Страница 2 из 52
Это говорится не в порядке критики; таковы методы современной науки. Но эти методы, конечно, не для Фергюсона. Он и не думает погружаться в глубины научных тайн. Он остается на мелководье, на поверхности, присматриваясь к тому, как новые лекарственные средства влияют на человеческие причуды и капризы; он вооружен только острым глазом и ясной головой,
У Фергюсона есть еще и другая черта, влекущая мою мысль в прошлое, к моим старым охотникам: он - мечтатель. Он верит, что ему удастся создать иной мир, новый мир, чудесный мир для всех нас. Этим он напоминает Пас-. тера, который сказал: «Во власти человека стереть с лица земли все паразитарные болезни». Это - более, чем наука. Это - сам Бетховен, это - трубный звук надежды.
Поскольку сам Фергюсон старомоден, постольку же его экспериментальная база кажется мало вдохновляющей. Одни лишь печальные, зловещие, наглухо запертые палаты больницы на три тысячи коек составляют его лабораторию. Его аппаратура? Только собственные глаза и руки плюс глаза и руки сотни с лишним сестер-надзирательниц, которые великолепно ему помогают, потому что, как он с гордостью говорит, «все они имеют высшее образование или равноценное ему».
Каковы же его опыты? Они - скромнее скромного; они состоят лишь в том, что Фергюсон и его сестры внимательно следят за малейшим, иной раз жутким, часто изумительным, иногда фантастическим действием нейрофармакологических средств, фабрикуемых сотнями химиков в десятках лабораторий по обе стороны Атлантического океана.
Фергюсон со своими остроглазыми леди тщательно регистрируют действие этих новых лекарств: возбуждают или успокаивают они сотни слабоумных, подозрительных, боязливых, несущих вздор, дико завывающих, иногда опасно буйствующих созданий, потерявших человеческий облик и признанных неизлечимыми. А результаты?
- Мы настолько изучили эти новые лекарства, - говорит Фергюсон, - что для нас не существует ненормального поведения, которое не поддалось бы контролю или исправлению.
- И только благодаря вашему хорошему знанию новых лекарств? - спросил я.
Круглое, красное лицо Джека Фергюсона запылало огнем. Ему стало стыдно, что я так поддел его.
- Нет, конечно, - согласился он. - Эти новые химикалии только начинают оттеснять больных к реальному миру. Нежная, любовная забота наших сестер, убеждающих их в возможности снова стать людьми, возвращает им разум - многим из них полностью.
Читая странную историю, которая последует ниже, читателю следует учесть (и самому себе я должен об этом напоминать), что секрет работы Фергюсона только частично можно считать научным.
Это - химия плюс Фергюсон.
Ученые-критики, может быть, встретят улыбкой его кажущуюся наивность, его веру в то, что помешательство, правонарушения, неприличные поступки и приличные злодейства надо рассматривать только как «ненормальное поведение». Однако у него есть предшественники. Освободить общество от людей дурного поведения - это, конечно, одно из древнейших человеческих побуждений. В этом Фергюсон не одинок.
С доисторических времен медики пытались вытравить ненормальное поведение из человеческого быта. Тюремщики старались изгнать его с помощью пыток и смерти. Святые, проповедники религии и пророки личным примером и своими учениями стремились добиться успеха в борьбе с ненормальным поведением. Психиатры хотели убеждениями изменить ненормальное поведение умалишенных.
Врачи с помощью химии или электричества вколачивают в больных нормальное поведение, вызывая у них припадки ужасающих судорог. Нейрохирургам удается успокаивать психически больных рассечением нервных связей в мозгу - для этого больным просверливают черепа или проникают через глазные впадины инструментом, похожим на маленький ледоруб.
Что же является показателем эффективности лечения у этих больных? Только лучшее поведение. Это как раз то, чего добивается Фергюсон.
