Страница 47 из 49
— Зачем мы сюда залезли? — проговорил Ружбацкий и вытер пот с затылка.
— Что-то уже начинается, — сказал Пехар. — Держись!
Действительно, на трибуне вдруг стих говор, и все повернули головы налево. Соекирно нервно одернул мундир и сошел вниз навстречу нескольким лимузинам. Из первого «мерседеса» вышел высокий человек в генеральской форме. Соекирно отдал ему рапорт, затем оба вошли в приготовленную открытую машину и объехали выстроившуюся часть. Грянула музыка — оркестр находился рядом с трибуной. Ветер разносил обрывки мелодии по всей огромной территории аэродрома.
Когда машина вернулась к трибуне, генерал со своей свитой поднялся наверх. Начались бесконечные выступления. Было видно, что генерал привык произносить речи и любил выступать перед микрофоном. Он возмущался, испепелял, ликовал и бушевал.
— Настоящий министр пропаганды, — пробурчал Эмиль.
Услышав это, Рудольф побагровел от злости. Он был старшим и отвечал за всю группу.
— Хоть бы на минуту заткнулся. Кто тебя слушает? Кончай!
После генерала говорил Соекирно, столь же пламенно и столь же артистично. «Пример заразителен, — подумал Клечка с иронией. — Особенно пример начальства…»
После речи Соекирно последовали другие выступления. Одна из женщин прочитала какое-то стихотворение. Зрители на трибунах слушали с умилением. Потом наступила долгая пауза. Эмиль снова просопел:
— Не хватает только освящения оружия и молитвы.
Рудольф крякнул. Но едва Эмиль произнес свою реплику, как загремела музыка. Потом к микрофону снова подошел Соекирно и отдал резкие отрывистые команды. Построенные на стоянке ряды мгновенно рассыпались. Летчики залезали в кабины, техники быстро подгоняли и отгоняли заправочные машины. Через несколько минут послышался гул моторов. Первые пары «мигов» выруливали на взлетную полосу. Новые пары истребителей двигались, покачиваясь, по стояночной площадке. Когда первое звено вышло на стартовую черту и самолеты носом уперлись в горизонт, а пилоты выжали рычаги газа на полные обороты, женщины заткнули уши. С широкой взлетно-посадочной полосы звенья врезались прямо в небо. Несколько минут страшного захлебывающегося грохота — и вся часть исчезла в облаках над горами Саранган. Сгруппировавшись над океаном, она вернулась к аэродрому.
Недолгую тишину, полную ожидания и напряжения, нарушили грохот и свист рассеченного воздуха. Низко над землей показалось первое звено, летевшее положенным парадным сомкнутым строем. За ним шли остальные. Первое звено пронеслось над головами гостей, и не успели те передохнуть, как прошло новое звено, потом еще и еще — волна за волной, как в океане.
Майор смотрел вверх, и ему не верилось, что всего три-четыре года назад эти ребята впервые в жизни увидели самолет, на котором летели в Чехословакию. Если б сам тому не был свидетелем, не поверил бы. Годы труда сжались до нескольких десятков секунд бреющего полета, который сейчас совершали его ученики.
Кто-то легонько толкнул его.
— Ну как? — крикнул Рудольф, оскалившись.
Клечка кивнул и ответил:
— Да вот третий номер во втором звене первой эскадрильи чуть припоздал с выравниванием.
— Ты всегда чего-нибудь найдешь, — махнул рукой Пехар. — По-моему, это было сделано безупречно.
— По-твоему, конечно! — набросился майор на техника. — Ты ведь у нас авторитет!
— В данном случае он прав, — заметил Эмиль.
Самолеты пронеслись над трибуной, которая взорвалась аплодисментами. После грохота истребителей эти аплодисменты прозвучали как легкий майский дождь над пьянящими кронами лип…
Липы! Майор вдруг ощутил их сладковатый аромат. В этот миг его страшно потянуло домой. Но дом находился в более чем тринадцать тысяч километров отсюда. При мысли об этом его передернуло. Домой! И уже никогда никуда. Он свое сделал, и пора перестать шататься по свету. Надо найти себе жену, заиметь детей. Короче, осесть на земле, иметь свой тыл, как говорил Рудольф. В то же время майор знал, что желание увидеть новые страны к нему еще не раз вернется.
