Кентавр

– Юрочка! – шепчу я.

– Что моя радость!

– Я хочу прижаться к тебе!

– Иди, – он заключает меня в тесное кольцо своих сильных рук, я прижимаюсь лицом к его гладко выбритому лицу, и мы покрываем друг друга поцелуями.

Я таю от нежности к нему, нега захлестывает меня, накрывает волной, и я, шепчу, не умея выразить своих чувств.

– Юрочка! Юрашечка! Мой хороший!

Потом, уже позже, я весь день ломаю себе голову. Это было во сне или наяву? Как важно это для меня! Было это или мне приснилось – тот шелест слов, коснувшийся моих ушей, в его сонных объятиях: «Чем больше узнаю тебя, тем больше люблю…».

Наутро телефон взрывается его восторженным басом.

– Я целую тебя! Очень-очень! Полина! – изрек он торжественно. – Ты помнишь, что говорил я тебе ночью? Все помнишь?

– Да. Такое забыть невозможно.

– Не хами!

– И не думала хамить, а ты только что оцарапал мою нежную душу своим жестким словом.

– Ты помнишь, что сегодня ночью я сделал тебе предложение?

Боже! Как будто наши ночи обходились без них.

– Да, помню, – говорю я, уже скучая.

– Так вот, – раскатисто гремит он, – я тебе еще раз повторяю: Полина! Выходи за меня замуж! Сегодня в полвосьмого жди меня с огромным букетом цветов и огромным предложением.

Я приготовила ужин, навела красоту, но жениха своего ни с букетом, ни без – не дождалась. Это было в четверг. Затем вяло протащились пятница, суббота и воскресенье. В понедельник я сама набираю номер начальника цеха. Спрашиваю, куда это он запропастился с таким огромным букетом и таким огромным предложением, хотя и без вопросов знаю куда – надрался до чертиков и все выходные квасил без просыха.

– А ты возлагала на меня надежды? – резанул меня его неприязненный тон.

– Отнюдь. Просто ты со своим предложением уже, как клоун. Я же тебе еще в первый вечер говорила, что не хочу замуж. Помнишь?

– Помню, – почему-то не обиделся он. – Полина! Я тебе сам хотел сегодня позвонить. В субботу мы с приятелем съездили в Екатеринбург. Он тоже год в разводе и пьет. Он мне предложил, и я согласился. Мы оба закодировались. Можно было еще от курения закодироваться. Приятель, кстати, так и сделал. Доктор у меня спрашивает: «Запой сколько времени продолжается? Сколько времени каждый день пьешь?» – Я говорю: «Месяц». Он не посоветовал. «Тяжело, – говорит, – будет». Я не приходил – состояние какое-то дурацкое было. А сегодня обязательно приду – с букетом, только без предложения. Я ведь так тебя и не поздравил с днем рождения. А ты сейчас чем занимаешься?

– Пельмени лепим на обед.

– О-о, не говори мне о пельменях. Есть так хочется.

– Так приезжай. Накормлю. У тебя же есть обеденный перерыв. И я сегодня дома буду до трех.

– Хорошо. Ставь кастрюлю с водой.

2

Совсем иным непохожим на себя предстал Райсберг передо мной в тот обеденный перерыв. Он не выглядел таким ухоженным, как обычно. Рабочая спецовка поверх линялой футболки, трехдневная щетина, вместо гладковыбритых щек. Глаз у него покраснел и воспалился. Он очень стеснялся этого и просил не смотреть на него. Как ни странно, но именно таким он и запал в мне в душу.

Как он был прост и мил. Обнимал меня до хруста в костях. И голос его не гремел оглушительно, сотрясая стены. И не заполнял он собою пространство, никому не оставляя места. А просто тихо лежал головой на моих коленях, поглаживая мне ноги.

– Ну, что ты делаешь со мной? – говорил он смущенно и извинительно. – Мне же на работу надо. Представляешь себе возбужденного мужчину на производстве? Я же там всех изнасилую.

А вечером Юра в первый раз не опоздал, пришел даже раньше назначенного времени. Я метнулась в спальню, чтобы привесим себя в порядок.

– Оля, а где мама? – басил он уже у порога. – Вот тебе гостинчик, грызи орешки.

