Звездочеты

— Меня это не пугает, — заверила ее Ярослава. — Я всегда остаюсь верной своим привязанностям. И с какой стати из-за Гельмута должны страдать честные люди?

Эмма отставила недопитую чашку кофе, прошлась по комнате. Ярославу всегда раздражало, что во время ходьбы коленки у Эммы трутся друг о друга и чулки издают при этом неприятный чиркающий звук. «Обдумывает, как себя вести дальше», — предположила Ярослава.

Наконец Эмма присела рядом с ней на тахту, порывисто обняла горячими руками.

— Спасибо тебе, милочка! — проникновенно сказала она. — А я, честно говоря, боялась, что ты от меня отвернешься.

И Эмма тут же сочинила легенду о том, как она, вернувшись с работы, застала в квартире гестаповцев, как они пытались обнаружить какие-то листовки и затем увезли Гельмута с собой.

— Меня отпустили под честное слово, у них же не оказалось никаких улик. А Гельмуту, видимо, несдобровать, он признался, что с неким Эрихом читал стенограмму Лейпцигского процесса.

— Если это подтвердится, то его ждет суровая кара, — согласилась Ярослава.

— О, Софи! — Глаза Эммы изображали ужас. — Что я там слышала! Скажи, ты можешь назвать такую женщину матерью?

Эмма рассказала о том, как кричал ребенок, просившийся к матери, и как та отвергла его мольбу. Слушая ее, Ярослава вдруг ощутила себя той женщиной, которую пытали в гестапо, и будто наяву услышала пронзительный крик Жеки.

— Что с тобой? Ты так побледнела! — стала допытываться Эмма.

Ярослава и сама почувствовала, как похолодели ее лоб и щеки, и все же заставила себя без дрожи в голосе сказать:

— Я всегда бледнею, когда во мне кипит гнев. Ты права, Эмма, такая женщина не заслуживает того, чтобы называться матерью.

А про себя подумала: «Вот он, пример святой материнской любви. Она, эта женщина, не просто мать своего сына, она мать многих сыновей, за счастье которых готова идти на плаху. И разве ты на ее месте не поступила бы точно так же?»

Их разговор прервал Альфред. Он открыл дверь своим ключом и долго возился в прихожей, прежде чем войти в гостиную.

— Сегодня я заслужил особое право повеселиться, — объявил он, переступив наконец порог. — Я испытывал новую модель «мессершмитта». Это будет король воздуха! Я поднялся в нем на пока никем не достигнутую еще высоту. А скорость! Вы можете угадать, какая у него скорость?

— Я не советовала бы вам, Альфред, называть эти цифры, — жестко, почти приказным тоном прервала его Ярослава. — И вообще говорить о том, что входит в круг ваших служебных обязанностей.

Альфред не ожидал такой реакции на свою восторженную новость. Он медленно подошел к Ярославе, и, испытующе посмотрев ей в лицо, почти торжественно пожал руку.

— Благодарю, — сказал он, склонив голову в изысканном поклоне. — Радость настолько переполнила меня, что я совсем забыл об осторожности. Впрочем, я настолько доверяю Эмме и, разумеется, вам…

— Однако на тех данных, которые вы сейчас едва не выпалили, наверняка стоит гриф «Совершенно секретно», — напомнила Ярослава.

Альфред, ничего не сказав в ответ, снова пожал ей руку и, обняв Эмму, увлек ее в соседнюю комнату.

«Какой же неверный шаг я сделала? Он хотел, чтобы я «клюнула» на его информацию? Но почему он вдруг стал подозревать меня? — Ярослава забросала себя вопросами, пытаясь остановить вскипавшее в душе волнение. — Нет, я просто не могу совладать со своими взвинченными нервами. Мне уже чудится бог знает что. Разумно ли было обрывать его, когда ценнейшая информация, можно сказать, сама плыла в руки?»

В этот вечер Альфред был настроен философски и упрямо не слезал со своего любимого конька.

