Исповедь послушницы (сборник)

Старшая, пятнадцатилетняя Исабель, напоминала бриллиант, ярко вспыхивающий в ослепительном солнечном свете. С особым, очень красивым разрезом глаз, временами нежной, а иногда обольстительной и опасной улыбкой, роскошными волосами, она была приветлива, кокетлива, весела и мила. Исабель не унаследовала ни замкнутости, ни затаенной печали Рамона, она часто заливалась задорным смехом, любила шутить и болтать. Лусия, утонченная, не такая яркая, с нежным овалом лица, смуглой кожей и таинственной глубиной взгляда, покоряла окружающих невинной улыбкой и скромными жестами.

Иногда Катарине не верилось в то, что она мать этих прекрасных юных сеньорит. Теперь они были ее счастьем, ее главной заботой и надеждой.

– Мама, тебе письмо, – слегка запыхавшись, сообщила Исабель, после чего девушки с шумом и смехом побежали наверх.

Катарина с удивлением разглядывала незнакомую печать. Случалось, Пауль получал письма, но на этом было написано «Монкада», причем по-испански. Катарина развернула бумагу и сразу посмотрела на подпись. Что-то похожее на «Аларкон». Женщина заставляла дочерей изучать испанский и даже нанимала учителей. В результате и сама выучила кое-какие слова, но текст прочитать не могла.

– Смотри, Эльза, – с волнением произнесла она, – письмо написано по-испански незнакомым человеком. Судя по всему, оно прислано из Мадрида. Тебе не кажется, что в этом есть что-то странное?

Эльза встала и заглянула Катарине через плечо. Мачеха и падчерица давно стали подругами. Просиживая вдвоем в гостиной долгие зимние вечера, они научились поверять друг другу тайны и обретать в беседах понимание и поддержку.

– Нужно поскорее его прочитать, – сказала Эльза.

– Да. Я поднимусь к девочкам.

Катарина взлетела по лестнице как на крыльях. Ее щеки разрумянились, а в глазах застыло выражение безумной надежды.

Она объяснила дочерям, что ей нужно, и девушки стали отбирать друг у друга бумагу. Наконец Исабель решительно завладела письмом и с воодушевлением принялась читать. Иногда она шевелила губами и хмурила брови, с трудом разбирая витиеватый почерк. Лусия стояла за ее спиной и поминутно пыталась помочь, чем вызывала у Исабель вспышки раздражения. В конце концов, препираясь и споря, они прочитали письмо. Катарина терпеливо ждала.

– Этот господин, – важно произнесла Исабель, – просит тебя, мама, явиться к нему в дом. Пишет, что дело очень важное и он не может рассказать об этом в письме. Он живет в Мадриде: здесь указаны улица и дом. Еще он велит тебе обязательно взять с собой дочерей, поскольку их присутствие совершенно необходимо. Он даже написал наши имена: сеньориты Исабель и Лусия Монкада. – Она оторвала взгляд от бумаги, и ее глаза, как и глаза Лусии, засияли от восторга. – О, мама, неужели мы поедем в Испанию?

– Читай дальше, – сказала Катарина.

– Но это все.

– Как он подписался?

– Сеньор Манрике Рекезенс Аларкон. Тебе известно это имя?

– Нет.

Катарина замерла, погрузившись в мысли. Способно ли это письмо пролить свет на тайну, которая мучила ее столько лет? Женщина ощущала себя беспомощной перед душевной горечью, которая временами накатывала на нее, как волны прилива. Катарина уже не чаяла увидеть Рамона живым, но еще не теряла надежды хоть что-то о нем узнать. Больше чем что-либо другое, Катарину мучило сознание, что все это наверняка дело рук инквизиции. Всем известно, что Святая служба способна заставить человека отречься от родины, от семьи, от дома, от самого себя. Что можно было сделать с Рамоном, чтобы он не захотел или не посмел написать ей хотя бы строчку? Куда они сумели его запрятать? Катарина знала только одну тюрьму, из которой никто никогда не выходит на белый свет. Эта тюрьма называлась могилой.

Женщина незаметно смахнула слезу. Слишком во многом она виновата сама. И прежде всего в том, что лишила отца не только Исабель, но и Лусию.

– Да, мы поедем, – сказала она.

Девочки завизжали от восторга и бросились обниматься.

