Иллюзии Доктора Фаустино

– Боже, как здесь славно! – воскликнула Росита. – Какой чудесный вид!

– Я вижу только тебя, – говорил доктор. – Зачем искать красоту далеко, когда она здесь, рядом? Ты вобрала в себя все лучшее, что есть на земле и на небесах. Зачем утомлять глаза и напрягать ум в погоне за ускользающей красотой дальних пространств, когда ты здесь, ты одна являешь собой всю ату красоту?

– Замолчи, бессовестный льстец! От похвал у меня закружится голова, и я могу возомнить о себе бог знает что. Ты видишь эти поля? Красиво, не правда ли? Честное слово, ничто не может сравниться с нашей Ла-Навой, Скоро мы туда приедем, и ты сам увидишь. Настоящий земной рай.

– Для меня рай там, где ты.

Такой разговор произошел между Роситой и доктором, когда они оказались рядом: во время подъема они ехали по узкой тропке друг за другом, иначе можно было свалиться в пропасть.

Респетилья ехал следом за Хасинтикой. Уединиться было нельзя, и он развлекался пением. Вообще говоря, Респетилья был озорником, но к лению относил'ся серьезно и исполнял с большим чувством любовные андалусийские песни. В его исполнении они звучали как стон души, как хватающий за сердце вздох. Среди прочих была и такая копла:[84]

Эта страстная мольба, с которой обычно обращаются к святому, безусловно, бередила душу того божества, которому она адресовалась в данном случае, то есть Хасинтики. Впрочем, песня нравилась и остальным слушателям. Ничто не может сравниться с прелестью хорошо исполняемой андалусийскон коплы, особенно если она звучит в открытом поле или на пустынной дороге, когда ты едешь один и никто тебе не мешает.

Наконец путники достигли самой вершины холма. Перед ними открывалась чудесная панорама.

Безжизненные каменистые склоны остались позади. Холмы и горы образовали здесь огромную чашу, выстланную плодородной землей. Ла-Нава представляла собой небольшое плато, шириной не более двух лиг. С одной стороны уступами располагались другие площадки, с противоположной – плато упиралось в высокие горы, откуда низвергались полноводные ручьи, оплодотворявшие этот райский уголок. Виноградники, миндальные рощи, каменные дубы и дикие оливковые деревья покрывали склоны гор. Ла-Наву устилал зеленый ковер, украшенный цветами самой пестрой раскраски. Горные ручьи и реки проложили себе внизу широкие русла; по берегам пышно росли ольха, черные и серебристые тополя, ясень и ракита. Там, где ручьи образуют тихие заводи, разросся тростник, шпажник, сыть, душистая мята и пахучий майоран.

Свежую, нежную зелень лугов, согретых весенним солнцем, украшала узорчатая эмаль из лиловых ирисов, пурпурного шалфея, яркой желтухи и белых маргариток.

По обе стороны тропы, по которой ехали Росита и доктор, было целое море цветов самой разнообразной формы и окраски. Цветы олеандров начали уже раскрывать бутоны, обнажая нежно-розовые лепестки. В воздухе пахло шафраном и тмином.

В поисках тени и прохлады сюда слетелись тысячи самых разных птиц. Казалось, что иволги, малиновки, дубоноски, воробьи, щеглы и прочие птахи разноголосым хором приветствуют пришельцев.

Росита была в восторге от всех этих красот и радовалась возможности показать дону Фаустино владения своего отца: они въезжали в Ла-Наву. Здесь было много разных ферм, но та, что принадлежала дону Хуану Крисостомо Гутьерресу, была самой большой и самой лучшей.

Несколько акров земли было занято под молодые виноградники; свыше пяти десятков сезонных рабочих возделывали их. На самом плато у дона Хуана было много отличных лугов, где паслись взрослые быки, годовалые бычки, коровы, овцы и бараны. В огромном саду, огороженном живым забором из гранатовых и мастиковых деревьев и кустов жимолости, росли фруктовые деревья и овощи. Перед самым входом в сад-огород стоял большой, просторный дом, чистый и симпатичный. Кроме нескольких удобных комнат для жилья, здесь были винный погреб, давильня и другие службы.

