Сталинъюгенд

Алексей Феликсович Кирпичников

Сталинъюгенд

Алексей Кирпичников.

Сталинъюгенд.

Повесть

Памяти отца, бабушки и деда

1

Юноша лет пятнадцати и девушка, выглядевшая постарше, неторопливо шли по безлюдному Каменному мосту в сторону Якиманки. Прохладный ветер гулял над рекой, заглушая шум изредка проносившихся мимо автомобилей. Молодой человек оживлённо жестикулировал на ходу, что‑то доказывая спутнице. На середине моста он остановился, положив руку на перила. Увидев преграду, девушка подалась назад и прислонилась спиной к ограждению. Подуло, и окрашенное размытыми цветами креп‑жоржетовое платье солнце‑клёшем прилипло к телу, обозначив ноги. Всё в ней радовало глаз. Правильный овал лица красиво обрамляли слегка вьющиеся каштановые волосы, кокетливо выбивавшиеся из‑под белой беретки. Лицо оживляли выразительные карие глаза с длинными ресницами и довольно полные губы с уголками, чуть направленными вниз. Румянец на щеках перекликался цветом с красным приталенным пиджачком с накладными плечами и алыми лакированными босоножками на высокой танкетке.

Было около четырёх часов пополудни 3 июня 1943 года. Заканчивался второй год изнурительной, страшной войны, и девушка настолько выделялась на сером фоне унылого города, что со стороны казалась ярким цветком, неведомо как взошедшим на пустыре среди чертополоха и бурьяна.

– …Володя, убери руку.

Юноша протестующе покачал головой, встряхнув волнистой шевелюрой.

– Нина! Я устал тебя убеждать. Ты хочешь, чтобы я начал действовать?

– Да как ты не поймешь – спор с родителями бессмыслен! Они и слышать ничего не хотят. Только нудят без конца: «В США могла учиться и в Мексике сумеешь». Володька… бес‑по‑лез‑но!

– …Они обязаны считаться с твоим желанием!

– Опять двадцать пять! Ему – про Фому, а он – про Ерёму. Мне ведь только пятнадцать, и никто не позволит самой решать, где жить.

– Ну и что?! В Мексику всё равно не пущу… Если члены организации увидят, что кто‑то не подчинился моему решению, то станут плевать на меня с высокой колокольни. Поэтому твоё место в Москве!… Пойми – я лучше знаю, что делать. Думаешь, тебе нужны пальмы с океаном? Чушь! И не раскатывай губы, что будешь на приёмах вокруг кинодив вертеться. На съёмки всё равно не попадёшь – ноги для этого недостаточно прямые.

– Зачем говоришь гадости?

– Я не гадости говорю, а правду… Не забывай – в СССР ты – дочь посла Уманского и моя девушка! А кем там будешь?!

– Да я вовсе не думаю об этом!

– А надо подумать, ради чего ты предаёшь Владимира Шахурина! Неужели не ясно – за нашей спиной огромная страна. И мы – её завтрашние хозяева! По праву наследников!… Поэтому давай прекратим бессмысленные споры. Пора уже тебе зарубить на носу – в Мексику не поедешь, ни при каких обстоятельствах!

– Убьёшь что ли?

– Думаешь, слабо?

– Володя!… Не на Луну я улетаю! А после школы здесь же в университет поступлю. Тогда уж нам никто не помешает быть вместе.

– Причём здесь университет?

– …Ну, просто сумасшедший! Как я могу идти против взрослых?

– Захочешь – пойдёшь!

– Какой же ты всё‑таки ещё маленький.

Девушка несильно оттолкнула парня в сторону, освободив себе дорогу. Увидев, что она уходит, он догнал её в несколько быстрых шагов и схватил за руку.

– Что? Не поверила?! Может, тебе всё равно?

– Вовсе не всё равно! Но я ничего не могу поделать! – Нина мягко высвободила руку.

– Зато я могу. Последний раз предупреждаю – ты обязана подчиниться. Это очень серьёзно!

За этим непростым разговором пара подошла к гранитной лестнице, выходящей к мертвенно‑серой жилой громаде, прозванной в народе «Домом правительства»[1] ученика 6‑го класса той же школы, арестованного 23 июля т.г., –

выслать из гор. Москвы в разные города Сибири, Урала и Средней Азии сроком на один год под поручительство родителей, отобрав от последних, а также от самих высылаемых, соответствующую подписку.

