Борьба с безумием

Среди 160000 безвестных американцев он тоже получил диплом врача, но добился: этого только на сороковом году жизни после восемнадцатилетних тяжелых трудов. Затем он год проходил обязательную интернатуру в больнице и полтора года с феноменальным успехом подвизался в роли сельского врача. Но вдруг Фергюсон сорвался и попал под замок в изолированную палату дома умали­шенных.

И вот теперь, в сорок семь лет, он перешагнул уже за тот возраст, когда человек способен сделать крупное научное открытие, - так по крайней мере говорят психологи.

И все же Фергюсон интересовал меня. Не только как врач, но и как человек. Он - сама откровенность.

- Если вы собираетесь писать о моей работе, - сказал он, - то вам надо бы прежде всего узнать мои плохие сто­роны. Помимо всего прочего, я был наркоманом-барбитуркстом.

Он сказал это таким тоном, будто речь шла о другом человеке.

- Меня засадили в больницу, потому что я был в аг­рессивном состоянии, - объяснял Фергюсон. - Я пытал­ся убить самого себя, потом свою жену Мэри. Надо же быть таким идиотом! У меня были зрительные галлюци­нации.

Я внимательно посмотрел на Фергюсона, сидевшего передо мной с тихим, безмятежным выражением лица. Он и не подозревал, что один знакомый доктор предупредил меня, что Фергюсон не только в прошлом, но и сейчас увлекается барбитуратами. Поблагодарив Джека за рас­сказ о своей жизни, я сообщил ему об этом предупреж­дении.

Фергюсон нисколько не возмутился этой сплетней.

- Доктор, очевидно, не знает, что я бросил это дело уже пять лет назад, -- сказал он с понимающей, довери­тельной улыбкой.

Не хотите ли познакомиться с Джеком Фергюсоном? Могу вам его представить: большой, плотный, широкопле­чий, тип портового грузчика, очень моложавый для своего возраста, с тихой, размеренной речью, с красной кожей, об­ветренной на свежем воздухе Северного Мичигана; темные, блестящие глаза на широком открытом лице смотрят на вас прямо и честно - глаза незлобивого и уравновешенного человека. Фергюсон мог бы сойти за простого домашнего врача со стоптанными подошвами, который любит людей такими, как они есть. Говорит он нараспев, немного гну­савит.

- Ваш знакомый знает обо мне только наполовину, - сказал Фергюсон. - Я был настоящим ублюдком, - так образно он выразился. И. чтобы доказать это, он продер­жал меня однажды целый вечер, рассказывая ошеломляю­щую историю своей жизни. Но об этом ниже - когда буду говорить об его образовании. Тогда же, слушая его, я по­думал о том, какое важное значение для его работы могло иметь это бурное прошлое. И вот сидит передо мной Джек Фергюсон, спокойный, но активный, эмоционально выдер­жанный. Имел ли этот человек хоть какое-нибудь основа­ние, чтобы затеять свою химическую войну против ненор­мального поведения?

Пожалуй, имел. Ведь он на собственной шкуре испытал, что значит быть безнадежным сумасшедшим и потом вы­здороветь.

У Фергюсона, как психиатра-исследователя, есть еще одно преимущество. Больница в Траверз-Сити как раз под­ходящее место для такой работы. Это закрытая больни­ца, совершенно не предназначенная для научных исследо­ваний. А крупные медицинские открытия редко выходят из больниц, специально намеченных и оборудованных для та­кой цели, подобно тому как крупные медицинские откры­тия редко выходят из рук ученых, намеревающихся их сделать. Работая в закрытой больнице, незаметный Фергюсон обладал в борьбе с дурным человеческим поведением не меньшими возможностями, чем всякий другой. А может быть, и большими.

Прошлой осенью (1955 г.) он начал мне показывать, как он атакует проблему, сводя все психические болезни к вопросу о ненормальном поведении. Он напомнил мне моего шефа Босса Кэттеринга, который утверждал: «Когда проблема разрешена, она кажется простой». Тот же Кэттеринг, смеясь, говорил: «Нет ничего более загадочного, чем очевидное». Фергюсон не старается проникнуть взгля­дом сквозь очевидное. Он интуитивно останавливается на его вершине.