Небольшая площадка перед домом была затейливо выложена разноцветной галькой и обсажена смоквой, орехом, акацией и бесчисленными кустами роз разных сортов и расцветок – белых, красных, желтых.

Одна из башен дома служила голубятней. Ручные голуби то и дело слетались на площадку: ели, ворковали, любезничали, не обращая никакого внимания на людей. Под кровлей дома гнездились ласточки. Они тоже привыкли к людям и приветствовали путешественников веселым писком.

Управляющий, его жена и дети вышли встречать гостей, приняли у них поводья и отвели животных к кормушкам.

Когда все спешились, образовалось четыре пары. Так попарно, взявшись за руки, компания пошла осматривать сад. Он был поистине великолепен: пышное и дружное цветение яблонь, вишен, абрикосов, айвы сулило хороший урожай. Кое-где можно было видеть запоздалые фиалки, любимый цветок Роситы. Именно в поисках фиалок Росита с доктором отправились в самую тенистую часть сада: солнце сюда не проникало, почва сохраняла влагу, а это как раз и продлевало фиалкам жизнь.

И тут доктор сказал своей спутнице:

– Все это сказочно великолепно, но если ты не любишь меня, мне это ни к чему.

– Разве я не говорила, что люблю тебя? – спросила Росита.

– Одних слов мало, – возразил доктор. – Посмотри, как дышит любовью все живое. Учись подражать природе. Кажется, сам воздух напоен любовью, и только ты по-прежнему холодна.

– Помолчи немного. Ты такой беспокойный, такой ненасытный. Неужели тебе мало нынешнего счастья и ты желаешь большего? Послушай, Фаустино, я не умею далеко загадывать. Когда мною овладевает какое-то сильное чувство, я не раздумываю долго. Но теперь меня заботит грустная дума. Представь себе, что мы стоим на берегу таинственной реки, о которой говорится в той сказке, а вот этот листик – лодка; если мы рискнем сесть в нее, то она понесет нас по течению. И может так случиться, что небо покарает нас, и мы вместо земного рая ввергнемся в бездну.

– Жестокая, – сказал доктор. – Если бы ты действительно меня любила, то не стала бы думать о будущем. В тебе одной заключено сейчас столько счастья, что его хватило бы на столетия, и никакие будущие беды и страдания не смогут затмить это нынешнее счастье.

Как раз в это время к ним подошли дон Хуан и Эльвирита, а за ними – две другие пары. Все стали оживленно болтать и смеяться.

Закатные часы в этих местах восхитительны. Запах цветов сделался сильнее, воздух наполнился приятной свежестью. Птицы пели прощальную песнь заходящему солнцу. Оно уже спряталось за золотисто-красной полосой облаков над самым горизонтом.

Потянулись в стойла быки и коровы, зашли в загоны годовалые бычки, на скотный двор вернулись овцы с ягнятами. Возвращались с работы батраки во главе с управляющим. Рабочие несли на плече свои мотыги, а управляющий – палку, или, по-местному, вару, символ власти, который используется им для руководства полевыми работами. В Андалусии партию батраков, подряжающихся на какой-то срок и работающих на отдаленных фермах, называют варадой. Несомненно, это слово происходит от «вара».

Партия батраков, или варада, трудившаяся в Ла-Наве, заканчивала работу на следующий день, и потому все пятьдесят человек должны были переночевать в доме, где им отвели просторную комнату.

Когда наступила ночь, на площадке перед домом царило веселое оживление. По случаю приезда хозяев был устроен настоящий праздник. Ночь была великолепная. Тут же на площадке начались танцы. Среди батраков нашлись два недурных гитариста, которые умели не просто бренчать, но владели искусством гитарного перебора. В певцах не было недостатка. Объявились и танцоры. Жена управляющего, совсем молодая женщина, Жандарм-девицы, Эльвирита и Хасинтика ловко отплясывали фанданго. Их партнерами были очень искусные танцоры из числа батраков. Даже дону Хуану, дону Херонимо и самому доктору не удалось отговориться и пришлось сделать несколько пируэтов и фигур.

84

Копла – короткая лирическая песня.