Страница 57 из 73
— Хм, ничего слишком плохого. Ему нравилось ставить меня в неловкое положение и упиваться своей властью надо мной. Он постоянно манипулировал мной. Как, например, однажды, когда я вернулась домой из школы, он встретил меня в дверях, руки в боки. Он сказал: «Если ты не хочешь играть по моим правилам, тогда я должен что-то забрать у тебя».
Я пожала плечами:
— Я ведь была совсем еще ребенком. Я сказала ему, что мне нечего ему отдать. На это он ответил: «Не важно. Я уже взял кое-что». И выйдя на задний двор, я поняла, что исчезла моя собака.
Рука Тони сжимает мою. Я давно не говорила о своем отце. Было очень приятно снять этот груз со своих плеч.
Потерявшись в своих мыслях, я тихо говорю:
— Я помню проплакала всю ночь. Целую гребаную ночь. Я была убита горем. Моя собака была моим лучшим другом, помимо брата. Я была ребенком. Домашнее животное каждого ребенка-его лучший друг, — качая головой, будто очищая ее от плохих воспоминаний, я продолжаю: — На следующий вечер, вернувшись домой со школы меня встретила Мисти виляя своим хвостиком, как будто она никуда и не исчезала. И мое сердце разбилось вновь при мысли, что меня заставили думать, что она пропала навсегда. Я плакала снова и снова. А отец стоял, жестоко улыбаясь, наслаждался тем, что смог немного сломить мой дух. Когда мой брат подсел на наркотики, чтобы убежать от этой жизни в доме, я знала, что мне нужно уйти. Потом брат однажды ночью исчез, и меня больше ничего не удерживало в том доме. Поэтому, я ушла.
Когда я заканчиваю, то понимаю, что Твитч очень сильно сжал мою руку. Я смотрю вверх и вижу его плотно сжатую челюсть.
Я пытаюсь отшутиться:
— Мама не была такой уж плохой, у нее просто был плохо развит материнский инстинкт, и она много работала, чтобы держаться подальше от отца. — Выражение его лица не меняется, и я добавляю: — Эй, послушай, он никогда и пальцем меня не тронул.
— Жестокое обращение – это жестокое обращение. Обращаться подобным образом со своим собственным ребенком... делает это в десять раз хуже. Он, возможно, и пальцем не тронул тебя, но это не делает ситуацию менее болезненной для ребенка.
И он прав на все сто. Плохое обращение причиняет боль независимо от формы его выражения.
Я дергаю его за пальцы:
— Расскажи мне, что случилось там в продуктовом магазине.
— Только, если ты расскажешь мне о своей жизни на улице.
Я тут же соглашаюсь:
— По рукам.
Он откашливается:
— Ну ладно. Итак, я очень долго был уличным ребенком. До того, пока не попал в тюрьму. Я частенько подворовывал в магазинах, потому что, эй, мне надо было что-то есть, так ведь? Все продуктовые магазины напоминают мне то ощущение быть пойманным и загнанным в ловушку. Я не был там долгое время и даже не помнил, почему. До сегодняшнего вечера.
Мысль о том, что он чувствовал себя как загнанное в ловушку животное, заставляет мой желудок сжаться. Мне жаль, что я не могу стереть эти его воспоминания. Мне жаль, что я ничем не могу ему помочь. Это не оправдывает его отвратительного поведения с продавцом в магазине, но теперь я понимаю его намного лучше.
Переплетая наши пальцы, я говорю ему:
— В следующий раз, я не отойду от тебя. В следующий раз, мы будем делать покупки вместе и каждый раз, когда ты почувствуешь, что что-то накатывает на тебя, просто говори мне, что нам нужно уйти и мы уйдем. Хорошо?
Он не отвечает на мой вопрос, вместо этого, он меняет тему:
— Ты на улице. Рассказывай.
Я пожимаю плечами:
— Ладно. Я ушла из дома с пятьюдесятью долларами в кармане, которые я украла у мамы и с рюкзаком полным одежды. Я бродила по окрестностям, садилась в автобусы, особо не заморачиваясь их направлением и старалась быть незаметной. И вот как-то так, я оказалась в Чикаго. Было не так уж плохо. Я встретила много хороших людей на улице. Девочка, с которой я сблизилась, Френ, стояла на шухере, пока я пробиралась к людям во дворы и крала то, что мы могли бы использовать или продать за деньги, чтобы купить еду. Мы проделывали это месяцами и ни разу не были пойманы и поэтому расслабились. — многозначительно смотрю на него и говорю. — Слишком расслабились. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.