Я едва успела размотать бигуди и натянуть джинсы, как он уже целовал меня в дверях спальни, вручая хрустящий от фольгововой упаковки букет роз.

Во время ужина его смущала моя забота.

– Сядь, – говорил он. – Я к такому не привык.

После ужина мы практически не общались: он сидел, как истукан, уставившись в видак. На мои робкие попытки завладеть его вниманием, деревянно отвечал, что он предупреждал меня, что в трезвом виде он не любит всякие сю-сю. После окончания фильма, он сразу же стал и пошел к выходу, как будто для того и пришел ко мне, чтобы посмотреть сеанс этого дурацкого боевика. Сказал, что плохо себя чувствует. Он протянул ко мне руки, но я не приняла его прощального поцелуя: «А зачем?» – сказала я с усмешкой.

Он позвонил через полтора часа, время подходило к двенадцати.

– Полина, ты еще не спишь? Ты не против, если я приду? Ты будешь меня ждать? Будешь ждать?

– Да.

Сказать, что все было по-прежнему в эту ночь – было бы враньем. Дурмана не было. Хотя технически был секс на уровне, и словесный антураж был тот же…или почти. И завершающий аккорд был мощный, как в музыке.

– О-о, как люблю я с тобой это делать! – стонал он между фрикциями, в бурном порыве восторга рассыпая поцелуи по моему телу.

Я кончила раньше, но он не захотел под меня подстраиваться.

– О, нет, я не хочу спешить! Еще и еще! Я хочу подольше наслаждаться тобой… Там у тебя так горячо и тесно… ты вся горячая…

А затем удар наслаждения прошел, и волны сладострастия улеглись в усталом равнодушном штиле. С потухшей страстью потухло все. Я это остро почувствовала в наступившей тишине, в молчаливом теле, лежащем рядом, но уже далеком от меня. Это была пустота одиночества, от которой хотелось плакать. В ту ночь, как будто что-то исчезло, что привязывало его ко мне.

Он поднялся без слов и ушел в ванную. Когда из душа вышла я, он, уже одетый, курил в кухне у окна.

– Ты не обидишься, если я уйду? Такое состояние дурацкое, когда и один не могу, и с кем-нибудь тоже долго быть не могу. Ты понимаешь меня, правда?

Да, я его понимала и хотела помочь ему выдержать это, должно быть, нелегкое состояние, помочь ему выстоять и не сорваться.

Утром я позвонила ему на работу, чтобы узнать, как он себя чувствует. В его голосе не было радости, он был смущен и суетлив. Многословно и подробно рассказывал, как у него перегорел чайник, как он ездил в хозмаг, какие там были чайники, и сколько он заплатил.

Мы говорили друг другу ничего не значившие опустевшие слова. И в воздухе висела гнетущая пустота. Я не понимала его отчуждения, как будто прервалась ниточка, связующая нас, лопнула невидимая струна притяжения.

ГЛАВА 7

1

Это было во вторник, он не позвонил мне ни в среду, ни в четверг. А в пятницу вечером дочь моя Оленька рассказала мне, что недалеко от ее школы, в проулке, стояла очень знакомая машина, а рядом с дядей Юрой сидела какая-то тетенька.

– В берете, пальто под кожу. Сама рыхлая, лицо белое, слащавое, щеки висят, глаза по-башкирски узкие, много косметики.

– Ну и что, – рассудительно прокомментировала информацию Жанна. – Это ничего не значит. Может он сослуживицу подвозил? Ты знаешь, я разговаривала с ним по телефону во вторник. Он сказал, что между вами все кончено. Он сказал, что ты красивая, умная и хозяйственная, но вы друг другу не подходите. Бывает же так, когда неплохие два человека друг другу не подходят? – так он сказал. Еще он сказал, что больше не будет тебе звонить. Да, погоди ты расстраиваться! Вы друг другу об этом уже не раз говорили! И ты говорила. И он говорил.

– Он что тебе для того и звонил, чтобы об этом сообщить?

– Нет, он сказал, что мой бывший муж грузит стройматериалы и увозит, а там же и моя доля на немалую сумму. «Пусть грузит, – сказала я. – Что ж теперь удавиться что ли, если у человека совести нет?»