Страница 48 из 49
— Мне надо еще упаковывать вещи, — отбивался Эмиль. — Давайте напоим его и отправим домой с приветом от нас. Мы уже все закончили.
Рудольф сжал челюсти и встал:
— Собирайтесь! — Потом обратился к Вахидину: — Подождите нас, пока мы будем одеваться.
Через несколько минут они снова съезжали по каменистой горной дороге. Вахидин сидел рядом с Пехаром и объяснял ему, как лучше проехать в поселок.
В деревне царило необычное оживление. Из домов выходили мужчины и женщины, а вокруг них бегали стайки детей в пестрой одежде. Примерно посередине деревни стояло на столбах большое прямоугольное строение без стен, служившее чем-то врод& «дома культуры» для жителей Сарангана. Туда стекались все жители деревни.
Вахидин подвел машину прямо к широкой деревянной лестнице, украшенной цветами и гирляндами электрических лампочек. Их цветные, светящиеся бусинки висели вдоль всего строения в несколько рядов.
Внутри было уже полно народа. Когда они вышли из машины и в смущении поднялись по лестнице, их встретил гром аплодисментов.
Вахидин повел их мимо длинных столов, возле которых стояли, по-видимому, все взрослые жители деревни. Гостей провели вперед, туда, где за более массивными столами сидели одни старики в белых, свободного покроя, рубахах с короткими рукавами и таких же белых брюках. Старики медленно поднялись, поклонились и с важностью почитаемых людей сели. Вахидин усадил гостей рядом со стариками, на самое почетное место в этом празднично убранном помещении. Майор и его друзья заметно волновались. Под низким потолком слышался лишь приглушенный говор жителей деревни. Старики сидели прямо, не горбясь, и молча смотрели перед собой.
— Ну, а что дальше? — спросил Эмиль.
— Наверное, будут угощать, — ответил Пехар.
Они оглядели столы. На них было много фруктов, уложенных в виде больших пирамид, а на длинных пальмовых листьях лежали жареные бананы, пирожки и небольшие кубики кетупатов [11].
Присмотревшись внимательнее к собравшимся, они узнали многих из тех, кого встречали каждый день по дороге на аэродром и обратно. Это были крестьяне, торговцы-разносчики, рабочие из мадиунских мастерских и с сахарного завода. Были между ними и грузные рикши, и нарядные нежные девушки, в которых гости с трудом узнавали босоногих продавщиц фруктов, полотна или древесины. Всех этих скромных людей они немного знали, каждый день здоровались с ними и частенько разговаривали.
Прошло еще несколько минут, и вдруг поднялся один из стариков. Он проговорил несколько индонезийских фраз так быстро, что никто из белых ничего не понял.
— Он приветствует вас, — подскочил к ним Вахидин и стал переводить речь старика. — Он благодарит вас от, имени всех жителей за то, что вы пришли к нам, и желает вам приятно провести этот последний вечер у нас.
— Ребята, — сказал Рудольф, когда старик закончил речь, — надо что-то сказать в ответ. Что же мы сидим молчком?
— Ты кто, начальник или нет? — ехидно спросил Эмиль как бы в отместку за те минуты, когда Рудольф давал ему почувствовать, что обличен полномочиями. Тот лишь махнул рукой, но встал. Прежде чем начать речь, Рудольф обратился к Вахидину, попросив его быть переводчиком.
— Мы благодарим вас за то, что вы пригласили нас на это торжество. Разрешите мне…
— Не столь официально, — толкнул его Пехар.
Рудольф говорил о том, что все они давно хотели высказать: о том, что кончается прекрасный и плодотворный год их сотрудничества, что они с грустью прощаются с их страной, с ее прекрасными людьми, с работой, с океаном и горами…
Майор наблюдал за жителями деревни. Они слушали Рудольфа внимательно и с интересом, кивали головой, улыбались.
Рудольф говорил долго, как бы желая сразу высказать все, что у них у всех накопилось на душе, все, что они пережили. Эмиль незаметно толкнул его и прошипел:
— Эй, остынут бананы!
Заканчивая свое выступление, Рудольф сказал:
— Мы любим Индонезию. Мы никогда ее не забудем.
Раздались аплодисменты. На этот раз они походили на стремительный тропический ливень, обрушившийся на истомившуюся, выжженную землю. Старики, наклонив седые головы, поблагодарили Рудольфа за выступление и величественными жестами показали на кучки овощей, рядки бананов и рис. Бедная деревня выставила на стол все, что имела.