Как медик-преподаватель, Фергюсон не заставляет меня заучивать мудреные медицинские термины. Много лет под­ряд, причисляя себя к большому и печальному контингенту американцев, еще не запертых в дома умалишенных, я пы­тался изучать фундаментальные труды по психиатрии, отыскивая в них хоть тень надежды на то, что мне удастся отсрочить день, когда санитары придут и заберут меня. Но страшные психиатрические термины, определяющие раз­личные виды поведения, сильно травмировали мою пси­хику. Я бросил это дело.

Джек Фергюсон отлично знает все, что касается шизо­френии и разных ее форм - кататонии, гебефрении, рас­щепления личности и параноидной формы. Он может объяснить вам разницу между реактивной и эндогенной де­прессией и рассказать, чем они отличаются от настоящей инволюционной меланхолии и депрессивной фазы подлин­ного маниакально-депрессивного психоза.

Но в своей работе Джек как бы хочет пробиться сквозь туман этого жаргона, который сам по себе едва ли многим вернул психическое здоровье, и открыть путь своей собст­венной идее о сущности психических заболеваний. В чем же эта сущность?

В ненормальном поведении. Из-за этого и только из-за этого больных забирают в дома умалишенных. Ребенок мо­жет заметить это в своем отце или матери, в брате или се­стре. Это то, что приводит в отчаяние домашних врачей, когда они замечают это в своих пациентах.

Ввязаться в борьбу с подобным злом - при всей мяг­кости речи и ангельской улыбке Фергюсона - было с его стороны отчаянной смелостью. В качестве эксперименталь­ной базы для всего Северного Мичигана он приспособил самые отдаленные, наглухо запертые, специально оборудо­ванные палаты своей больницы. Здесь прозябали - слово «жили» для них не подходит - обломки человечества, по больничному прозвищу «коты да собаки», хронические больные, не поддававшиеся никаким видам лечения, печаль­ный арьергард людей без надежды. Легкие или ранние слу­чаи психозов Фергюсону не годились.

В этом отношении он напомнил мне доктора Джулиуса Вагнер-Яурегга, который в 1917 году, как и Фергюсон, от­бирал для лечения только тех больных, которым грозила неизбежная, стопроцентная смерть от прогрессивного па­ралича. Он выжигал сифилис из их мозга огнем малярии и впервые в истории медицины вернул горсточку обре­ченных паралитиков к нормальному поведению, к семье и работе.

Свой знаменитый опыт австриец поставил над больны-г.:и, обреченными на верную смерть, ибо такова неотврати­мая природа общего паралича слабоумных. А у Фергюсо­на? Среди тысячи с лишним больных в его отделении было некоторое количество душевнобольных с начальной фор­мой заболевания - те случаи, которые успешно излечива­ются инсулином или электрошоком. Поскольку Фергюсон задумал пустить в ход новые успокоительные и возбужда­ющие лекарства, почему он не попробовал сначала испы­тать их действие на больных с ранней формой болезни? Почему он не дал возможности этим новым средствам быстро завоевать признание и успех?

Причиной того, что он этого не сделал и отбирал для опыта только неизлечимых, является честность и крайняя научная щепетильность Джека Фергюсона.

Многие больные с начальной формой часто дают ремис­сии или выздоравливают без всякого лечения. А уж эти несчастные из отдаленных палат не позволят новым лекар­ствам обмануть Фергюсона. Если безнадежные больные будут излечены, то уж наверно можно считать, что лекар­ства действуют. То, что стало затем происходить с этими жалкими созданиями, и является темой моего рассказа.

Но это еще не вся тема. Мы знаем, что и в других боль­ницах после применения новых лекарственных средств от­пускают под наблюдение семьи многих душевнобольных в разных стадиях болезни, и Фергюсон отнюдь не является единственным наблюдателем удивительного действия но­вых лекарств. Почему же тогда я выделяю именно его, как человека, поднявшегося на борьбу с безумием? Вот что он видит в моменты вдохновения, которое скорее можно наз­вать поэтическим, нежели научным.

Он видит скопище людей в стенах своей больницы; он видит беспокойных, сварливых, обозленных, угрюмых, по­дозрительных, глупых, порочных, неопрйтных, непристой­ных, склонных к самоубийству, одержимых мыслью об убийстве... Он видит дурное поведение своих больных и рассматривает это только как преувеличение, карикатуру на ненормальное поведение здоровых людей, находящихся вне больницы, на свободе.