Страница 101 из 108
— Как ты только мог подумать об этом?! — искренне недоумевал Кургоко. —
Неужели твоя кровь ни о чем тебе не говорит?
(В кунацкой тлекотлеша Быкова, у которого гостил князь-правитель в ожи-
дании Кубати и Тузарова, они сейчас были вдвоем, никто им не мешал.)
— Недоставало еще, — продолжал князь, — чтобы внуков моих называли
«тумовыми» (Тума (каб.) — неравнорожденный).
— Разве достоинства людей определяются не их делами? — тихо спросил
Кубатц.
Хатажуков снисходительно усмехнулся:
— Было бы, конечно, правильнее ценить людей не по происхождению и не
по платью. Однако век наш не прост. Есть вещи, с которыми наше сословие нико-
гда не примирится,
— А если все равно поступить по-своему? — упорствовал Кубати.
— И думать не смей! — рассердился Хатажуков. — Тебе еще встретится в
жизни не одна вот такая «голубка с белой шейкой», как в песне поется.
Кубати решил, что на первый раз достаточно, и больше возражать не стал.
Будет новый случай и тогда... Как действовать «тогда», он потом придумает…
Хатажуков немного смягчился и сказал напоследок:
— Эх, ты! А еще «бесстрашно смотрящий железу в глаза!» — он имел в виду
кузнечное мастерство сына, а может быть, и ратные его подвиги. — Пошли, нам
пора. Твой друг Алигоко, наверное, заждался.
* * *
На пригорке, под раскидистыми ветвями старой дикой груши, предстал пе-
ред высоким мехкемом преступный пши Алигоко. Суд состоял из двух человек:
«уали» — старшего по возрасту князя (в ближайшей округе им оказался один из
братьев Ахловых) — и представителя тлекотлешей (так называемый «кодзь» —
«добавка»). Эту обязанность исполнял сегодня Инал Быков. Ахлов чувствовал не-
которую неловкость: сам этот мехкем — установление сравнительно недавнее, да к
тому же никто не мог припомнить, чтоб хоть когда-нибудь суду приходилось ре-
шать участь князя.
И вот предстал... Нет, не совсем предстал — Алигоко сидел на пне, покры-
том буркой, и опасливо косился по сторонам. У него за спиной на длинной грубой
скамье восседали десятка полтора князей и первостепенных уорков. Среди них, в
центре, — Хатажуков. Были здесь Канболет Тузаров, Джабаги Казаноков. Ислам-
бек Мисостов тоже был. Рядом с Хатажуковым сидел кадий из Крыма. Стояли по-
близости молодцы из знатных родов. Здесь же Кубати о чем-то перешептывался
по-татарски с тем самым грамотеем, что так неудачно сопровождал кадия.
Собралось и множество простого люда, окружившего высокий мехкем в
почтительном отдалении.
Сначала от Шогенукова потребовали рассказа о том, что произошло семь
лет назад, как погибли братья Исмаил и Мухамед Хатажуковы и Каральби Туза-
ров.
Алигоко не решился повторять свою старую клевету. Теперь он все валил на
Мухамеда. Тот, мол, «по бешенству своего естества», поругавшись с братом, нанес
ему смертельный удар. Шогенуков не успел его удержать. Затем Мухамед ринулся
на людей Тузарова и сразил почтенного тлекотлеша. Шогенуков опять не сумел
его удержать. Затем Мухамед бросился разорять дом Тузарова, хотел завладеть
этим чудо-панцирем (панцирь стоял на столике-трехножке перед Ахловым и Бы-
ковым) и убить Канболета, чтоб сразу же избавиться от кровника. Шогенуков ехал
с ним и всю дорогу пытался его удержать, но... это ему не удалось. Затем уже Кан-
болет и Мухамед встретились и... в честном бою... Шогенуков тут уж совсем ни при
чем...
Толпа, боявшаяся до сих пор проронить хоть слово из речи Вшиголового,
всколыхнулась, тихо зашумела:
— Сам теперь от лжи своей отрекается!
— А бедный Тузаров? Семь лет было кровью испачкано его честное имя!
— И снег настолько бел не бывает, чтоб пес его не сумел загадить!