— Я с величайшим удовольствием показал бы наш новый «мессершмитт» русским. А что? Это бы их отрезвило. Незадолго до войны с Францией к нам приезжал с официальным визитом видный французский генерал. Представьте, мы разрешила ему осмотреть один авиазавод, выпускавший сто моторов в дель. Он посетил также различные центры летного обучения. Взглянули бы вы на физиономию этого французишки! Уверяю вас, по возвращении домой он сказал своим летчикам: «Будьте паиньками, и с вами ничего не случится». Кто только не приезжал к нам тогда из Франции: депутаты парламента, имеющие слабость болтать без умолку; писатели, сочиняющие дрянные пацифистские книжонки; промышленники, алчно жаждущие прибылей. Наконец, даже виноградари, коневоды и кролиководы, шахматисты, биллиардисты и футболисты, рыболовы и охотники, туристы, бойскауты, филателисты… Хитро было задумано! Они своими глазами видели мощь Германия. И еще не началась война, а у них уже тряслись коленки. Конечно, с Россией этот метод непригоден. Здесь только меч, только огонь, только бомбы.

— Какой точный анализ! — поддержала его Ярослава: она давно заметила, что Альфред падок на похвалу и особенно ценит комплимент, который открывает в нем то качество, которого он в себе вовсе и не подозревал.

Похвала достигла цели, Ярослава уловила это по глазам Альфреда — их стальной взгляд стал еще более высокомерным и деспотичным.

— Когда мы включили в империю территорию Мемеля, — продолжал Альфред, — то нашим самым северным пунктом стала маленькая деревушка с прекрасным и символическим названием Пиммерзатт.

«Пиммерзатт» в переводе на русский означает «ненасытный», — мысленно перевела Ярослава. — Ненасытный! Одно слово, а в нем — целая программа нацистов!»

Она вспомнила карикатуру во французской газете. Художник изобразил Германию голой, в стиле античной фрески, но в каске и сапогах, с мечом в руках — в погоне за любовью. Подпись под карикатурой гласила:

«Мы знаем, что мир не любит нас, но как мы сумели заставить его уважать нас, так мы сумеем заставить и полюбить».

— Да, мы будем ненасытными! — все более воодушевлялся Альфред. — Наши воздушные силы нанесут всему миру глубокие кровавые раны. Они проложат дороги смерти, какое бы сопротивление ни оказывалось на их пути. Когда фюрер решил запечатлеть себя в Париже на фоне Эйфелевой башни, он оказал своему фотографу: «Фотографируй, Гофман, затем ты увидишь меня в Кремле, в Букингэмском дворце, а потом и у нью-йоркских небоскребов!»

— Ты прокатишь меня в Москву на своем самолете? — томно спросила Эмма. — А оттуда — без посадки в Нью-Йорк!

— Непременно! Для наших птичек это не расстояние!

В таком духе Альфред проговорил весь вечер. Ярослава устала от его назойливой демагогии и решила уйти. Эмма не стала упрашивать ее остаться — ей не терпелось побыть с Альфредом наедине.

Ярослава вышла в прихожую, надела плащ и стала прощаться. В ее кармане что-то зашелестело. Сунув туда руку, она обнаружила несколько листков папиросной бумаги с текстом, отпечатанным на машинке.

— Что это? — недоуменно спросила она, взглянув на Альфреда, изобразившего на своем лице крайнее удивление.

Быстро развернув один из листков, она бегло скользнула по нему взглядом и сразу же поняла, что это были тактико-технические данные «мессершмитта» устаревшей конструкции, которые ей удалось добыть еще год назад.

«Предчувствие не обмануло меня, — мысль Ярославы заработала стремительно и четко, — он следит за мной. Значит, где-то из цепочки выпало звено. Значит, в чем-то я навлекла на себя подозрение. Как поступить? Швырнуть листки в наглую морду этого провокатора? Назвать его негодяем? Так хочется сделать именно это!»

И тут же Ярослава спокойно и равнодушно протянула листки Альфреду.

— Рассеянность вам не к лицу. — Ярослава заставила себя улыбнуться. — Мой плащ все-таки отличается от вашего. Зачем же путать карманы?

— Спасительница! — изобразив растроганность, воскликнул Альфред и принялся целовать ее руку. — Если бы вы ушли с этими бумагами, я угодил бы под трибунал!

— Очень жалею, что лишила вас этой возможности, — пошутила Ярослава. — И вообще, что за дурная привычка носить с собой бумаги, которым место в сейфе?

Альфред пристально посмотрел на нее, изо всех сил стараясь заглушить в себе кипевшую злость.