Софья (обманутые иллюзии)

- Стало быть, вы отказываете мне? – поинтересовалась Софи, не зная то ли радоваться ей, то ли огорчаться.

Монахиня задумалась: «Вдовушка не сказать, чтобы хороша собой, - вздохнула она. – Будь она прелестной, может и могла бы жизнь свою устроить, хотя, как знать, может, тоска ее сердечная столь велика, что никто другой и не сможет из сердца покойного супруга вытеснить. И все же не дело это от горя в монастырь бежать».

- Я предлагаю вам стать послушницей монастыря, - наконец, заговорила она. – Ежели спустя три года решение ваше не перемениться, тогда уж и примите постриг.

- Благодарю вас, матушка Павла. Я согласна, - склонила голову Софья.

- Ступайте за сестрой Евлампией. Она проводит вас и ознакомит с житием монастырским, - отпустила ее игуменья.

Софья последовала за женщиной, что привела ее в гостиный дом. Близ соборного храма были построены деревянные кельи. Отворив дверь в одну из таких тесных комнатушек, Евлампия отступила в сторону, пропуская вперед Софью.

- Вот здесь жить будешь, - тихо проговорила она. – Звать тебя будут отныне сестра Софья, и так до тех пор, пока постриг не примешь. Здесь в деревянных кельях послушницы живут. В каменных матушка и инокини, - продолжала рассказывать ей Евлампия. – Входить в чужую келью без дозволения воспрещается. Трапезничаем все вместе в трапезной. Приду за тобой к вечерней трапезе. Назавтра после заутрени матушка определит тебе послушание.

Оставшись одна, Софья присела на узкое жёсткое ложе: «Господи, - перекрестилась она на образа в уголке кельи, - не поспешила ли я?»

Отправив прислугу в Нежино, Софья осталась в монастыре. Во время вечерней трапезы, куда ее проводила та же сестра-привратница Евлампия, девушка осторожно присматривалась к обитательницам монастыря. Были среди монахинь и послушниц женщины в годах и совсем юные, но все как одна сестры были тихи и молчаливы. Облаченные в одинаковые темные одежды инокини и послушницы молча ужинали, не поднимая глаз от тарелки.

Жизнь в монастыре у Софьи началась с заутрени, когда в пять утра пришла сестра Евлампия и разбудила ее стуком в дверь. Софья с трудом самостоятельно облачилась в простенькое темно-серое платье с застежкой впереди. Наскоро заплела косы и, покрыв голову черной косынкой, вышла из кельи. Сестра Евлампия столь долгими сборами была недовольна, но виду постаралась не подать, памятуя о смирении. Утро началось с молитвы. В едином порыве сестры, собравшись в храме, внимали словам молитвы. Софи рассеяно крестилась тогда, когда все делали это, и склонялась в поклонах. «Боже, я ничего не знаю о жизни за стенами монастыря», - подумалось ей. Как оказалось, монахини не завтракают, а сразу, после заутрени и следующей за ней литургии отправляются каждая по своим делам, определенным для каждой сестры матушкой настоятельницей. После литургии Софью пригласили пройти к настоятельнице. Матушка Павла долго беседовала с ней о том, чему она в миру научилась. Особыми умениями Софья похвастать не могла, все, что ей было доступно – это шитье и потому ее определили в швейную. К обеду у Софьи урчало в животе, и слегка кружилась голова. Сразу вспомнилось, что все последнее время она почти ничего не ела, а вот ныне, после раннего подъема и долгих трудов за шитьем, голод дал знать о себе, как никогда ранее. Монастырская трапеза оказалась весьма скудной, и после обеда, который Софья проглотила, едва только было дано благословение приступать к трапезе, поняла, что по-прежнему голодна.

Вечером, едва дойдя до своей кельи, девушка рухнула как подкошенная на узкое ложе и забылась глубоким сном без сновидений. Следующий день был точной копией предыдущего. Усталость, что одолевала ее к вечеру, казалась ей непомерной. Не оставалось даже сил на жалость к самой себе. И все же: прошло время, и Софи стала привыкать к такой жизни. Спустя две седмицы, она уже просыпалась сама, и вскоре сестра Евлампия, которую матушка Павла просила присматривать за новой послушницей, перестала стучать в двери ее кельи по утрам. Работа стала приносить удовольствие – видеть результат своих трудов было приятно, приятно было осознавать, что она своими руками смогла сделать что-то приносящее пользу.

Близился Рождественский пост. Крупными пушистыми хлопьями пошел первый снег. Задумавшись, Софья засмотрелась в окно, позабыв о начатой работе, что лежала у нее на коленях. Ровно год прошел с тех пор, как она впервые увидела Александра. «Как много и как мало, - вздохнула она. – За прошедший год успела стать и женою, и вдовою». В швейную заглянула молоденькая инокиня сестра Прасковья.