Из этих раздумий майора вывели спускавшиеся с трибуны гости. Женщины изящными жестами поддерживали свои длинные каины и легкие свисающие шали и щебетали, делясь впечатлениями. Мужчины галантно подавали им руки и расплывались в улыбках. Майор со своими коллегами умышленно поотстал. Соекирно послал к ним своего заместителя, и тот с чрезмерной галантностью пригласил их присоединиться к остальным и пожаловать на обед, на который, впрочем, они уже были приглашены.
В одном из ангаров был накрыт длинный-предлинный стол. На нем стояли цветы, рюмки, чашки и тарелки с жареными цыплятами, сладкими пирожками додол, рисом, сваренным с огненным корнем тьябе, и фруктовыми салатами. Солдаты-официанты усаживали гостей на заранее расписанные места. Майора и троих его коллег посадили недалеко от главного стола.
Вновь начались выступления. Опять говорил генерал, потом Соекирно и другие. Наконец зашумели сотни отодвигаемых стульев, и присутствующие подняли большие рюмки с рисовым вином. Оно было розового цвета и пахло хорошим лимонадом.
Эмиль сделал глоток, и его передернуло.
— Домашний самогон!
Ему поднесли тарелки с цыплятами. Он взял самый большой кусок и набросился на него, как хищный зверь. Сидевшая неподалеку от него женщина, сделав большие глаза, прыснула со смеху.
— Ну и что? — спокойно проговорил Эмиль. — Есть так есть. Жаль, что не могу вам этого объяснить, барышня!
Рудольф его даже не одернул. Больше всего ему хотелось сейчас очутиться снова в машине. Все зависело от того, как долго продержится на столах еда. К счастью, ее хватило ненадолго.
Первым поднялся из-за стола генерал. К открытому ангару подъехали бесшумные «мерседесы», и Соекирно проводил начальство до черной блестящей машины. Он продолжал стоять по стойке «смирно», даже когда за машиной уже взвилось белое облако пыли. К действительности его вернул грохот отодвигаемых стульев, Потом полковник поспешил к майору и протянул ему руку, однако было видно, что мысли его заняты чем-то совсем другим.
— Не прощаюсь, — сказал он тихо, — а говорю: «До свидания». — Коричневые косточки его зрачков в желтоватом белке глаз избегали встречи.
Майор пожал его вспотевшие пальцы, понимая, что видится с полковником последний раз в жизни.
В горы ехали молча. Только уже перед самым поворотом с асфальтированного шоссе на булыжник горной дороги Эмиль разочарованно произнес:
— Столько речей — и ни слова о нас.
Никто не отозвался. После минутного молчания Рудольф сказал:
— Ну и что? Хотел, чтобы здесь поставили тебе памятник? Чего об этом говорить? Мы делали свое дело, только и всего.
Эмиль поерзал на сиденье и заметил:
— Разве это вежливо, а?
— Но нас же позвали. В конце концов это был их праздник! — отрезал Рудольф.
— Не совсем так, — заметил Пехар. — Эти ребята носились сегодня в воздухе только благодаря труду майора Клечки и всех вас. Об этом не стоило забывать.
— Ребята этого никогда не забудут, — сказал майор. — Никто из них не забудет, что был у нас, что видел другой мир и что учили его летать мы. Это главное. Все остальное — не в счет.
— К сожалению, — выразительно добавил Эмиль и умолк.
Подъехав к павильону, мужчины молча разошлись, забыв о том, что собирались еще посидеть все вместе. Правда, майор про себя решил, что они все-таки соберутся вечером, немного выпьют и обсудят прошедший день. Но все вышло иначе.
Вечером, когда над краем веранды в лабиринте звезд прояснился Южный Крест, в павильоне появился сержант-индонезиец Вахидин. Это был один из самых старших и опытных техников. Он жил в Сарангане. Вахидин подошел к Рудольфу и долго ему что-то объяснял.
— Ребята, Вахидин зовет нас вниз, в Саранган.
— А что там будет? — спросил Пехар.
— Какое-то торжество.
— Как, опять? — охнул Эмиль. — Оставьте меня в покое!
— Постой, постой! — начали уговаривать его товарищи, потому что индонезиец по жестам и тону голоса мог истолковать все по-другому. — Они приглашают нас. Ничего не поделаешь.