Кентавр

У них с Петром общая заправочная станция на выезде из города. Вокруг обширные поля, на которых летом пасется скот. И часто с пастбища на территорию заправки забредают коровы. Сторожевой пес Трезор набрасывается на них с таким остервенелым лаем, что коровы в панике бегут, а Трезик их преследует.

– Глупый он, бестолковый какой-то… – вначале пожаловался Данила, потом, блеснув голубым глазом, коротко хохотнул. – Гонит, гонит… Потом, как вцепится в хвост! – Все засмеялись. – Корова ка-ак даст ему задней ногой. Скуля, он расцепляет зубы, но не отстает! Настигает, и опять зубами в хвост. Бац! И снова копытом по морде!

Петр, как строгий начальник, слушает, подняв брови, лицо недоуменное. С оттенком осуждения серьезно спрашивает:

– Это ты его так научил?!

Все падают со смеху. Данила тоже в беззвучном сипе мелко трясет подбородком. Петр по-прежнему сохраняет невозмутимость.

– Коров он облаивает. Нашел чем удивить, – пренебрежительно кривит он рот. – Трезик – КАМАЗ встречает с яростным лаем! КАМАЗ на заправку подъезжает, а Трезик кидается на него, как на амбразуру пулемета, и впивается зубами в громадное колесо. Колесо проворачивается, и пса со всего маху шарах об асфальт! Он вскакивает, носится с лаем возле колеса, подпрыгивает и… снова вгрызается клыками в резину. И опять его ка-ак долбанет об землю! Сидит на крыльце, как ошалелый. Глаза восьмерки выписывают!

Теперь уже Данила цепляет Петра с хитрой подковыркой.

– Это ты его так научил?!

Петька серьезно кивает головой.

– Я! Кто ж еще? Я ж привез его на заправку еще щенком. И дрессировал его на поле, помнишь? Палку учил хозяину приносить…

– Вот- вот… Твои это все уроки, – с такой же серьезной миной выговаривает ему Данька, только глаза лукаво поблескивают. – Так что на меня не сваливай. И коров вы вместе гоняли! Я видел!

– Гоняли… – соглашается Петро. – Только ведь в чем разница? Когда я догоняю корову и вцепляюсь ей в хвост зубами, я же уворачиваюсь от ее копыт! Когда корова лягает меня копытом, я – раз! – и отклоняюсь в сторону. Она – бац! – и мимо! А Трезик никак не может у меня этому научиться! Извилин не хватает! Не понимает он опасности!

И опять Данила молча трясется от смеха.

– Опасность, исходящую от рогов и копыт?! – Данька торжественно поднимает палец вверх, – Трезик прекрасно это понимает! Но снова и снова, отчаянно рискуя собой, Трезик рвется в бой! Его ведут долг и преданность хозяину! – Данила сбоку хитро заглядывает Петру в глаза. – Ты видал, если коровы не убегают, Трезик и не думает на них бросаться. Когда корова разворачивается, и, выставив рога, угрожающе надвигается на пса, он поджимает хвост и прячется за будку. Однажды он так и простоял, прижавшись боком к будке, пока корова всю его еду из тазика не схавала.

– Трезик на КАМАЗ кидается… – теперь уже Даня воротит голову и поджимает губы. – Тоже мне удивил! Трезик на цистерну кидается! А металл-то в мороз замерзает. А у Трезика потом вся пасть в крови… Поля, – уже серьезно обращается ко мне Данька. – А ты помнишь, как мы с тобой в детстве у деда в деревне щеколду у ворот лизали? Щеколда изморосью покрыта, и язык как-то мгновенно обжигает и к железу прилипает, не оторвешь. Сначала ты так делала, а потом и я. Вначале-то незаметно, что кожа осталась на железке. Язык уже потом болеть начинает. Я посмотрел, а у тебя кровь из рта… я в рев… Вот научила!

– А если ты видел, что у меня кровь изо рта, какого же черта лизал щеколду?

– Так мне же не сорок было, а четыре или пять.

– А я в детстве топор лизнул! – это уже мой отец припомнил свой случай, продолжая цикл рассказов о том, как нелегко приобретается жизненный опыт. – Я во дворе дрова рубил и леденец сосал. Нагнулся за поленом, конфетка выскользнула и упала прямо на топор. Я нагнулся и прирос. Домой зашел, топор прижимаю к лицу. Мать на него теплую воду из чайника стала лить, чтобы лед оттаял.

