Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 52



Он знает, что новые лекарства плюс нежная любовная забота могут изменить судьбу его больных, которые счита­лись безнадежными. Он предвидит, что может дать - под­черкиваю, может дать - любовь плюс химикалии еще не запертым в больницу психически больным. Он хочет пере­дать этот метод в руки домашних врачей.

Поскольку я уже старик и порядочный скептик, не бе­русь предсказывать, доживет ли Джек до осуществления своей мечты. Может быть, медицинская профессия окажет­ся неспособной держать шаг наравне с ним. Но возможно, что врачи все же поймут животворность идей Фергюсона. Если его химикалии плюс любовь смогут превращать не­нормальное поведение в нормальное, это будет означать, что не помещенный в больницу психотик сможет_лучше уживаться с другими и самим собой (так Фергюсон опрделяет слово) «нормальный»). А способность уживаться с другими и самим собой сделает людей более счастливыми. Но слова «счастье» в науке не существует, Вы не найдете его в медицинском словаре Дорлэнда. Когда человек чув­ствует себя удовлетворенным и живет мирно с самим собой и с другими, это еще не значит, что он счастлив. На меди­цинском языке таких людей не называют счастливыми, их считают «эйфоричными», что в вольном переводе означает «якобы счастливые».

Но его мечта о верном рецепте для человеческого сча­стья гонит Фергюсона вперед. Он знает, что рядовые врачи в массе своей не строго научны и не узко материалистич­ны; в глубине души они сознают, что удалить аппендикс, или вылечить от пневмонии, или показать другие удиви­тельные трюки, припрятанные в их портфелях, кабинетах и больницах, - этого еще недостаточно, чтобы сделать боль­ных и их семьи по-настоящему здоровыми. Я чуть было не сказал - счастливыми.

Глава 2

К концу моего первого визита в больницу Траверз-Сити Фергюсон спросил меня:

- Как попали сюда все эти больные? Почему их, по-вашему, к нам прислали?

- Как почему? Потому что они психически больны, - ответил я. - Потому что они параноики, или маниакаль­но-депрессивные, или меланхолики...

- Полегче с умными словами, - прервал меня Фергю­сон, улыбнувшись на мой залп психиатрических терминов. Он швырнул на конторку пачку исписанных под копирку карточек с теми жалобами, по которым больные были стационированы.

- Взгляните вот на это, - сказал он, - и увидите, как вы ошибаетесь.

Я перелистал эти выразительные свидетельства семей­ных трагедий: «Она срывает с себя одежду», «Приходится кормить ее с ложечки», «Она не знает, где находится умы­вальник», «Мы всячески стараемся, но не можем содер­жать ее в чистоте», «Опасаемся, как бы она не подожгла дом», «Она непрерывно плачет и молится», «Она стала невыносимой. Ругает нас. Бросается на нас. Мы боимся, как бы она нас не убила».

Фергюсон сказал:

- Вы видите, что их привело сюда только ненормаль­ное поведение.

- Но в их карточках ведь сказано, что они шизофре­ники, параноики и прочее, - возражал я.

- Это для отчетов, для статистики, - сказал Фергюсон с таким видом, будто это предназначалось для птиц не­бесных. - Наклеить на больного ярлык с мудреным диаг­нозом - это мне ничуть не помогает их лечить.



Это было вызывающим пренебрежением - и в не очень грамотной форме - к первому и обязательному закону на­учной медицины, который гласит, что вы должны назвать болезнь латинским или греческим термином, чтобы лечить ее согласно требованиям науки. Меня начинала раздра­жать эта сверхпростота Фергюсона, а он, как бы читая мои мысли, сказал:

- Может быть, мы здесь и не очень ученые люди. Мы, конечно, не похожи на тех, которые сидят в больших научных учреждениях. Но мы ведь лечим не болезни - мы стараемся лечить больных людей.

Затем, как бы извиняясь за свою психиатрическую малограмотность, Фергюсон сказал самым примиритель­ным тоном:

- И вы и я, мы оба понимаем, что психическая болезнь - это нечто гораздо большее, чем ненормальное поведение, которое мы пытаемся здесь лечить.

