Страница 92 из 108
Противоположный от реки край плато полого спускался к дремучему лес-
ному массиву.
К вечеру на правый берег Малки перешло уже все войско...
ХАБАР ШЕСТНАДЦАТЫЙ,
предостерегающий тех, кто забывает
о метком высказывании кабардинских крестьян,
заметивших, что «бугорок, насыпанный кротом,
арбу опрокидывает»
Маленький Тутук, его громоздкий приятель Шот и еще два человека сидели
в густом подлеске у нижнего края плато и наблюдали, как на верхней половине
чуть покатого склона накапливалось крымское войско. Старший среди четверки,
бывалый шестидесятилетний муж со шрамами на обветренно-багровом лице и
чуть сдвинутой набок переносицей, имел круглый деревянный шит с набитыми на
его поверхности железными пластинами, русский стрелецкий бердыш и шлем на
голове. Все наступательное и оборонительное оружие старого витязя было «по
возрасту» значительно старше не только его самого, но, наверное, и его дедушки.
Безусый юноша, внучатый племянник почтенного воина, располагал короткой
пикой с остро отточенным наконечником. У Тутука — большой боевой лук и сабля.
Шот выбрал самое подходящее для себя оружие: огромную дубину с круглым
утолщением на конце, утыканном металлическими шипами.
На горе становилось, как отметил Шот, гораздо оживленнее, чем когда-
либо это видели здешние чабаны.
— А они все идут, идут, идут, — сказал Шот, — ну как бесконечные овечьи
отары во время перегона.
— Только не бывает таких зубастых овец, — мрачно проворчал матерый во-
яка.
— Очень много, очень, — сокрушенно покачивал головой Шот. — Побьют
они нас.
Тутук насмешливо фыркнул:
— А ты, мой мальчик, не дойдя до брода, рубаху не задирай!
Старый джигит обвел молодых соратников снисходительным взглядом.
— Ваши мамаши еще вас всех и рожать не думали, когда мы с удалым Кас-
пулатом, сыном Муцала и внуком Сунчалея, били этих татар. Били на реке Тэн
(кабардинское название Дона), били в степях тургутских (кабардинцы называли
калмыков тургутами), где целый день скачи — не увидишь ни деревца, схваты-
вались с татарами, да и турками тоже у стен Азова и на великой украинской реке.
И всегда почему-то крымцев оказывалось больше, чем нас, но мы их все равно
расклевывали, как ястребы куропаток, и славу себе добывали немаловажную.
Каспулат, бедный, любил меня — и за то, что мое имя Сунчалей (как у его деда), и
за то, что привелось мне разок-другой немножечко отличиться в кое-каких руко-
пашных стычках. Да-а... А вот этих, — он небрежно кивнул в сторону врагов, — на-
до было у переправы встречать. Там они не смогли бы действовать излюбленной
повадкой — разворачиваться широкой лавиной и напирать всем скопищем. Ведь
только в открытом и ровном поле сильна их конница. Да-а... На берегу, на узком
берегу, клянусь железными ногами Тлепша, мы должны были на них напасть!
— Верно говоришь, Сунчалей! — согласился Шот. — Мы бы там слегка по-
разбавили Балк красной краской. Жаль, не успели встретить вовремя. Кургоко си-
дит сейчас в лесу вне себя от возмущения: некоторые наши князья не слишком
спешили на его зов и дружины привели не слишком многочисленные.
— А кое-кто с охотой покорился бы хану! — вдруг вставил слово безусый па-
ренек.
Сунчалей удивленно вскинул седые дремучие брови:
— Эге! Наша юная курочка запела — быть беде! На этот раз ладно, Бишка,
прощаю твой невоздержанный язык. — Он обратился к Шоту и Тутуку:
— От волнения у него это. Первый раз в битву. А вообще он сказал правиль-
но, хотя и должен был помалкивать, пока не спросили...
Некоторое время не только Бишка, но и все остальные молчали, глядя в
сторону татарского становища.