Он ухмыляется:
— Вас поймали.
Я улыбаюсь:
— Ага. Меня задержали. Пожилая женщина, владелица того дома вызвала копов, потому что я сильно шумела. Я не замечала их, пока мне не зачитали мои права и не увели к патрульной машине. Они знали, что я была несовершеннолетней. Я не сказала ни слова. Ни единого слова полиции. Я так боялась, что они отправят меня домой. Вернут туда, откуда я так отчаянно пыталась сбежать. Я совсем не ожидала, что меня поместят в социальный приют и предоставят мне место для ночевки, пока они собирали обо мне информацию.
Я смеюсь, хотя мне вовсе не смешно:
— Загвоздка в полицейских состоит в том, что ты не догадываешься, насколько они умны. Они выяснили, кто я такая. Я провела неделю в социальном приюте, благодарная за то, что у меня была кровать и еда, что я даже не обращала внимания, какие решения принимались относительно моей жизни, — мое лицо вытягивается. — Они связались с мамой, — смотрю вверх на Твитча и печально улыбаюсь. — Она не захотела, чтоб я вернулась, — мое горло сжимается, и я откашливаюсь, чтобы скрыть это. — Прошла неделя после визита полиции ко мне в приют. Старший офицер спросил меня хотела бы я там остаться, — мои глаза наполняются слезами, и я ловлю ртом воздух, — или предпочла бы стать вновь чьей-то дочерью.
— Я не могла поверить, что кто-то захотел удочерить меня. Это казалось нереальным, что мои собственные родители, моя кровь, плевали на моего брата и на меня, а кто-то, кого я даже не знала захотел меня. Захотел заботиться обо мне. Это было и ежу понятно – я согласилась на удочерение, — я улыбаюсь жалкой улыбкой, — ты не поверишь, но моей новой приемной матерью оказалась та пожилая женщина, которая вызвала копов, — поворачиваюсь к нему и смеюсь сквозь слезы. — И она была сумасшедшей женщиной в самом лучшем смысле этого слова. Мы ели блинчики на ужин. Или завтракали десертом. Она отправила меня в школу и помогала с домашними заданиями. Мы проводили практически каждый вечер, смотря телик или слушая музыку до раннего утра. Каждый свой день она посвящала заботе обо мне, дарила свое внимание и любовь. Она была моей мамой. До нее у меня была мама, но именно ее я любила и последовала за ней в Австралию, потому что просто не смогла бы жить без нее, — вытирая рукавом нос, качаю головой. — Она умерла несколько лет назад. Рак. И, возможно, я могла бы устроиться на работу где угодно, но мысль о том, чтобы уехать из Сиднея заставляет меня чувствовать, будто я бросаю ее. Я не могу уехать. Я буду жить в Сиднее до самой смерти.
— Похоже у тебя были настоящие приключения.
Я улыбаюсь:
— Ага. Я считаю, что мне крупно повезло. Я получила свое «и жили они долго и счастливо». У многих этого не было. — Он ничего не отвечает, и я решаю покончить с этим разговором и эмоциями, бьющими через край. Поворачиваясь к нему лицом, я спрашиваю: — Голоден?
Он усмехается:
— Умираю с голоду.
И мы возвращаемся к Лекси и Тони. Еще один вечер вместе.
Полный сумасшедших чувств и эмоций.
Кто знал, что Лекси умеет готовить? По содержимому ее холодильника, можно было подумать, что она настолько плохой повар, что запросто подпалила бы и кашу.
После умопомрачительного ужина из лазаньи с соусом бешамель и вручную приготовленной пасты, я сдаюсь. Я так объелся после трех порций, что был бы не удивлен если бы заснул прямо на стуле. Хэппи решил покушать с нами, а Линг отказалась. Умная девочка. Хэппи поет Лекси дифирамбы после каждого чертова укуса:
— Черт, детка. Ты можешь готовить для меня в любое время. Серьезно говорю – в любое время.
Лекси мило улыбается ему.