Кентавр

– Иди сюда! – это уже ко мне. Обняв меня за плечи, он подводил меня к телефону. – Я не хочу от тебя ничего скрывать. Ну вот, опять трубку не берет. А поедем вместе, заберем мои вещи! Да нет, ты не будешь выходить, в машине посидишь.

Он несколько раз уезжал и возвращался ни с чем.

– Заперлась изнутри, не пускает. Не хочет, чтобы я уходил. Я же денежный мешок. И водка всегда есть. Она – алкашка. Я с ней совсем спился. Опустился. Мы каждый день пьем. У нее всегда много народу, всякий пьяный сброд, бывшие любовники. Некоторые спят на полу. У нее сын пятнадцатилетний уже в тюрьме сидит. Знаешь, почему я всегда к тебе возвращаюсь? Ты чистая. Я на своем веку столько грязи перевидал. У меня столько было женщин, что ты себе не представляешь. Если я захочу, ни одна передо мной не устоит. Ты родишь мне дочку? Ребенок для меня – все!

– Ю-ур! Ну опять ты… А почему ты для этой цели не хочешь найти себе молодую, тридцатилетнюю? Тридцать лет – возраст для зачатья ребенка самый подходящий.

– Среди знакомых мне тридцатилетних нет ни одной серьезной. Черт с тобой! Не хочешь – не надо! У нас с тобой есть Оленька! Вырастим ее, устроим в институт. А знаешь, давай завтра поедем отдыхать. Купим на рынке окорочка, будем жарить их на мангале. Мы со своей семьей – ты, я и Оля, и Сашка со своей.

– Может, Олю не возьмем? Дичиться будет.

– Еще чего! Я же сказал: мы со своей семьей!

Назавтра он об этом не вспомнил. На рынок съездили, он дал немного денег на продукты. По дороге не забыл и для себя купить бутылку водки («Клянусь, завтра брошу. У меня же выходной сегодня»).

Мясо рубить не захотел. День прошел, как он хотел. Лежал на диване, смотрел по видику «Брат-2», растянув свои пол-литра часа на три. Вечером мы съездили к нему на работу, привезли телевизор на кухню и микроволновку.

Ночью стонал, ворочался, то Гелю просил простить его, то меня просил спасти его.

– Принеси воды, – потребовал грубо, раздраженно. Но сам встал, ушел на кухню и долго курил.

Я вышла к нему.

– Полиночка! Ты хочешь, чтобы я умер? Ну есть же у тебя в заначке, дай опохмелиться.

Понедельник, 4 декабря.

Утром в девять часов он позвонил. Сказал, что взял отгул и скоро будет дома. Час спустя он снова позвонил мне и сказал, что с отгулом ничего не вышло. Аврал. Конец месяца. Реконструкция.

Вернувшись домой на обед, я позвонила ему на работу, чтобы узнать, ждать ли его на обед. Его зам сообщил, что начальника нет – в отгуле.

Вернулся Райсберг в девять вечера. Я, измученная страхами, переживаниями, не стесняясь дочери, и даже оттолкнув ее – она стояла на моем пути – бросилась к нему на шею.

Райсберг привез два ящика вещей.

– Клянусь, у нас ничего не было, – уверил он меня, целуя. – Пришлось напоить ее, иначе никак. Подождал, пока она уснет и стал собирать свою одежду. Представляешь, впервые в жизни я, как вор, шарил по всем карманам, искал ключи, чтобы выйти. Она меня заперла. Я ушел от нее, потому что качусь в пропасть.

Вторник, 5 декабря.

Мой рабочий день заканчивается в шесть часов, Юркин – в пять. Я звонила ему на работу и к себе домой, чтобы он сам разогрел себе ужин. Ни один из телефонов не отвечал. После работы я зашла к родителям за Олей (на нашем семейном совете мы решили, что она не должна оставаться с ним наедине).

Подходя к дому, я задрала голову к верхним этажам: свет на кухне горел. И машина его на месте, вот она – под рябинкой на стоянке у подъезда.

– Дай мне рюмку! – потребовал он за столом. – Видишь, – он показал мне двухсотмиллиграмовую бутылочку (кажется, это «шкалик» называется) – я каждый день уменьшаю дозу. Сразу нельзя, даже врачи говорят. Я брошу, честное слово, брошу! Я обещаю тебе!

Молча ест. Раздраженно.

– Что ты так смотришь на меня? Что за многозначительные взгляды! Ты ненавидишь меня, я знаю!