2. Срок высылки считать со дня освобождения арестованных из‑под стражи.

НАРОДНЫЙ КОМИССАР ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ СОЮЗА ССР (МЕРКУЛОВ)

ПРОКУРОР СОЮЗА ССР (ГОРШЕНИН)

Закончив чтение, Меркулов, чуть не сорвавший голос, ещё раз грозно обвёл взглядом друзей, затерявшихся среди конвоиров, и поставил жирную точку:

– Вам всё понятно?

Ответом была тишина.

– Скажите спасибо товарищу Сталину.

После этих слов нарком и, последовавший за ним Горшенин, покинули «зал заседаний».

Влодзимирский, всё это время ненавидяще смотревший на своих подопечных, сказал:

– Осужденные… возьмите личные вещи и слева по одному, начиная с Бакулева, подходите к столу и расписывайтесь в получении приговора.

В этот момент произошло непредвиденное – самый младший, Серго Микоян, из‑за заикания обычно стеснявшийся брать на себя инициативу, вдруг запротестовал:

– А мы ничего антисоветского не делали и не хотели делать!… Я не подпишу такую бумагу.

Это послужило сигналом – все загалдели в его поддержку, однако их остановил громовый окрик начследа:

– Всем заткнуться и оставаться на местах! Так вот, щенки, запомните: кто из вас сейчас откажется подписывать это «Заключение», будет немедленно отправлен в карцер. С завтрашнего дня против него начнется дополнительное расследование, и я даю слово, что из тюрьмы такой бунтарь выйдет нескоро!

Друзья сразу же стихли, остановленные нешуточной угрозой, и вновь сели на скамьи. Ни у одного не возникло сомнений в серьёзности намерений госбезопасности. Надо было принимать какое‑то решение и выходить из патовой ситуации. Теперь уже роль лидера взял на себя самый старший – Ваня Микоян.

– …Лев Емельянович, вы должны нас понять – ведь не было никакого суда. Нам даже не дали сказать в своё оправдание последнее слово.

– Вы достаточно оправдывались и изворачивались на следствии!… Слушайте теперь моё последнее слово!… За ним уже начнутся действия! Вас всех про‑сти‑ли! Быстро подходите по одному и расписывайтесь в получении документов на руки!

Догадаться, что Влодзимирский сам находится в цугцванге с составленным текстом «Заключения», ребята, конечно, не могли. Пример показал тот же Ваня – он встал и, не поднимая головы, подошёл к столу, где расписался в получении приговора. За ним потянулись остальные.

Каждый получил на руки экземпляр текста из‑под копирки, где под местом подписей наркома госбезопасности и прокурора Союза было впечатано уже первой копией:

«ВЕРНО: НАЧ. СЛЕДЧАСТИ ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ НКГБ СССР

Комиссар государственной безопасности

(Влодзимирский)

18 декабря 1943 года».

Рядом с фамилией инквизитора красовалась его подпись: «Л. Влодзимирский», выполненная интеллигентным почерком.

* * *

Ещё минут через пятнадцать, выдав справки об освобождении, их выпустили на морозную улицу через выход с тыльной стороны здания Наркомата госбезопасности на Фуркасовский. Всем им было идти в сторону Кремля. Не отставая друг от друга, они выскочили на Большую Лубянскую и быстрыми шагами устремились вниз к Манежу. Пуржило, и навстречу им резкими посвистами и порывами дул леденящий и пронизывающий декабрьский ветер, то и дело забрасывавший жесткие, морозные крупинки за воротники, за завязанные под подбородки шапки‑ушанки и за запахи их зимних пальто. Чтобы не быть сбитыми с ног ветром, они шли навстречу его порывам, пригнувшись вперёд. За полгода разлуки друзья немного отвыкли друг от друга.

Вечерняя зимняя Москва военной поры оказалась совершенно безлюдна. С Пушечной, наперерез ребятам, устремился патруль, заинтересовавшийся странной группой. Возглавлял его армейский капитан, а сзади маячили двое красноармейцев с винтовками за плечами.

– Почему нарушаете комендантский час? Ваши документы!

Сняв варежки, они послушно достали из внутренних карманов пальто узкие полоски бумаги, где значилось, что сего числа, в 22.00, они освобождены из заключения во внутренней тюрьме НКГБ, и протянули их офицеру.