Страница 48 из 74
Что-о-о, мне не кричать?! После того, после того, как ты запустил под моим именем на сцену какую-то безголосую дуру с повадками вокзальной шлюхи, после того, как ты за целый год даже пальцем не шевельнул, чтобы вызволить меня… После того, как…
Я вовсе не кричу, я совершенно спокойна…
Что значит «не мог меня освободить»! Если захотел бы, то смог, при твоих деньгах невозможного не бывает! Я почти год проторчала взаперти, на лесном хуторе, где этот ненормальный требовал, чтобы я развлекала его песнями и плясками!
А ты в это время вещал с экрана, будто я грею свои косточки на Багамах! Сволочь! Паскуда! Дрянь!
А теперь несешь какой-то бред про оленевода, младенца и Севу Юркого! И зачем рассказал репортерам, будто я давно не мылась, забыла, что такое запах духов, и что у меня расческа из рыбьего скелета! А вместо туалетной бумаги — сухой мох! И что питалась я исключительно сырым мясом и мороженой рыбой! Разводила огонь в очаге и зашивала единственные колготки костяными иглами!
И после этого ты хочешь, чтобы я не орала!
Интересуешься, как я освободилась?
Этот тип сам меня выбросил из дома, после того как увидел по телевизору освобождение псевдопевицы Вики Шторм. Хотя он всем твердил, что это вранье, что настоящая певица у него под замком, но его подняли на смех, сказав, что настоящая — вот она, в телевизоре, по сцене скачет со своим юным любовником и дитятей наперевес. Тем более, что за год мои белокурые кудри предательски почернели, и я сейчас сама на себя не похожа — какая-то чернявая крыса без косметики и накладной груди.
Ну, пришлось, конечно, тоже наврать со своей стороны про клонов, дублеров и прочий голливудский бред… Слава богу, он поверил. Снял охрану, и я, воспользовавшись случаем, сбежала.
Три дня я пробиралась к людям, пока меня, пребывающую на последнем издыхании от голода и усталости, не подобрали местные жители.
И что я вижу, попав наконец в условия цивилизации? Под моим именем по сцене скачет какая-то безголосая особа с манерами базарной торговки! В платиновом парике и с тигриным оскалом пластиковых зубов!
Все, тебе не жить, сволочь Оганезов! Считай, ты разорен, а Севу Юркого я вместе с придуманным тобой младенцем отправлю в тундру.
Какая подруга? Какая домработница? У меня нет никаких подруг, кроме…
Ах да… Ну да…
Ну, говорила… Ну ладно, я погорячилась, прости… Мы же с тобой всегда понимали друг друга. Предлагаю все забыть. Оганезов, ты — милашка, хоть и сволочь…
И что, зрители на нее ходят?..
Да, здорово вы все организовали. А иначе я бы скончалась в лесной глуши, а мои косточки сгрызли бы волки.
Ладно, все прощено и забыто. Завтра я возвращаюсь в Москву. К моему приезду приготовь ванну и легкий ужин из шестнадцати блюд (ты знаешь каких), с напитками и фруктами. После ванны закажи мне косметичку, массажистку, тренера по йоге, стилиста, костюмершу и парикмахершу… И не забудь полтонны краски для волос «Платиновая богиня» — мне нужно срочно подкрасить корни!
Что, ехать с предвыборным концертом? Немедленно?
Ты пакость, Оганезов! Ты — гнида керосинная, гадина, капиталист проклятый! Рабовладелец! Сатрап!
Дай мне хотя бы прийти в себя! Ну, если это мой долг, то долги я привыкла отдавать…
Хорошо, я поеду, но только без Севы Юркого, я тебя умоляю… Откуда ты откопал этого безголосого поросенка? Сколько тебе за него заплатили?
И знаешь ли, младенца тоже себе забери, пожалуйста…
Откуда я знаю, куда ты его денешь? Вскорми собственной грудью, воспитай собственным примером. С младенцем, надо признаться, ты переборщил… Репортерам скажи, что ошибка вышла, мол, младенца случайно прихватили из тундры, а потом вернули по месту проживания.
Все, еду! Пока!
Видя терзания внука, в последнее время опавшего лицом от переживаний, дедушка напомнил ему то, о чем Веня не очень-то хотел вспоминать.
— Розовая кроссовка, — изрек легендарный борец с тамбовской бандой. — Про газовый баллон мы все уже выяснили, осталась одна кроссовка.