– А у меня в детстве, – посмеиваясь, проговорила моя мама, и былое воспоминание затуманило ее глаза…

Тут я поспешно вскочила, потому что вспомнила, я – хозяйка, и пора уже следующее блюдо на стол подавать. Вслед за мной выскользнул из-за стола и Райсберг, он подловил меня на кухне и попытался поцеловать, но я отклонилась от его губ и сказала, что жиголо мне не нужен.

– Ты ж меня не знаешь, Райсберг никогда альфонсом не был и не будет! – с обидой произнес он и попросил у меня разрешения уйти по-английски, не прощаясь с гостями, признался, что чувствует себя не своей тарелке.

ГЛАВА 6

1

Как ни странно, этот раздолбай понравился моим родственникам.

«Нормальный парень!» – говорит мой серьезный и положительный брат, не догадываясь, что его сестра связалась с очень сомнительным типом. И этот сомнительный тип трезвонит мне по телефону весь день. Вот опять меня вытаскивает из-за стола его звонок.

– Ты как-то говоришь невнятно.

– Жую.

– Что опять за столом?

– Сегодня только брат с семьей и родители.

– О, боже, когда же они уедут?

– Юр, так нельзя…

Вечером звонит.

– Полин, я сегодня дежурю. Давай, я проверю свой объект и приеду к тебе? Хочешь?

– Ты есть хочешь? Разогрею.

– Нет, – отмахнулся он и шепотом добавил. – Грей постель!

Ночь была сладкой до головокружения. Этот змей-искуситель, демонический Райсберг знал, как создать волшебство в постели.

Еще в ранней юности, не имея за душой никакого опыта любовных чувствований, прочитала где-то в критике, что пушкинский Дон Гуан из «Каменного гостя» не из тех, кто от скуки лениво волочится за каждой юбкой, он каждый раз без памяти влюблен, и каждый раз от страсти теряет голову. А Дон Жуан господина де Мольера развратен и циничен, душа его давно пуста, и едва, добившись победы над очередной прелестницей, он уже покидает ее, мгновенно утратив к ней интерес и смеясь над доверчивостью простушки.

Но сейчас, могу ли я про себя сказать, что я давно уже не та юная девочка? И что из того, что я взрослая и умная женщина, и кобелей всех вижу насквозь? И что из того, что я уже неоднократно убеждалась в том, что Райсберг – это взрывной коктейль из этих двух донжуанских типов: где-то он по-настоящему искренен, а где-то привычно врет, пуская в ход уже отработанные приемы… Но увы, из всех дочерей Евы, созданных по одному и тому же лекалу и падких на сладкий дурман слова, я далеко не исключение, я им сестра…

В ту ночь мы оба отдавались пьянящему вихрю чувств. Не может быть счастлив тот, кто везде впускает неусыпный контроль сознания. Его несло. Это было безмерное расточительство нежности и ласки. Он называл меня любимой, задыхаясь, шептал: «Любовь моя!», «Ты чудо!», «Ты вся, как девочка!», «Я обожаю тебя!»

И опять звучала его любимая песенка, набившая мне оскомину. Боже, как ему самому не надоест!

– Я два месяца не буду пить, чтобы организм очистился, и мы с тобой родим девочку.

Я сидела перед ним на кровати, и он гладил мое тело руками…

– Какая у тебя красивая грудь, правда, правда! И фигура – класс! Как тебе удалось ее сохранить?

– Никак. Ничего я не сохраняла.

– Вот, когда ты родишь, твоя красивая грудь обвиснет… Знала бы ты, как я хочу ребенка!

Мы вместе ходили в ванную, я обливала его душем. А он кивком головы показывал мне вниз.

– Смотри, как он на тебя реагирует. Все никак не может успокоиться.

Он потянулся ко мне вытянутыми губами, и я близко заглянула в его светлые, совсем по-детски восторженные глаза.

– Ты чего?

– Ничего. Нельзя на твои глаза полюбоваться?

Вернулись в постель, а времени у него на отдых осталось ну совсем чуть-чуть.