Сталинъюгенд

Кирпичниковы так и не поняли, ждать ли им помощи от куратора органов. Но они и не могли знать, что Лаврентий Павлович обманул их – он не собирался, точнее, не осмеливался влиять на ускорение решения дела «императоров». И Микоян не звонил ему потому, что понимал – не в кабинете Лаврентия решится судьба его детей.

* * *

Анастас Иванович единственный из родителей догадался о нестандартности сценария уголовного дела. Своим безошибочным чутьём он вычислил, что Иосиф использует мальчишек для каких‑то своих целей, никак не связанных ни с ним, ни с «тайной организацией», ни с убийством на Каменном мосту. Микоян очень хорошо знал Кобу и не сомневался, что рано или поздно ружьё, повешенное им на сцене в первом действии, обязательно выстрелит, – Хозяин никогда не оставлял без ответа ни один, даже самый мелкий, но затрагивавший его личные интересы вопрос. Тем более что под «личными интересами» Сталин понимал только государственные проблемы.

Делиться этими мыслями Анастас Микоян не позволял себе ни с кем. Даже с женой.

* * *

Всеволод Николаевич Меркулов пока ещё пребывал в безмятежном состоянии. Расследование провели по плану, составленному в соответствии с указанием Вождя. Нарком не сомневался, что, как только поступит Указание, уголовное дело быстро пополнится нужными свидетельствами, позволящими раскрыть заговор, подготовленный на самом высоком уровне. Вместе с бригадой следователей он мог в любую минуту предстать с отчётом перед Хозяином. Единственное, что смущало, – молчание Сталина. Но напоминать ему, не забыл ли тот о восьми арестантах, Меркулов и не помышлял. В докладах наверх нарком вообще не затрагивал эту тему, оправдываясь перед собой, что Вождь обещал сам вернуться к ней.

* * *

А что же Иосиф Виссарионович? Неужели и он все эти месяцы только и думал, как же поступить с восемью школьниками, чтобы это отрицательно не отразилось на боеспособности Красной армии? Конечно, нет. Он был ежечасно и ежеминутно занят. Выигрыш летней кампании 1943 года, хотя и создал нерушимый задел для победы в войне, не позволял ещё пока расслабляться ни на секунду. И не потому, что война идёт до тех пор, пока оказывает сопротивление хотя бы один солдат противника, а вследствие того, что ему приходилось всё время просчитывать варианты дальнейшего развития событий на долгие годы как внутри страны, так и на внешнеполитической арене. Сталин доверял только своему мозгу и своей памяти, а в его феноменальной памяти ничего не растворялось бесследно, и о мальчишках он не забывал. Просто отмерил им столько, сколько отмерил, и время закруглить эту историю ещё не настало. Тем более что и сам он допускал возможность, пока дети сидят в тюрьме, при случае использовать их в стандартной разработке против высокопоставленного «врага народа».

В результате уголовное дело № 17371/43‑ОВ попало в вакуум или, говоря тюремным языком – «в отстойник». Ребят ещё по нескольку раз исправно таскали на допросы, но делалось это скорее по инерции – ведь уже после продления Горшениным срока содержания под стражей, Влодзимирский начал готовиться к вызову на ковёр. Следователи составили «Заключение» о результатах расследования с нейтральным текстом, по сути, предварительно согласованным с Меркуловым. Всё, связанное с тайной организацией, назвали «игрой», позорящей честь «советских детей». Указали на халатность Вано Микояна, передавшего оружие Владимиру Шахурину, что повлекло за собой тяжкие последствия. В выводах указали на несовершеннолетие обвиняемых, что по «закону» смягчало вину и разрешало закрыть уголовное дело. Однако Влодзимирский не говорил об этом прямо – меру запрашиваемого наказания предлагалось определить вышестоящей инстанции.

«Заключение» отдали наркому на согласование. Всеволод Николаевич прочёл его и спросил Влодзимирского:

– Если поступит конкретная команда, сколько тебе понадобится времени на получение другого, нужного, результата?

– Товарищ нарком, всё зависит от команды. Будет жёсткая – с приказом всех осудить на срок – я их за неделю доведу до кондиции, и новое «Заключение» напишем. А скажут, что от них требуется только дать показания против кого‑то, а самих отпустить – повозимся чуть подольше.