По пути домой из Траверз-Сити - от Джека Фергю­сона и его излеченных пациентов, еще недавно считавшихся безнадежно сумасшедшими, - возвращаясь в тишину Уэйк-Робина, я не переставал раздумывать над этим признанием Фергюсона: «Психическая болезнь - это нечто гораздо большее, чем ненормальное поведение, которое мы пытаем­ся здесь лечить». Да, но насколько большее? Насколько больше того, что можно установить как факт, признава­емый всеми честными и аккуратными людьми? Насколько больше того, что можно взять в руки, обхватить - вот как я могу обхватить большой стол, за которым пишу? Эти размышления увели меня на сорок лет назад, к 1916 году, когда был установлен один маленький факт, вернее сказать обрывок факта. Этот факт, насколько мне извест­но, был первым проблеском надежды в печальной науке о лечении психозов, причины которых никому не были известны и вплоть до сегодняшнего дня остаются глубо­кой тайной.

Установил этот факт доктор Вильгельм Ф. Лоренц, сильный и мудрый доктор, ныне здравствующий и деятель­ный, уединившийся в лесной глуши Северного Висконсина. В те дни, сорок лет назад, Лоренц был профессором нейропсихиатрии в Висконсинском университете. Билл Лоренц_- бруклинский немец с чуть заметным бруклинским акцентом, с квадратной челюстью, квадратной головой и острыми, холодными глазами генерала танковых войск. В психиатрии Лоренц - органик; это значит, что он охотит­ся только за осязаемыми фактами, только за вещами, которые можно взять в руки, а не за громкими словами, кото­рые могут иметь пятьдесят значений для пятидесяти чело­век. Лоренц, солидный, флегматичный немец, совершенно не походит на пылкого, впечатлительного ирландца Фер­гюсона. И все же у Лоренца манера атаковать тайну психо­зов та же, что у Фергюсона. Я никогда не думаю об одном, чтобы не вспомнить другого. Лоренц - определенно пред­теча Фергюсона, хотя они и не встречались.

Лоренц - откровеннейший человек без претензий на какую-то особую научную прозорливость. Он со смехом рассказывает, как его удивило собственное открытие. Он скромно называет его не открытием, а наблюдением - случайным и совершенно непреднамеренным. Но вам уж хочется поскорее узнать, в чем заключался этот маленький лоренцовский фактик, или, вернее, случай, который еще ни­когда не встречался в человеческой истории.

Что за случай?

Внезапно наступивший период ясного сознания у без­надежного сумасшедшего.

Друг Лоренца, ныне покойный фармаколог доктор Ар­тур С. Лёвенгарт, попросил дать ему психотика, который на­столько потерял разум, что живет уже чисто растительной жизнью. Лёвенгарт изучал действие различных химикалиев, возбуждающих дыхательный центр при введении их в кровь. Лёвенгарту нужен был совершенно тупой и слабо­умный субъект, который не дал бы так называемого пси­хологического эффекта, то есть не стал бы дышать глуб­же в тот момент, когда игла входит в вену и химическое вещество еще не попало в кровь.

И вот в распоряжении доктора оказалось как раз то, что ему требовалось, - человек, долгие годы страдавший «ран­ним слабоумием», - устарелое название для целой группы психозов, ныне известной под новомодным словом «шизоф­рения». Больной, предоставленный Лоренцом Лёвенгарту, был безмолвным, неподвижным человеком с глазами, либо закрытыми, либо бессмысленно вытаращенными. У него не было никакого контакта с реальным миром. Это был яркий пример умственного распада, образец далеко зашедшей не­поправимой дегенерации. Короче говоря, несчастный поте­рял разум окончательно и бесповоротно.

В вену на руке этого экс-человеческого существа ввели небольшое количество совершенно безвредного раствора цианистого натрия. Все протекало так, как требовалось доктору: больной и глазом не моргнул, ни один мускул на его лице не дрогнул. Он был в состоянии полного оцепене­ния. Вы же понимаете - за долгие годы он не произнес ни слова.

И вот, когда цианистый натрий достиг дыхательного центра в мозгу этого человека, он стал дышать полнее и глубже, глубже и быстрее, и доктор Лёвенгарт с доволь­ным видом погрузился в измерение глубины дыхания. Стоявший тут же Лоренц радовался, что смог угодить Лёвенгарту...