Страница 7 из 269
Бессвязный и жестокий текст. Как видите, Рожков совсем не забыт, как и многие другие, вроде «Любови Николаевны Радченко и ее молодой дочери» – Ленин «понаслышке» знает, что они «злейшие враги большевизма». Так решались судьбы людей, так глава правительства учил действовать своих коллег. Ленин «очищал Россию надолго» от гордости нации, ее совести и интеллекта. Ну разве не прав А.Н. Потресов, сам удостоившийся чести быть высланным на чужбину личным распоряжением Ленина и давший вождю характеристику, как «злодейски гениальному» человеку!
Узнав, что Рожков болен, Ленин снисходит до милосердия: «Высылку Рожкова отложить. Выслать Рожкова в Псков. При первом проявлении враждебной деятельности выслать за границу»{24}. Но продолжает следить за экономистом, который предвосхитил нэп тогда, когда Ленин его полностью отвергал.
Ленин о врагах не забывает. Он мстителен и злопамятен. Через два с половиной месяца, почему-то вспомнив или услышав о Рожкове, тут же пишет питерскому вождю Г.Е. Зиновьеву:
«Рожков в Питере?
Надо его выселить»{25}.
Как видим, «полемика» Ленина направлена не столько против идей, сколько против людей.
В действительности у Ленина было много оснований для причисления его к лику «гениев». Мощный, волевой интеллект, огромная историческая решительность, способность на крутые повороты в политике, беспредельная заряженность на достижение цели быстро превратили его после приезда в Россию в политика номер один. Обладая огромной внутренней силой, он умел убеждать и даже подавлять своих оппонентов. Я не знаю людей, которые могли бы похвастаться победами над ним в личных спорах. Впрочем, когда он чувствовал свою неправоту или шаткость позиции, Ленин считал за благо уклоняться от словесных баталий, предпочитая им печатные выступления. Признанием его лидерства служило и то обстоятельство, что, не будучи ни председателем партии, ни ее генеральным секретарем, ни каким-либо специально оговоренным лицом, Ленин в политбюро единодушно считался первым. Он был признанный вождь. Заседания этого высшего партийного синклита, как правило, вел сам Ленин.
…Идет очередное заседание политбюро 7 декабря 1922 года. За столом всего несколько человек: Ленин, Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин, Калинин, Молотов. Как всегда, высшая коллегия рассматривает множество вопросов. Ленин деловит, немногословен. Выступает редко, но его резюме по конкретному вопросу звучит как «коллективное решение», даже когда в нем есть большие сомнения.
…Об экспорте хлеба докладывает А.Д. Цюрупа. Калинин и Каменев переглядываются. Все поднимают головы: страна еще не пришла в себя от последствий страшного голода, скосившего миллионы людей. Но Цюрупа сообщает: в этом году «вывернемся», нэп поможет. Обсуждения, по сути, нет, и Ленин подытоживает в протокол:
а) Признать государственно необходимым вывоз за границу хлеба в размере до 50 млн пудов.
б) Сосредоточить в руках Цюрупы общее наблюдение за всей операцией по продаже хлеба.
На том и остановились.
Если брать за показатель «гениальности» только мощь и безответственность ума, становится не по себе, когда этот ум безапелляционно решает: выслать Рожкова за границу или в Псков; отправлять на продажу хлеб из голодной страны и каким тиражом печатать Маяковского. Когда Луначарский считает, что поэму «150 000 000» можно опубликовать тиражом в пять тысяч экземпляров, Ленин тут же дает этому намерению убийственную оценку: «Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность…» Не колеблясь, однозначно постановляет: «печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз. для библиотек и для чудаков»{26}.
«Гений» считает возможным единолично определять, что писать, что читать, что издавать. Власть категорична, и Ленин полагает вправе выносить свои вердикты только на основе личных убеждений и впечатлений. Не из-за этого ли, спросим себя, в истории стали возникать бунты, мятежи, восстания? Люди никогда не хотели (не всегда это могли и сказать), чтобы их судьба зависела от капризов, желаний, взглядов того или иного вождя.