– Непонятно сколько их ещё на поводке держать придётся. Ты особо не расхолаживайся и периодически поддерживай напряжение – цепляй иногда на допросы.

– Будет исполнено, товарищ комиссар первого ранга, но хочу заметить, что неизвестность тоже хорошее лекарство от строптивости – у арестованных стали появляться мысли, что сидеть им вечно.

– Не буду спорить. Ты в этих вопросах дока – вот и поступай по обстановке, но смотри, чтобы в любую минуту обеспечил готовность подследственных. Имей в виду – ошибки не прощу.

– Всеволод Николаевич, мы свою задачу выполним.

– Хорошо.

Когда Влодзимирский ушёл, Меркулов снова взял проект «Заключения» и взглянул на дату ареста. Через двадцать дней, 23 ноября предстояло брать у Горшенина ещё одно продление на содержание под стражей, однако время пока не поджимало, и он убрал бумагу в стол.

* * *

В тишине прошли пятнадцать дней, и проблема прокурора опять встала в полный рост. О том, чтобы запрашивать санкцию у Сталина, не могло быть и речи – Вождь готовился к отъезду на Тегеранскую конференцию и связывал свои интересы с органами только в плане личной безопасности в далёком путешествии.

«Неприятная ситуация – Горшенин опять отбрехнётся, и вновь придётся подставляться. Кто знает, как Хозяин потом среагирует на мою инициативу»? – Подумал Всеволод Николаевич и принял промежуточное решение – посоветоваться с Берией.

При следующем личном докладе нарком обрисовал оберчекисту положение дел и спросил, что необходимо предпринять.

Защищённый приказом Сталина «не лезть в это дело», Лаврентий Павлович скривил рот и брезгливо заметил:

– Дело находится в компетенции госбезопасности. Ты – нарком госбезопасности. Вот и разгребай. Хватит и твоего уровня закрыть вопрос у товарища Сталина, когда Он найдёт нужным дело закруглить, а с Горшениным решай сам, – отмахнулся от «императоров» Берия, перевалив ответственность на Меркулова.

«Вот сволочь, знает всё и даже не намекнёт», – кисло подумал нарком о шефе.

Оставшись один, оберчекист почувствовал себя неуютно – в голову лезли неприятные мысли: «Иосиф приказал мне не соваться. Лично я – в стороне. Мучиться будет Меркулов, но ведь возникни проблемы у Всеволода, косвенно это коснётся и меня – органы‑то подо мной. Выйти, что ли, с этим вопросом наверх? Нет. Нельзя! За то, что лезу не в своё дело, можно такой щелчок по носу получить… да и не время до Тегерана этот вопрос поднимать».

Спустя сутки Меркулов получил у прокурора санкцию на продление содержания школьников под стражей ещё на два месяца, но Горшенин снова затребовал письменное распоряжения наркома.

* * *

Дни, проведённые мальчишками в заключении, уже давно превращались в недели, недели перетекали в месяцы, а счёт месяцев шёл к полугоду. Ребята попали под одну из самых изощрённых пыток – неизвестностью. За это время они, не сговариваясь, перечитали «Графа Монте‑Кристо», и на ум каждому невольно приходило сравнение с «узником замка Иф». Став уже бывалыми арестантами, они приспособились к тюремным распорядкам и образу жизни. Следователи теперь редко беспокоили их, и у заговорщиков начали бессистемно меняться сокамерники. Кому‑то везло, и попадался сосед, с которым получалось поиграть в сделанные из хлеба шашки или шахматы, а кто‑то изнывал от скуки, спасаясь только чтением.

Эта «странная война», когда школьники как бы ужались до микроскопического размера и находились в самой дальней ячейке памяти Сталина, продолжалась почти полгода.

* * *

13 декабря перед Верховным отчитывались нарком иностранных дел Вячеслав Молотов и посол Андрей Громыко. Речь шла о плане мероприятий, связанных с взаимодействием союзников при освобождении европейских государств от немецкой оккупации.

Свернув рот набок, бесцветный Громыко уже минут десять гундел и «акал» скрипучим голосом очевидные для Сталина прописные истины.