Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 92 из 108

Противоположный от реки край плато полого спускался к дремучему лес-

ному массиву.

К вечеру на правый берег Малки перешло уже все войско...

ХАБАР ШЕСТНАДЦАТЫЙ,

предостерегающий тех, кто забывает

о метком высказывании кабардинских крестьян,

заметивших, что «бугорок, насыпанный кротом,

арбу опрокидывает»

Маленький Тутук, его громоздкий приятель Шот и еще два человека сидели

в густом подлеске у нижнего края плато и наблюдали, как на верхней половине

чуть покатого склона накапливалось крымское войско. Старший среди четверки,

бывалый шестидесятилетний муж со шрамами на обветренно-багровом лице и

чуть сдвинутой набок переносицей, имел круглый деревянный шит с набитыми на

его поверхности железными пластинами, русский стрелецкий бердыш и шлем на

голове. Все наступательное и оборонительное оружие старого витязя было «по

возрасту» значительно старше не только его самого, но, наверное, и его дедушки.

Безусый юноша, внучатый племянник почтенного воина, располагал короткой

пикой с остро отточенным наконечником. У Тутука — большой боевой лук и сабля.

Шот выбрал самое подходящее для себя оружие: огромную дубину с круглым

утолщением на конце, утыканном металлическими шипами.

На горе становилось, как отметил Шот, гораздо оживленнее, чем когда-

либо это видели здешние чабаны.

— А они все идут, идут, идут, — сказал Шот, — ну как бесконечные овечьи

отары во время перегона.

— Только не бывает таких зубастых овец, — мрачно проворчал матерый во-

яка.

— Очень много, очень, — сокрушенно покачивал головой Шот. — Побьют

они нас.

Тутук насмешливо фыркнул:

А ты, мой мальчик, не дойдя до брода, рубаху не задирай!

Старый джигит обвел молодых соратников снисходительным взглядом.

— Ваши мамаши еще вас всех и рожать не думали, когда мы с удалым Кас-

пулатом, сыном Муцала и внуком Сунчалея, били этих татар. Били на реке Тэн

(кабардинское название Дона), били в степях тургутских (кабардинцы называли

калмыков тургутами), где целый день скачи — не увидишь ни деревца, схваты-

вались с татарами, да и турками тоже у стен Азова и на великой украинской реке.

И всегда почему-то крымцев оказывалось больше, чем нас, но мы их все равно

расклевывали, как ястребы куропаток, и славу себе добывали немаловажную.

Каспулат, бедный, любил меня — и за то, что мое имя Сунчалей (как у его деда), и

за то, что привелось мне разок-другой немножечко отличиться в кое-каких руко-

пашных стычках. Да-а... А вот этих, — он небрежно кивнул в сторону врагов, — на-

до было у переправы встречать. Там они не смогли бы действовать излюбленной

повадкой — разворачиваться широкой лавиной и напирать всем скопищем. Ведь

только в открытом и ровном поле сильна их конница. Да-а... На берегу, на узком

берегу, клянусь железными ногами Тлепша, мы должны были на них напасть!

— Верно говоришь, Сунчалей! — согласился Шот. — Мы бы там слегка по-

разбавили Балк красной краской. Жаль, не успели встретить вовремя. Кургоко си-

дит сейчас в лесу вне себя от возмущения: некоторые наши князья не слишком

спешили на его зов и дружины привели не слишком многочисленные.

— А кое-кто с охотой покорился бы хану! — вдруг вставил слово безусый па-

ренек.

Сунчалей удивленно вскинул седые дремучие брови:

— Эге! Наша юная курочка запела — быть беде! На этот раз ладно, Бишка,

прощаю твой невоздержанный язык. — Он обратился к Шоту и Тутуку:

— От волнения у него это. Первый раз в битву. А вообще он сказал правиль-

но, хотя и должен был помалкивать, пока не спросили...

Некоторое время не только Бишка, но и все остальные молчали, глядя в



сторону татарского становища.