- Сестра Софья, - обратилась она к застывшей у окна Софи, - матушка Павла просила тебя зайти к ней.

Отложив работу, Софья, недоумевая, что могло понадобиться от нее игуменье, торопливо поспешила вслед за сестрой Прасковьей. К ее удивлению, монашка привела ее не в покои матери-настоятельницы, а в гостиный дом, в ту самую гостиную, где она сама впервые встретилась с матушкой Павлой. Едва войдя в комнату, Софи увидела высокую широкоплечую мужскую фигуру на фоне светлого от падавшего на улице снега окна.

- Андрей, - вздохнула она.

Брат отвернулся от окна.

- Я оставлю вас, - тихо произнесла матушка Павла. – Надеюсь, вы зайдете попрощаться, - повернулась она к Софье.

- Софи, - покачал головой Андрей. – Ты, определенно, разума лишилась.

- Andrй, как ты меня нашел? - не смогла скрыть удивления Софья.

- Признаться, это было нелегко. Едва я узнал о смерти Раневского, в тот же день выехал в Рощино, но тебя там не застал. Зато дядюшка Раневского поведал мне, что ты пожелала уехать в Нежино, подальше от горестных воспоминаний. Я отправился в Нежино, где твоя девка Алёна и сообщила мне о твоём решении принять постриг.

- Все верно. Это мое решение, - не отводя глаз под пристальным взглядом Андрея, подтвердила Софья.

- Софи, я понимаю, что тебе тяжело сейчас, и отчасти в том есть и моя вина, - тихо заговорил Андрей.

Софья подняла руку, жестом останавливая поток его красноречия.

- Andrй, поверь, я ценю твою заботу, но возвращаться с тобой в Завадное я не намерена.

- Ты намерена заживо схоронить себя за монастырскими стенами?! - взорвался Андрей. – Я не могу допустить этого или ты хочешь, чтобы тот груз вины, что я испытываю, стал и вовсе непомерным для меня?!

- Значит все дело в том, что тебя гложет чувство вины? – тихо спросила Софья. – А как быть с той виной, что лежит на мне? Думаешь, мне легко? Я причина его смерти! – вдруг выкрикнула Софья.

- Ну что ты, что ты, - зашептал Андрей, обнимая ее за плечи. – Как ты можешь говорит так? Нет твоей вины в том.

- Ты не понимаешь, - отстранилась от него Софья. – Если бы я смогла повернуть все вспять…

- Никому из нас не дано того, - вздохнул Завадский. – Видит Бог, я пытался, Софи. Но к тому времени, когда мне удалось добиться восстановления твоего супруга в полку, он был уже мертв. Все напрасно.

- Уезжай, прошу тебя, уезжай. Мне впервые стало так спокойно, - тихо произнесла Софья. – Здесь я могу думать обо всем без той злости и боли, что терзали меня, когда я только приехала сюда.

- Софи…

- Уезжай, Андрей. Обещаю, я буду писать.

- Надеюсь, ты одумаешься, - заключил ее в объятья Андрей. – Очень надеюсь.

Проводив его до ворот храма, за которыми его ожидал экипаж, Софья поспешила в покои настоятельницы.

- Зашли проститься? – улыбнулась ей игуменья.

- Нет. Пришла сказать, что остаюсь.

- Признаться честно, я думала, что вы покинете обитель вместе с вашим братом, - удивленно покачала головой матушка Павла.

- Я не испытываю желания оставить жизнь при монастыре, - улыбнулась в ответ Софья.

- Ну что же, ступайте, дитя. Но хочу сказать вам, если не чувствуете в себе сил посвятить жизнь свою служению Господу, Вы можете в любой момент покинуть сии стены, до тех пор, пока не приняли постриг.

Глава 8

Небольшой отряд, выехавший из Измаила, по истечению трех седмиц достиг Анкары. Раневский никогда ранее не бывавший на Востоке с любопытством осматривал город через прутья решетки. Нищие глиняные хижины соседствовали с роскошными дворцами восточной знати. Целью Беркера было посещение огромного городского рынка, где он собирался продать часть награбленного, что успел прихватить с собой, покидая Измаил. Восточный базар являл собой причудливое смешение красок, языков, людей всех мастей. Казалось, что не было ничего в этом мире, чего нельзя было купить на рынке Анкары. Отовсюду слышалась речь на непонятных языках. На какой-то краткий миг Александру показалось, что он услышал французскую речь, но не было никакой возможности привлечь в себе внимание, да и стали бы оказывать помощь русскому пленнику те, кто ныне поддерживал Османскую империю в ее войне с Россией. Пока Беркер был занят тем, что торговался с одним из купцов у маленькой лавчонки, к клетке пробрался Сашко.