…Ленин, ставший вместе с Троцким автором постыдного заложничества, не уставал напоминать о реализации этого бесчеловечного принципа в повседневной революционной практике. В записке Э.М. Склянскому, подготовленной глубокой ночью 8 июня 1919 года, Ленин не забыл потребовать: «…Надо усилить взятие заложников с буржуазии и с семей офицеров – ввиду учащения измен. Сговоритесь с Дзержинским…»{27}
Ленин был цельным человеком и в то же время глубоко раздвоенным: мощь интеллекта соседствовала с глубокой безнравственностью. Конечно, политика, как правило, безнравственна. Но Ленин привнес в нее глубокий цинизм. Фактически на любом решении вождя, даже отмеченном деловым прагматизмом и точно выверенным интеллектуальным расчетом, лежит печать глубокой вторичности морали, ее полное подчинение политическим реалиям. Могут привычно возразить и возражают: время было такое, революционная ломка, становление новых отношений и институтов, введение в действие новых критериев… Что вы хотите, чтобы революцию делали в «белых перчатках»?! Но в том-то и дело, что политический цинизм Ленина рельефно просматривается как до революции, так и после нее. Это было сутью вождя российской революции; достижение политической цели оправдано любыми способами и методами.
Например, чтобы выгородить своего любимчика Р.В. Малиновского, оказавшегося провокатором, Ульянов не останавливается перед самыми грязными оскорблениями его оппонентов, людей, не доверяющих Малиновскому. «Мартов и Дан – грязные клеветники»; «надо научить наших (они наивны, неопытны, не знают), как бороться с вонючками мартовыми»; «Мартов с К° продолжают вонять. Воняйте!!. Пусть захлебываются в своей грязи, туда им и дорога»; это «слизь и мерзость»; «пакостники» – таковы выражения Ленина{28}.
Продолжать эпитеты площадного характера можно до бесконечности. Дело здесь не в ошибке, ее может допустить каждый, а в упорстве ее отстаивания. Сам Малиновский не так уж и интересует Ленина, но нужен как повод для «уничтожения» своих политических соперников, людей, думающих по-другому, а главное, не признающих безоговорочного диктата и приоритета Ленина. Ведь Малиновский не только член ЦК, но и депутат Государственной Думы, к которому благоволит лидер большевиков.
Одновременно, не особенно вникая в суть дела, Ленин всячески поддерживает Малиновского. Он ему нужен как инструмент борьбы против своих политических противников.
«Дорогой друг Роман Вацлавович!
Получил Ваше письмо и передал здешнему комитету Вашу просьбу о присылке кое-каких вещей… Надеюсь, что Вы здоровы и сохраняете бодрость. Пишите о себе и кланяйтесь всем друзьям, которые, наверное, имеются и в новой обстановке вместе с Вами. Надежда Константиновна очень кланяется.
Ваш В. Ульянов.
22 декабря 1915 г.»{29}.
Письмо было отправлено (как и многие другие) в Альтен-Грабов, где находился германский лагерь для пленных и интернированных российских граждан.
Личная привязанность… Хотя близких друзей у него не было, Ленин любил преданных людей. Для Ленина это всегда значило очень многое. Он любил тех людей, кто ценил его, понимал, безоговорочно поддерживал: Г.М. Кржижановский, А.И. Рыков, Г.В. Чичерин, А.Д. Цюрупа, В.Д. Бонч-Бруевич, Ф.Э. Дзержинский, Я.С. Ганецкий, Г.Л. Шкловский… И тот же Р.В. Малиновский.
Как позже выяснилось, Малиновский был одним из самых ценных провокаторов царской охранки. По ее указанию Малиновский проводил в ЦК большевиков самый жесткий курс на размежевание с меньшевиками, любил заводить разговоры о желательности «более решительных действий» ленинской партии. Лидеру большевиков это нравилось; он провел не один вечер в долгих беседах с Малиновским, когда тот наезжал к нему до войны в Краков. В 1914 году Ленин вместе с «титулованным» провокатором ездил в Брюссель, Париж, где член Государственной Думы выступал с рефератом, имевшим, по словам покровителя Малиновского, «большой успех».