Последующие дни прошли в непрерывных сборах. Пауль пытался возражать против поездки, но Катарина настояла на своем. Исабель и Лусия донимали ее вопросами вроде: «Мне брать с собой это платье?», «Такие носят в Испании?», «К нему подойдут эти украшения?»

Увидев, сколько нарядов приготовили в дорогу ее дочери, Катарина не знала, смеяться ей или плакать. Женщина объяснила Исабель и Лусии, что они едут в Испанию не на год и уж тем более не на всю жизнь.

Волны разбивались о подножия далеких скал и опоясывали судно ослепительно-белой пенной каймой. Колыхание огромного водного пространства вызывало истому, такую же сладкую, как запретная любовь.

Девушки, у которых с непривычки слегка кружилась голова, с восторгом смотрели вдаль; им казалось, что нет ничего прекраснее свежего воздуха, света и воды.

Катарина стояла на краю палубы и размышляла. Она понимала, почему отец не хотел отпускать их в это путешествие. Вновь усилились волнения в народе, было много выступлений против власти испанцев.

Однако она не боялась. Жить – это значит стоять на холодном ветру и ждать, когда выглянет солнце. Иногда оно появляется – чтобы затем снова скрыться за тучами.

Мадрид поразил девушек. Они приехали в город во время праздника, когда по улицам двигались пышные процессии, а все церемонии и службы проводились с особым блеском. Статуи святых были убраны золотом и серебром, с балконов домов свисали ковры. Исабель и Лусия жадно разглядывали туалеты испанок, прекрасных загадочных испанок, ходивших очень прямо, маленькими шажками и бросавших томные взгляды из-под своих изящных вуалей. В отличие от Амстердама Мадрид не казался деловым городом, то был город праздника и любви.

С трудом приведя в чувство ошеломленных дочерей, которые уже забыли, зачем приехали в Испанию, Катарина отправилась на поиски сеньора Аларкона. Исабель исполняла роль переводчицы.

Они нашли его дом, самый обычный каменный дом, в каких проживали горожане среднего достатка. Слуга попросил подождать и провел посетительниц в скромную комнату с простой, незатейливой мебелью.

Вскоре появился сеньор Аларкон, почтенный седовласый человек в темной одежде. Сдержанно поклонившись Катарине и ее дочерям, он предложил сесть. Сеньор Аларкон не спешил. Девушки вели себя спокойно, тогда как нервы бледной от напряжения Катарины были натянуты как струна.

Вошел писец с чернильницей и пером, следом за ним – еще три человека; они скромно остановились у дверей.

– Вы говорите по-испански, сеньора? – осведомился хозяин дома, глядя на Катарину.

Исабель, чуть запинаясь, перевела.

Катарина покачала головой.

– Как это ни было трудно, я отыскал человека, который поможет нам в нашей беседе. Позвольте представить вам господина Кетела.

Один из мужчин выступил вперед и поклонился. Катарина, не понимающая, что все это значит, хранила тревожное молчание.

– Я – мэтр Манрике Рекезенс Аларкон, нотариус. Некоторое время назад ко мне обратилось некое лицо с просьбой составить завещание. Сейчас, ввиду его кончины, я хочу огласить содержание данного документа, как водится, в присутствии свидетелей и заинтересованных сторон.

Катарина покачнулась на стуле. Она знала, что никогда не сумеет выбраться из-под обрушившейся на нее тяжести. Ее сердце было раздавлено. По лицу потекли слезы, такие обильные, что она ничего не видела. Она не слышала ни слова из того, что прочитал мэтр Аларкон; ее губы беззвучно шевелились, повторяя заветное имя, что было подобно последнему вздоху.

Когда нотариус закончил, она нашла в себе силы спросить:

– Как он умер?

Мэтр Аларкон смотрел озадаченно.

– Кто? – промолвил он и обратился к господину Кетелу: – Вы правильно переводите?

Тот кивнул.

– Этот человек, – сказала Катарина.

– Вижу, вы не совсем внимательно меня слушали, – строго заметил нотариус. – Между тем это очень важно, поскольку ваши дочери еще не достигли совершеннолетия. Коротко повторю: сеньора Хинеса Монкада, скончавшаяся десять месяцев назад, оставила часть своих средств и имущества сеньоритам Исабель и Лусии Монкада, равную долю каждой. Кое-что она завещала Церкви и бедным, но и в распоряжение ваших дочерей поступают вполне приличные средства. Вы поставите подпись там, где я укажу, и дело можно считать решенным.