности вымазанной. Порчу наводили.
Ефросинью Ананьину свели бы в могилу, не встав стражами ее два человека: Яков Грязной, любивший страстно, беззаветно, и Борис, влекомый неочерченным расчетом, особой любовью ли, к которой склонны государственные мужи или приватные честолюбцы. Супруга Мария Григорьевна все более раздражала Бориса, пусть была верна и угодлива, крушением планов в отношении глупой смертью сошедшего с арены отца. При стольких заслугах, в значительных чинах следует беречь себя, сдерживать запальчивость, не лезть на стену малой крепостцы, предоставив сие другим, для чего те и предназначены. Передовая – людишкам серым, чинам нижним, белой кости Московии, порослям лучших фамилий след руководить издаля, не дерзать бездумно, опьяненным порывом. Лишившись влиятельного родителя, коего преувеличенно вторым человеком после царя полагали, Мария Скуратова несколько растеряла для Бориса и женскую привлекательность. Как не наряжалась она для него, как ни голубила взором, ни дразнила ласками, глухая обида из-за собственной недальновидности, ошибки судьбы, убившей Малюту в расцвете, вздымалась в душе Годунова. Фантазировал: останься Малюта жив, возродил бы царь рассеянную битвой опричнину, дал бы шороху знати. Не украдкой, большими шагами пошел по иерархической лестнице Годунов. А теперь у него к жене мужеская слабость, зато как к запретному плоду влекло к сплясавшей на пиру Ефросинье. Она открылась Борису в новом качестве. Ранее его тянуло к женщинам сильным, ведшим игру собственную. Такой была Марфа Собакина. Сейчас, чуждый царских свальных развлечений, Борис пригляделся к Ананьиной. Ранее недоступна и чиста, ныне утеха бесчисленных, откажет ли она ему, коли близости попросит? Не должна! Смысла нет.
Царь, погрузившийся в тяжбы земских с духовными, разрешением коих безуспешно пытался пополнить военную казну, торопил со свадьбой. Предполагал содеять не по обычаю: явиться в Успенский собор не в порфире и камке, но - простоволосый, чтобы каждый мог лицезреть и седину его, и залысины, босой, ниже выступающих подребий подпоясанный грубой бичевой, в схиме из колкого конского волоса, покрывающей вериги собачьих цепей – память о кровожадной опричнине. Вместо жезла царь обопрется о крючковатую сломанную в лесу кичигу.
Окончательную супружницу, Иоанн убеждал себя, что сей брак последний, должны были ввести подружки без белил и румян, как и она, тоже страдающие, кающиеся. Незамужние с распущенными нечесаными головами, посыпанными печным пеплом, жены – в черных повойниках без колтов. Из украшений допускалась мелкая зернь, неярких тонов вошва. Услужливая Ирина Годунова подобрала компаньонок. В узкий круг верных вошли обе Скуратовы и Мария Нагая, продавленная в ближние папашей с боярами.