Косматый серый войлок дождевых туч висел над горами, упрятывая в своей
толще наиболее выдающиеся вершины. Ветра не было, но зябкая сырая промозг-
лость добиралась до костей. Четверке джигитов казалось, что весь мир объят суро-
вым, тоскливо-безысходным раздумьем, словно века покатились вспять — к той
далекой древности, когда злонравный бог Пако лишил нартов огня и приковал к
скалистому утесу в снегах Ошхамахо доблестного и мудрого Насрёра, хотевшего
вернуть огонь людям. Казалось, Насрен все еще там, в ледово-каменном плену, и
хищный орел, затмевая свет исполинскими крыльями, терзает печень героя. Дру-
гой славный герой — Батараз — еще не убил чудовищную птицу, не освободил На-
срена Длиннобородого, тхамаду нартов, и добрый благодатный огонь еще не ско-
ро запылает в остывших очагах и унылых людских душах.
— Костров не разжигают, — тихо сказал Тутук.
— После такого ливня и поголовного купания в реке — где им взять сухую
растопку? — резонно заметил Шот. — А мы вчера даже все заготовленное тут сено
сволокли в лес...
— Ах, бедолаги! Ни обсушиться им, ни шурпу сварить, ни своих лохматых
лошаденок сеном покормить!
— Смотри, шатры ставят. А вот и целая стая тетеревов расфуфыренных, —
Шот покосился на лук друга и вздохнул. — Далековато. Пять раз по сотне шагов...
* * *
На лесных прогалинах и под сенью вековых чинар, мощным массивом при-
мыкавших к пастбищному плато, занятому татарами, собирались те, кто мог дер-
жать в руках оружие и считал себя адыгским мужчиной. С утра этот лес наполнял-
ся защитниками родной земли, подобно тому, как напиток, льющийся из сосуда,
наполняет чашу — сначала широкой струей, затем тоненькой, а под конец — от-
дельными каплями. Пеших воинов было несколько меньше, чем конных. А всего
собралось около восьми тысяч человек, не отягощенных, кстати, медлительным
обозом или даже вьючными лошадьми.
Простые ратники, из самых бедных земледельцев, дорожную поклажу свою
— бурки, переметные сумы с припасами, а то и вязанки дров — привезли на тру-
долюбивых, но неблагородных ослах.
Жизнерадостный Ханаф, гостем которого недавно был сам пши Кургоко,
сейчас подсовывал своему ослу пучки сена и приговаривал:
— Ешь, ешь, серенький! Не обращай внимания на этих надутых уорков, ко-
торые, проходя мимо, поглядывают на тебя с насмешливым презрением и зажи-
мают породистые носы. Их, видишь ли, воротит от запаха твоей мокрой ослиной
шерсти и моих раскисших шарыков. Но ты не смущайся. Мы ведь тоже, как уорки
и их кони, воду не носом пьем.
Отдыхавшие рядом односельчане Ханафа, дружные братья Хазеша, Хакя-
ша, Хашир и Ханашхо, сыновья покойного Хабалы, дружно давились от смеха.
— Понимаете? Наставляет дочь, чтобы невестка слышала!
— Запомни, серенький, — продолжал Ханаф, — мы с тобой трудимся всю
жизнь от зари до зари и кормим не только себя, но и таких вот надутых чванством
уорков. При этом мы не суем голову туда, где наш хвост застрянет, и не желаем
другому того, чего себе не желаем.
Хабаловы сыновья веселились от души и похваливали своего друга (верно
говорят: «Слово умное — вол, слово глупое — вошь»). В этот день им предстояло
еще одно развлечение, но уже совсем другого рода.
Рыжий святоша Адильджери мыкался между группками воинов, неся лю-
дям вдохновляющие, как он надеялся, слова ислама, но редко кто признавал, что
это слово — «вол». От рьяного еджага отмахивались старики, увлеченные сейчас
воспоминаниями о битвах, происходивших чуть ли не в те времена, когда «Ошха-
махо был кочкой, а Индыль (Волга) ручейком». Одноглазый зубоскал Нартшу со
своими абреками просто его высмеял, нисколько не считаясь с тем, что Адиль-