— Нет, дед, и не уговаривай, — воспротивился Веня. И даже замахал руками для вящей убедительности. — Я на это не пойду!
— Сифоныч, — сказал дед. — Сифоныч честный человек, не то что Кузька. Он нам поможет!
— Сифоныч? — удивился Веня, вспомнив жуликоватого могильщика на кладбище. — Ах, Сифоныч…
Сифоныч и Кузька были честные граждане, занимавшиеся не слишком честным трудом. Они были воры. Но не те неинтеллектуальные грабители, которые подкарауливают жертву в темном переулке и, обрушив на нее град ударов, дают деру вместе с тощим кошельком, — нет, это были граждане интеллигентного склада ума — квартирные воры.
Сифоныч был постарше и занимался домушничеством давно, Кузька был помоложе и на стезю стяжания чужих ценностей вступил совсем недавно. Стезя эта нравилась ему. А еще ему нравилось работать с Сифонычем — тот был мужик честный, работящий и не манерничал, когда надо было стукнуть по темечку не вовремя вернувшегося хозяина квартиры.
При этом насколько Кузька был алчен, настолько Сифоныч — честолюбив. Он и Кузьку-то взял в подручные, чтоб было перед кем выказать свою удаль и кому передать свое мастерство. Ведь он не мыслил себя без аплодисментов и восхищения, он был как зазнавшийся тенор, работающий не за хлеб насущный, а за одну только голую славу. И даже если тенору не станут платить за его искусство, он все равно не перестанет надевать белую рубашку, черную бабочку и ежевечерне колесом выпячивать грудь.
В расцвете домушнической карьеры Сифонычу всего было мало — знаков внимания, статей в газетах, милицейских сводок и прочей мирской шелухи. Ему хотелось стать царем среди домушников и домушником среди царей. Не хотелось ему подержанных дубленок не по размеру из чужих шкафов, а хотелось ненадеванных костюмов от Армани, сшитых по собственной мерке. А еще хотелось ему признательного шепота людского, хотелось травить байки при полном стечении народа и обстоятельств, не смущаясь темных сторон своего ремесла. Хотелось похваляться своим умением и своей безрассудностью. От этого возомнил он себя эдаким Вильямом Шекспиром и Робин Гудом, защитником униженных и охранником оскорбленных, потрошителем угнетателей и угнетателем потрошителей.
Постепенно Сифоныч стал пренебрежительно сплевывать и кривиться на Кузькины предложения грабить слабо оборудованные сигнализацией квартиры. Он хотел себе лилей, пурпура, шелка и виссона. Он хотел себе Эверестов и Джомолунгм, он хотел перейти Рубикон и преодолеть самого себя. Плохо осведомленный о законах школьной физики, он стремился прыгнуть выше головы. Он мечтал ограбить какого-нибудь богача — да так ограбить, чтобы слава о его подвиге не гасла в веках! Чтобы даже грядущие поколения, сраженные его примером, не смогли бы достигнуть подобных вершин. Чтобы к его могиле вереницей шли паломники, чтоб в изголовье не вяли венки, не иссякал поток горестных слез, чтобы грустил ангел с подрубленными крыльями, а бюсты героя в изобилии украшали улицы родного города, соревнуясь числом с отцом всех пионеров и дедом всех октябрят.
Проявляя чудеса остроумия и людоведения, Сифоныч учил Кузьку выслеживать богатые квартиры. Сыто отрыгивая после обеда в ресторане средней руки, коллеги шли на работу. Сняв в подъезде костюмы от Хьюго Босса и штиблеты от Лагерфельда, они переодевались в униформу, добытую на ближайшей свалке, и принимались за дело.
А дело их заключалось в следующем: мастер с подручным копошились на помойке, просеивая горы чистопородного мусора. Особенно зорко они следили за гражданами в растянутых трениках, посещавшими помойку. Подобно коршунам, коллеги кидались исследовать содержимое ведра, трепетно перебирая его своими чуткими артистическими пальцами со стодолларовым маникюром. Они бережно осматривали консервные банки, осторожно разворачивали рыбные объедки в газете, нежно вскрывали вонявшие тухлятиной полиэтиленовые пакеты.
Только не подумайте, читатель, что соратники поедали сии объедки, упаси господь! Также они не собирались продавать их на рынке за полцены. И как можно было подумать, глядя со стороны, они вовсе не хотели сдавать бутылки или допивать плескавшиеся на донышке винные остатки. Просто искали очень богатого человека.