Осквернитель

— Отправил мальчонку, — подтвердил Дега.

— Отлично, — кивнул я. — Шарль подошел?

— Нет пока.

— Тогда неси отчетность, подобьем цифры.

— Я могу сам…

— Неси!

Сверка ежедекадной отчетности — дело небыстрое. Пусть доходы и расходы загодя просчитаны счетоводами, но всякий раз возникало множество неувязок, и приходилось самолично рыться в долговых расписках, векселях, актах взаимозачетов и платежных ведомостях.

Я это занятие не любил. За всякой строчкой скрывалось какое-то преступление, за каждой кроной стояли боль и страх, чье-то несостоявшееся будущее. Утешала лишь мысль, что в гроссбухах налоговой канцелярии королевского казначейства поломанных судеб куда как больше. И все равно — не любил.

Поэтому, когда с подсчетами было покончено, я с нескрываемым облегчением перевел дух и приказал Клаасу:

— Тащи жаровню.

Помощник сдвинул картуз на затылок и предложил:

— Не проще в кочегарке спалить?

— Не проще, — отрезал я. — Тащи!

В нашем деле как: хочешь получать свое до последней монеты — без бухгалтерии не обойтись; не хочешь, чтобы подвесили за известное место, все бумажки — в топку. Закрыл декаду, перенес дебиторов и кредиторов в новый гроссбух, старый — сожги.

Пусть ничего особо предосудительного там и нет, но дай только крючкотворам казначейства палец — отхватят руку, еще и добавки попросят.

Хмурый явился, когда мы уже развели огонь и кидали в жаровню ненужные больше платежные ведомости. Плотная бумага ежилась и чернела, потом вспыхивала теплым желтым пламенем и под конец взлетала к потолку невесомым пеплом.

— Доброго утречка, — с порога поздоровался головорез.

— День давно, — возразил Дега.

— Ну, хоть не вечер, — с непонятной ухмылочкой выдал Хмурый.

Был он росту невысокого, сложения худощавого, одевался неброско, под стать приказчику или торгашу средней руки, поэтому мог легко затеряться в толпе и столь же легко обнаружиться у вас за спиной. А там — кто знает, за что ему заплатили?

Я, кстати, знал.

— Клаас, оставь нас, — попросил, кидая в огонь последний лист.

Дега без слов подхватил свой планшет и вышел из кабинета. Хмурый проводил его безразличным взглядом серовато-стальных глаз и, усевшись в кресло, закинул ногу на ногу.

— Что-то срочное, Себастьян? — поинтересовался жулик и дернул уголком рта, что кривился из-за шрама на левой щеке. Отчасти из-за этой своей недовольной ухмылки он и получил прозвище Хмурый.

— А сам как думаешь? — Я достал из буфета бутылку молодого красного вина, налил себе и спросил: — Выпьешь?

— Слишком рано, — отказался бывший квартермейстер королевского флота, который и после списания на берег придерживался жестких распорядков военных кораблей. Придерживался сам и держал в ежовых рукавицах своих парней.

— Давно в пахартский квартал захаживал? — отпив рубинового напитка, глянул я на собеседника поверх бокала.

— Давно. Девки у них больно страшные.

— Страшные? Не сказал бы. Скорее на любителя.

— Не любитель.

— Вот и замечательно, — улыбнулся я. — Симпатичные мордашки отвлекать не будут.

— Эл выплаты задерживает? — удивился Хмурый и потер старую, плохо сведенную татуировку на тыльной стороне правой ладони. Пронзенная трезубцем касатка — наколка в узких кругах широко и, надо сказать, печально известная.

Я покачал головой.

— Нет. — Допил вино и спросил: — Вот скажи, кому вообще может прийти в голову мысль собирать дань в пахартском квартале, если всем известно, что это моя территория?

Жулик на миг задумался, потом выставил перед собой руку и распрямил указательный палец.

— Кто-то ищет повод начать войну, — предположил он.

Я кивнул, ожидая продолжения.

К указательному пальцу прибавился средний, и Хмурый выдал новую версию:

— Шалят заезжие язычники. Не успели разобраться в том, что можно, а чего нельзя.