Косматый серый войлок дождевых туч висел над горами, упрятывая в своей

толще наиболее выдающиеся вершины. Ветра не было, но зябкая сырая промозг-

лость добиралась до костей. Четверке джигитов казалось, что весь мир объят суро-

вым, тоскливо-безысходным раздумьем, словно века покатились вспять — к той

далекой древности, когда злонравный бог Пако лишил нартов огня и приковал к

скалистому утесу в снегах Ошхамахо доблестного и мудрого Насрёра, хотевшего

вернуть огонь людям. Казалось, Насрен все еще там, в ледово-каменном плену, и

хищный орел, затмевая свет исполинскими крыльями, терзает печень героя. Дру-

гой славный герой — Батараз — еще не убил чудовищную птицу, не освободил На-

срена Длиннобородого, тхамаду нартов, и добрый благодатный огонь еще не ско-

ро запылает в остывших очагах и унылых людских душах.

— Костров не разжигают, — тихо сказал Тутук.

— После такого ливня и поголовного купания в реке — где им взять сухую

растопку? — резонно заметил Шот. — А мы вчера даже все заготовленное тут сено

сволокли в лес...

— Ах, бедолаги! Ни обсушиться им, ни шурпу сварить, ни своих лохматых

лошаденок сеном покормить!

— Смотри, шатры ставят. А вот и целая стая тетеревов расфуфыренных, —

Шот покосился на лук друга и вздохнул. — Далековато. Пять раз по сотне шагов...

* * *

На лесных прогалинах и под сенью вековых чинар, мощным массивом при-

мыкавших к пастбищному плато, занятому татарами, собирались те, кто мог дер-

жать в руках оружие и считал себя адыгским мужчиной. С утра этот лес наполнял-

ся защитниками родной земли, подобно тому, как напиток, льющийся из сосуда,

наполняет чашу — сначала широкой струей, затем тоненькой, а под конец — от-

дельными каплями. Пеших воинов было несколько меньше, чем конных. А всего

собралось около восьми тысяч человек, не отягощенных, кстати, медлительным

обозом или даже вьючными лошадьми.

Простые ратники, из самых бедных земледельцев, дорожную поклажу свою

— бурки, переметные сумы с припасами, а то и вязанки дров — привезли на тру-

долюбивых, но неблагородных ослах.

Жизнерадостный Ханаф, гостем которого недавно был сам пши Кургоко,

сейчас подсовывал своему ослу пучки сена и приговаривал:

— Ешь, ешь, серенький! Не обращай внимания на этих надутых уорков, ко-

торые, проходя мимо, поглядывают на тебя с насмешливым презрением и зажи-

мают породистые носы. Их, видишь ли, воротит от запаха твоей мокрой ослиной

шерсти и моих раскисших шарыков. Но ты не смущайся. Мы ведь тоже, как уорки

и их кони, воду не носом пьем.

Отдыхавшие рядом односельчане Ханафа, дружные братья Хазеша, Хакя-

ша, Хашир и Ханашхо, сыновья покойного Хабалы, дружно давились от смеха.

— Понимаете? Наставляет дочь, чтобы невестка слышала!

— Запомни, серенький, — продолжал Ханаф, — мы с тобой трудимся всю

жизнь от зари до зари и кормим не только себя, но и таких вот надутых чванством

уорков. При этом мы не суем голову туда, где наш хвост застрянет, и не желаем

другому того, чего себе не желаем.

Хабаловы сыновья веселились от души и похваливали своего друга (верно

говорят: «Слово умное — вол, слово глупое — вошь»). В этот день им предстояло

еще одно развлечение, но уже совсем другого рода.

Рыжий святоша Адильджери мыкался между группками воинов, неся лю-

дям вдохновляющие, как он надеялся, слова ислама, но редко кто признавал, что

это слово — «вол». От рьяного еджага отмахивались старики, увлеченные сейчас

воспоминаниями о битвах, происходивших чуть ли не в те времена, когда «Ошха-

махо был кочкой, а Индыль (Волга) ручейком». Одноглазый зубоскал Нартшу со

своими абреками просто его высмеял, нисколько не считаясь с тем, что Адиль-