– Так много сейчас мелких частных предприятий расплодилось, и все халтуру гонят, - пытаюсь я отвлечь его внимание. – Юра, ты видел, мы вчера с Олей будильник купили? А сегодня в обед я сходила, обменяла его на другой. И опять брак. Наверно, вся партия такая, – я сую ему в руки часы.

– Что не зв`онит?

– Не звон`ит, – качаю я головой.

Опять взрыв раздражения.

– Что ты меня исправляешь? Я русский не хуже твоего знаю!

– И не думала исправлять. Сказала, как привыкла говорить. Ты спросил, я ответила.

– Уйду я от тебя!

– Хорошо, уйдешь, – спокойно соглашаюсь я. – Я ж не держу тебя насильно. Но ты же не сейчас уходишь? – улыбнулась я. – Поэтому давай пока об этом не будем говорить.

– Ничего у нас с тобой не получится. Ты не умеешь сглаживать углы.

– А ты умеешь?

– Умею, – сказал он миролюбиво, подавив раздражение. – У тебя так много книг. Меня порадовало это. Мне сразу захотелось все-все перечитать. Я раньше много читал. А ты все знаешь, да?

– Нет, конечно, много чего не знаю.

– А вот скажи, кто сказал: «Я знаю, что я ничего не знаю»?

– Сократ, кажется.

– Правильно. А кто написал эти стихи? – он процитировал какие-то слабенькие вирши относительно несовпадения выбора в отношениях мужчины и женщины.

– Не знаю.

– Ага, не знаешь! Пушкин!

– Ну вот еще! Пушкин таких стихов не напишет, – со смешком говорю я.

– Тогда Есенин. Что это у тебя угол в паутине? Творческая натура, да?

– Да. Со временем я все приведу в порядок, договорились?

– Мне плевать на твою творческую натуру! Может, ты просто будешь хорошей женой, а? – помолчав, он опять выпускает ядовитые пары своего раздражения. – Значит, ты не собираешься меня удерживать?

Я молчу.

В голосе его опять появляется угроза.

– А ты не умеешь мужчин завораживать…

– А как их надо завораживать? Почаще наливать?

– Причем тут наливать? – заюлил он. - Ты сама пойдешь спираль снимать или мне тебя отвезти?

– А если вдруг выяснится, что мы с тобой не можем жить вместе, тогда как? – еще один брошенный несчастный ребенок?

– Я своего ребенка никогда не брошу! – запальчиво выкрикивает он. – Ребенок для меня все. – Он опустил голову. – Я потерял смысл жизни. Я не хочу жить. Я скоро умру. Ты меня похоронишь, ладно?

– Юра! Ну что за настроение?

– Я же чувствую, – он ушел в себя, и некоторое время сидел в состоянии мрачноватой задумчивости, потом недобро усмехнувшись, сказал. – А я про тебя все знаю.

Мне стало неуютно. Что же такого он может знать про меня, чтобы мне поставить в упрек.

– И что же ты знаешь?

– Все.

– Ну и знай. Все равно ничего плохого никто обо мне не скажет.

– Если бы я услышал о тебе плохое, я бы не пришел сюда.

Среда, 6 декабря.

Утром в 5:30, как обычно, он поднялся по будильнику, поцеловал, укрывая.

– Лежи, лежи. Не вставай. Я сам приготовлю себе завтрак. Спи, Малыш.

Свет включил в другой комнате, чтобы не мешать мне.

Позвонил в конце рабочего дня.

– Я задержусь. Я тебе потом все объясню. Ну все, пока. Я тебя целую.

В восемь вечера снова звонит.

– Полиночка, я уже иду домой.

Слышу шум, возбужденные мужские голоса, смех. Вернулся в девять.

– Извини, что задержался. У начальника – день рождения. Отмечали. Ты же понимаешь, никак нельзя было отказаться. Я и так раньше всех сорвался. – «Ты куда?» – говорят. – «Моя ругаться будет». – «Ты же холост». – «Уже нет». А помнишь, – оживленно продолжал он, помыв руки и подсаживаясь к столу, – я тебе говорил, что все про тебя знаю? Нет, я ничего не выспрашивал, не узнавал. Случайно, все получилось. Мне про тебя сказали: «Ой, она такая хорошая, такая красивая. Тебе повезло!». А потом еще, когда вещи разгружал, смотрю, парень знакомый из твоего подъезда выходит. А он у меня в цехе работает. Взялся мне помогать. «Это куда, – говорит, – четвертый этаж налево?». Я опешил. Юшалы есть Юшалы, все про всех знают. Он мне тоже сказал: «Она такая красивая. И где ты находишь таких женщин? У тебя нюх, наверное».

Конец ознакомительного фрагмента.