— Эй, тише! Кубати говорит. Свидетель единственный...
Кубати отчетливо и толково дал понять, как на самом деле вел себя Алиго-
ко: если Мухамед был порохом, то Алигоко — тлеющим фитилем. А что касается
панциря...
Шогенуков вскочил и протестующе поднял руку:
— Можно ли принимать на веру эти слова? Он тогда еще совсем ребенком
был, а потом семь лет ехал на чужой арбе и все тузаровские песни выучил наи-
зусть!
Ахлов расправил пышные свои усы и важно изрек:
— Да... дело это темное. До конца его трудно прояснить. Но главное князь
Алигоко теперь признал, что не Тузаров был виновен в той самой резне...
— Князь Алигоко — человек умный, — послышался насмешливый голос
Джабаги. — Он знает, что явную клевету опровергнуть гораздо легче, чем отделить
правду от лжи, особенно там, где правда и ложь искусно перемешаны.
Толпа встретила высказывание своего любимца одобрительными возгласа-
ми:
— Правильно, Джабаги!
— Сильно сказано!
— Джабаги — наш!
Ахлов и Быков выжидательно посматривали на Кургоко.
— Мехкем хочет, чтобы я сказал, — князь поднялся ео своего места. — Не
стоит больше говорить о делах, касающихся семей Хатажукова и Тузарова. Слава
аллаху, кровной вражды между нами не ожидается. Поговорим наконец о подлом
предательстве Алигоко. Какое у него может быть оправдание в том, что он измен-
нически предупредил Алигота-пашу о нашем нападении и помог ему бежать? Чем
он ответит за пребывание во вражеском стане, за разбойный налет на дом лучше-
го в Кабарде оружейника Емуза и убийство этого достойного человека?
Ахлов, мучаясь от того, что не он, сегодняшний уали, произносит столь вес-
кие, сурово-справедливые слова, да еще таким красивым и мужественным голо-
сом, сердито закричал на обвиняемого:
— Чего молчишь? Отвечай!
— Отвечай! — потребовал и Кургоко.
— Отвечу! — взвился Шогенуков. — Если я был в дружбе с пашой, то разве
не обязан был спасти его от гибели?
— Так почему же ты тогда не остался вместе с ним? — впервые подал голос
Быков. — Почему присоединился к нам? Чтобы прознать о намерениях наших?
— Воллаги! Это меткий выстрел, — сказал кто-то из тлекотлешей.
Алигоко вспотел, хотя солнышко пряталось в облаках и было довольно све-
жо от ветерка, дующего с реки.
— Не по моей воле меня прибило течением к татарскому берегу, — оправ-
дывался князь. — А кинжал против соотечественников я не обнажал.
Неожиданно для всех раздался визгливый смешок татарского кадия:
— Верно, не обнажал! — молчать подолгу кадий был просто не в состоянии.
— Зато он давал хану очень дельные советы, как получше и побыстрее разорить
Кабарду! А потом еще и подаренный хану панцирь выкрал обратно.
— Так что же, измена это или нет? — насупил белые брови Ахлов. — Отве-
чай, князь Алигоко!
— Пусть про Емуза еще скажет! — крикнули из толпы.
— Да, — важно кивнул уали. — И про Емуза.
— Нет на мне вины в смерти Емуза! — горячо запротестовал князь. — Это
все Алигот-паша. Он хотел вернуть отнятые у него драгоценности!
— Хорошо ссылаться на мертвого, — сказал Хатажуков. — Мертвый не ули-
чит во лжи.
С бугра сдержанно прогремел могучий голос Тузарова:
— Алигот-паша хотел забрать драгоценности, а Алигоко-паша — драгоцен-
ный панцирь.
— Я говорил всегда и теперь настаиваю, что панцирь должен по праву при-
надлежать роду Шогенуковых! — нагло заявил Алигоко.
— О твоих сомнительных притязаниях известно всем, — сказал Быков. — Но
мы еще не кончили разговор о твоих предательствах.
— Но я ведь не убил ни одного человека! За всю жизнь — ни одного!
Казаноков первым нашел, что ответить на эти слова:
— Зато по твоей вине погибли сотни людей. В том, что у бочонка выломано