Потом перед столом появились четверо мужчин. Они принесли квадратный помост и накрыли его ковром. Внимание всех привлекла лестница, по которой поднималась в помещение танцовщица, босая, с обнаженными руками, в очень сложной национальной праздничной одежде. С правого плеча ее свисал длинный легкий шарф. Волосы, уложенные в свободный узел, отливали синевой. Девушка троекратно поклонилась и взошла на помост.
В ее руках вдруг очутились две полоски тонкой, блестящей материи с цветными узорами. Вот она закинула их за спину, и они почти достали ее босых пят. Танцовщица в эту минуту была, похожа на бабочку, готовую взлететь с чашечки цветка. Казалось, она замерла, но вот блестящий шарф заколебался от едва заметных движений гибкого тела. В это мгновение заиграли все двадцать четыре музыканта, сидевшие под низким навесом. Сначала послышались металлические звуки гонгов. Им отозвались флейты и ксилофон, а двухструнные гитары стали выводить мелодию, прерываемую жесткими, беспощадными вторжениями барабанов и рыданиями дудок. Музыка выражала борьбу. В ней слышались надежда, радость и страдание. Тело танцовщицы сначала будто чему-то сопротивлялось, затем стало как бы испытывать жестокую боль. Движения внезапно утратили свою грациозность и плавность, стали судорожными. Руки от чего-то оборонялись, извивались, будто змеи. Прическа разрушилась, и прядки волос разметались по спине. Все тело танцовщицы сотрясалось от мелкой, удивительно быстрой вибрации. Временами девушка вытягивалась, вставая на носки. Затем музыка начала буквально стонать. Барабаны гремели, усиливая напряжение момента.
Зрители, замерев, смотрели на тело танцовщицы, выгнутое, словно дуга лука. Глаза их блестели от волнения, рты приоткрылись. Некоторые женщины вскакивали с мест. Мужчины сжимали кулаки, как бы стараясь помочь борьбе танцовщицы.
Она же вдруг быстро наклонилась вперед, вскрикнула и будто окаменела. Музыка стихла, но тут же послышался нежный звук гитар и ксилофона. Это звучало как стон, как плач новорожденного младенца.
И в самом деле! В руках женщины вдруг появилась деревянная скульптурка запеленатого ребенка. Она подняла ее на ладонях над головой, и в тот же миг торжественно зазвенели гонги. А женщина стояла, вытянувшись на носках, и тонкими пальцами держала свой плод, вечно юную, неистребимую надежду своей страны.
Майор посмотрел на женщин. Они восторженно хлопали, глаза их светились торжеством, ибо они ощущали ее победу как свою. Для них танцовщица в этот миг воплощала собой родную землю, щедрую, ласковую и многострадальную.
Когда танцовщица уходила, ее провожали растроганные улыбки. Покоренные зрители наградили ее долгими аплодисментами, прошумевшими, как дождь в кронах пальм.
Постепенно жители деревни начали вставать из-за стола, они кланялись в сторону гостей и исчезали в темноте. Старики посидели еще немного, потом поднялись и они. На прощание они подали чужестранцам свои сухие, жесткие руки крестьян, поклонились им и степенно направились к выходу, как люди, уже понявшие, что всякая спешка в жизни излишня.
Молодые девушки и дети довели гостей до машины. Около нее стояло много техников и летчиков, которые, узнав о торжестве в деревне, тоже пришли попрощаться с чехословацкими друзьями. Они протягивали своим учителям руки и впервые не прикладывали пальцев к околышам фуражек, а низко кланялись им. Все это делалось в тишине. Только то там, то тут вполголоса звучало «спасибо» и «до свидания».
Наконец гости сели в машину и тронулись в обратный путь. Никто не сказал ни слова. Пехар, сидевший за рулем, яростно курил. При свете фар мелькали фигуры жителей деревни. Вот блеснула чья-то улыбка, кто-то махнул рукой. В гул мотора вплетались обрывки фраз.
11
Кетупат — рис, сваренный в пальмовом листе в форме кубика, обычно с кореньями. Этот кубик вкладывается в плетеную лыковую корзиночку. Едят рис прямо из корзиночки кончиками пальцев. — Прим. авт.