Но Фергюсон отличается от своих предшественников глубоким чувством внутренней неудовлетворенности. Сельский врач в нем протестует против ужаса шокового лечения и калечащего действия ледового топорика, который, словно тараном, пробивает ткань над глазным яблоком, чтобы ворваться в мозг больного. Фергюсон знает, что все это вызвано необходимостью. Он знает, что жестокость этой науки свидетельствует лишь об отчаянии людей, которые борются с тяжелыми формами психозов. Но Джек Фергюсон знает также, что эти жестокие методы лечения не могут быть ответом на задачу борьбы с безумием, борьбы, в которой должны участвовать не только психиатры и хирурги, но и все врачи без исключения. В свое время он сам применял эти методы и установил при этом одну простую и глубокую истину.
Поскольку это лечение помогает некоторым, казалось бы, совершенно безнадежным больным, значит, нет такого поведения, которое нельзя было бы изменить. Как за соломинку, хватался он за каждый случай излечения психозов более мягкими способами. Так, например, женщина, окончательно сошедшая с ума, погибавшая от пеллагрического слабоумия, получила несколько массивных впрыскиваний никотиновой кислоты и через неделю выписалась из больницы с совершенно ясной головой. Ее помешательство было вызвано отсутствием или недостачей определенного химического вещества.
Но ведь не со всеми психозами дело обстоит так просто. Если кривая заболеваемости инфекционными болезнями систематически понижается, то с психозами дело обстоит как раз наоборот - она неуклонно ползет вверх. И, однако, Джек Фергюсон настроен оптимистично. Не слишком ли оптимистично?
- Если бы химики смогли дать Фергюсону лекарства, которые разгрузят больницу в течение недели, - говорит директор больницы доктор М. М. Никельс, - то через пару месяцев у нас вновь будет полно больных.
Никельс подчеркивает, что за стенами больницы находится ужасающее количество душевнобольных. Но Фергюсон посмеивается над пессимизмом своего шефа. Он тянет все ту же немудреную песенку:
- Нет ненормального поведения, которое мы не могли бы взять под контроль или исправить.
Доктор Ник чрезвычайно гордится Фергюсоном. Он знает, что сотни больных, признанных раньше неизлечимыми, выписаны и отправлены домой. Он знает, что больше половины из тысячи больных фергюсоновского отделения не могут уйти из больницы только потому, что у них или нет дома, или их там не ждут.
- Я знаю, конечно, что за стенами психиатрических больниц больше сумасшедших, чем в самих больницах, - соглашается Фергюсон. - Но ничего! Скоро, очень скоро простые домашние врачи сами смогут остановить приток больных в наши больницы.
Мурашки забегали у меня по спине. Тень старика Пас-тера! Тени старых охотников за микробами! Вот еще человек, одержимый иллюзиями, несбыточными мечтами. И мне почему-то стало больно за Фергюсона. Домашние врачи должны остановить разгорающуюся в стране эпидемию безумия, погасить этот страшный пожар, выполнить задачу, над которой безуспешно бьются крупнейшие психиатры. Я смотрел на Фергюсона и поражался.
По пути домой я спрашивал себя, кто такой, собственно говоря, этот Фергюсон? Никто. Признаюсь, что я несколько заражен благоговейным трепетом перед учеными-медиками, имеющими право представлять старую школу. Кто слышал когда-нибудь об этом человеке, который не имеет даже диплома как специалист-психиатр. Сам Фергюсон говорит, что он только домашний врач. И этот никому не ведомый врач-практик беззастенчиво уверяет, что рядовые врачи-практики должны разрешить одну из самых жутких проблем медицины.
Фергюсон стал раздражать меня. Он казался мне неотесанным, малокультурным парнем, явившимся прямо с фермы. Я разбирал его по косточкам. Говорит он неважно. Его грамматика оставляет желать много лучшего. Для человека в сорок семь лет его положение в научном мире мало внушительно. Он всего лишь рядовой врач психиатрической больницы в Траверз-Сити, штат Мичиган, а кому эта больница известна?
В его биографии тоже мало утешительного. До последнего времени он был, что называется, перекати-поле. Если бы Who is Who вздумал его зарегистрировать, чего, разумеется, не случилось, он мог бы рассказать, что работал шлаковщиком на сталелитейном заводе, паровозным кочегаром на железной дороге Монон, буфетчиком, страховым агентом, разносчиком виски и не раз был на лечении в психиатрической больнице.