— Или полагают, будто доить пахартцев должны пахартцы, — усмехнулся я. — И будет крайне печально, если торгаши вдруг решат, что предпочтительней платить за покровительство соплеменникам, а не мне. Опять же язычники не любят, когда чужаки суются в их внутренние дела…

Фраза повисла недосказанной, но ничего больше говорить и не требовалось. Хмурый поднялся из кресла и буднично уточнил:

— Всех?

— И чтоб не всплыли, — предупредил я. — Никто.

Банда язычников — плохо само по себе; банда язычников, которая пользуется поддержкой общины, — уже не просто головная боль, а серьезная проблема. Дикий народец, стоит им только сбиться в стаю и почувствовать силу, мигом забывают о правилах приличия и начинают тащить контрабанду, задирать соседей и поставлять информацию туземным князькам, а то и любому, кто больше заплатит.

Не для того я прибрал к рукам пахартский квартал, чтобы какие-то залетные молодчики мутили там воду, совсем не для того.

— Тогда пойду? — уточнил Хмурый.

— Иди, — разрешил я.

Жулик вышел за дверь; на смену ему немедленно заявился опрятно одетый старичок благообразной наружности.

— Себастьян, потрясающая возможность! — прямо с порога зачастил он. — Просто потрясающая!

— Слушаю тебя, Юлиус, — вздохнул я, на деле горя желанием выставить посетителя за дверь.

— Смотрящего за Пекарским проездом телега переехала, там теперь разброд и шатание, если мы первыми влезем, то площадь Грегора Первого — наша! — заявил старшина нищих, прозванный Попрошайкой даже не столько из-за рода деятельности его подопечных, сколько из-за готовности вынуть из человека душу ради пары лишних медяков.

Я хмуро поглядел на старичка с суетливо бегающими глазками и односложно ответил:

— Нет.

— Но, Себастьян! — опешил Попрошайка. — Такая возможность выпадает только раз! Ее нельзя упускать!

— Дега, — окликнул я стоявшего в дверях помощника и указал на старшину нищих. — Проводи господина Юлиуса на выход.

— Себастьян! — взвыл старик.

— Иди! — рявкнул я и хлопнул ладонью по столу.

Клаас вывел Юлиуса из кабинета, а когда вернулся, спросил:

— А почему бы и нет?

— А если подумать?

Парень передернул плечами.

— Да чего тут думать? — удивился он. — Пекарский проезд — задворки, за него никто бузу устраивать не станет. А если площадь Грегора Первого себе отожмем — озолотимся.

Я устало откинулся на спинку кресла и задал наводящий вопрос:

— Площадь сейчас чья?

— Так ничья ж! — ответил Дега. — Людей туда легко заведем, никто даже пискнуть не успеет!

— А почему она ничья, напомни, — попросил я помощника.

Тот засопел, барабаня пальцами по кожаной обложке планшета, потом выдал:

— Решили так вроде.

— Вот! Решили. А кто решил?

— Ну все, чьи улицы на площадь выходят, — припомнил Клаас.

— Получается, — улыбнулся я, — нам придется всей этой кодле обратку давать?

— Сдюжим так-то, — произнес Дега уже без былой уверенности в голосе.

Я только головой покачал:

— В итоге нормально работать на площади не сможем. Пекарский проезд даром никому не сдался, но по нему тоже что-то решать придется, а тут еще похороны герцога Гастре на носу! Выгоды никакой — одни убытки!

— А при чем здесь похороны? — удивился помощник.

— Траурная процессия через площадь Грегора Первого пойдет, страже хвост накрутят, они там лютовать будут. И если нищие свару устроят, быстро всех оттуда попрут. Никто даже за двойную мзду на эдакое безобразие глаза закрывать не станет.

— Ну так-то да, — согласился с моими доводами Дега. — Значит, не лезем?

— Не лезем, — подтвердил я и поднялся из-за стола, когда в кабинет без стука прошел слегка раздобревший господин с напомаженными волосами, аккуратно подстриженными усиками и по последней моде приталенным камзолом с позолоченными пуговицами. — Здравствуй, Шарль! Заходи, заходи, дорогой!

— Приветствую, Себастьян! — протянул мне руку Фаре, после небрежно кивнул Клаасу: — Дега!

Я пожал терявшуюся в кружевной манжете ладонь, сделал над собой усилие, чтобы сразу не вытереть пальцы о штанину, и предложил: