Рыцари

Глориана зло рассмеялась, всплеснув руками.

— Ах, я ваша забота, да? Ну уж нет! Я — женщина из плоти и крови, я хочу жить и дышать вольным воздухом. И вам не удастся запереть меня в монастыре в угоду вашей совести, если только она у вас осталась! У меня есть золото, дом и здесь, и в Лондоне. Я прекрасно могу сама позаботиться о себе!

Дэйн на мгновение прикрыл глаза, пытаясь взять себя в руки. В глубине души Глориана любила Дэйна, но сейчас она была так возмущена, что призывала ему на голову все известные ей проклятья.

— Ты не будешь жить одна. — Когда он наконец заговорил, в голосе его были слышны угрожающие нотки.

— А я и не собираюсь жить одна, — упрямо ответила Глориана. — У меня есть слуги, которые будут заботиться обо мне.

— Это совсем другое, — осторожно ответил Дэйн. — Женщину нельзя оставлять одну, без присмотра…

Глориана пробормотала какое-то непонятное ругательство. Должно быть, она слышала его в том, другом мире, о котором ей запрещено было вспоминать и говорить…

— А вдовы? — нашлась она. — Они предоставлены сами себе и прекрасно справляются, и не только в Англии, но и во всем мире.

— Но ты не вдова.

— Молю, не пытайтесь причинить мне лишних страданий, напоминая мне об этом, сэр, — нарочито вежливо ответила Глориана, сделав реверанс. — Вместо вдовства я буду носить клеймо шлюхи, отвергнутой благодетелем, которого терзают угрызения совести. Меня запрут в монастырь. Так ленивый слуга запихивает под ковер носком туфли дохлую мышь, чтобы она не портила вид комнаты.

Даже в полутемной комнате Глориана увидела, как Дэйн побледнел, потом густо покраснел. — Тебя назовут шлюхой, — прошипел он, — если только ты будешь вести себя так глупо и непристойно, как задумала. К счастью, я избавлю тебя от этой ошибки и сам позабочусь о тебе! — Дэйн был так распален, что казалось, у него изо рта вырвется сейчас огонь и испепелит Глориану.

Разговор для нее был окончен. Оставив упавший плащ валяться на полу у ног Дэйна, Глориана повернулась и, прошуршав по свежим тростниковым циновкам, вышла из комнаты. На пороге она остановилась и повернулась к мужу.

— Ты человек без совести, — сказала она, — ты не заслуживаешь высокой чести называться рыцарем. Отправляйся в ад и гори там синим пламенем, мне на тебя плевать!

С этими словами Глориана покинула покои Элейны и величаво спустилась по ступеням лестницы.

Дэйн остался один в комнате, где когда-то давно, еще мальчишкой, сидел у ног Элейны, слушая ее игру на арфе, веселое пение или замечательные волшебные сказки. Как он любил эти сказки! Полные таинственности, магических чар и забавных проделок! Он и сейчас помнил их, но только как волшебный сон. Ему захотелось увидеться с Элейной, несмотря на то что сейчас она не смогла бы вернуть ему душевный покой, так как сама потеряла его. Сейчас ему не смогли бы помочь ни ее пение, ни игра на арфе, ни чудесные истории.

Внизу он столкнулся с Эдвардом, который, без сомнения, поджидал его. Юноша чистил грушу тонким ножом и наверняка считал себя фигурой устрашающей. Дэйн с трудом подавил улыбку.

— Привет, Эдвард, — сказал Дэйн. — Я еду засвидетельствовать свое почтение леди Элейне. Поедешь со мной?

Эдвард удивленно взглянул на него. Приглашение ли удивило брата или явный отказ Дэйна прояснить что-либо насчет своего разговора с Глорианой, лорду Кенбруку было все равно. Пусть его удивляется.

— Элейне? — переспросил Эдвард, будто впервые услышал это имя. — Но ведь она умалишенная!

Шагая по направлению к конюшням, Дэйн ответил:

— Может, и так, а может быть, она умнее нас всех вместе взятых.

— Но она видит то, чего нет, — не отступался Эдвард, едва поспевая за братом. — А еще, говорят, она слышит голоса.

Дэйн пожал плечами.

— Ну и что? Выходит, это мы глухи и слепы.

Что-то в собственных словах неприятно поразило Дэйна, и он встряхнул головой, отгоняя мрачные мысли.

— Во всяком случае, — продолжал он, — во мне нет страха перед благородной леди Элейной.

Войдя в конюшню, Дэйн оседлал Пелея. Огромный свирепый жеребец затоптал уже не одного злополучного конюха, поэтому Дэйн больше не пользовался их услугами. Эдвард, решивший, как видно, присоединиться к брату, вывел во двор своего старого мерина. Дэйн улыбнулся, узнав потертое седло.

— Я хочу поговорить о Глориане, — заявил Эдвард, когда они подъехали к воротам, которые были открыты, несмотря на проблемы Гарета с соседом, бароном Мэрримонтом.

— А я нет, — ответил Дэйн, когда копыта их коней глухо застучали по древнему деревянному мосту. — Ты скоро станешь рыцарем, Эдвард. Давай-ка лучше поговорим об этом.

Дорога, вьющаяся рядом с пустым рвом, была обсажена дубами. Их листья трепетали на ветру, ловя солнечный свет. Все тревоги вдруг оставили Дэйна, и он просто тихо радовался тому, что снова дома.

— Я буду наемником, — сказал Эдвард. — Как ты. Может быть, я поеду воевать с турками.

Ужасные образы — призраки прошлых сражений — пронеслись перед глазами Дэйна. Он видел, что делали знаменитые турки на войне и что делали с ними. Но за долгие годы службы он научился загонять страшные воспоминания в самые дальние уголки памяти. Вот и сейчас он снова встряхнул головой и улыбнулся.

— Это твоя жизнь, — просто сказал он. — Ты волен распоряжаться ею. — И тут же Дэйн увидел лицо Глорианы, ее ироническую усмешку, когда дерзкая девица заявила ему, что и она имеет право распоряжаться своей жизнью.

— А ты? — спросил Эдвард. — Ты когда-нибудь поедешь еще воевать ради денег?

Скрипнуло седло, когда Дэйн повернулся к своему младшему брату.

— Когда я сам буду знать ответ на твой вопрос, Эдвард, — произнес он, — то непременно скажу его тебе. Война — это не игрушки, Эдвард. Это не битва понарошку, когда двое юнцов с мечами воображают себя рыцарями, это не партия в шахматы. Нет, это жестокое, безобразное ремесло, пот и кровь, и я устал от этого.

— Ты стар, — выдал Эдвард как нечто само собой разумеющееся.

Дэйн расхохотался, вспомнив, что так же думал и о Глориане, боясь найти ее седой, сморщенной, беззубой каргой. Каким же он был глупцом — таким же, как сейчас Эдвард!

— Да, — сказал он, понимая, что спорить сейчас бесполезно. — Я уже стар и ни на что больше не гожусь, кроме как лежать у камина, как охотничий пес, загнавший в своей жизни немало зверья.

На сей раз Эдвард промолчал, и Дэйн облегченно вздохнул. Он был солдатом, командиром. Он не привык вести праздные речи и на дух не переносил подобные разговоры. Он уже понадеялся было, что они в молчании достигнут аббатства, как юноша заговорил вновь.

— Я бы стал ухаживать за Глорианой, — пробормотал мрачно Эдвард. — Она красива, добра, жизнерадостна. К тому же еще и умна.

— Леди разделяет твои чувства? — спросил Дэйн. Ворота аббатства были заперты, и Дэйн свесился с гладкой черной спины Пелея, чтобы достать до задвижки. Вот, подумал он, признак беззаботности или наивной веры в мир и спокойствие: врагам не составило бы труда попасть в монастырь.

— Глориана вбила себе в голову, что влюблена в тебя, — с восхитительной прямотой ответил Эдвард. — Но со временем это у нее пройдет.

Дэйн припомнил прощальные слова Глорианы: «Отправляйся в ад и гори там синим пламенем, мне на тебя плевать!» Он печально улыбнулся, въезжая в ворота. Ей не составит труда позабыть о своей «любви». Но почему его это так огорчает? Лучше и быть не может: Глориана перестанет думать о нем и удалится в монастырь, такой, например, так этот, чтобы провести в нем свои дни, посвятив их служению Господу.

Аббатиса, сестра Маргарет, вышла во дворик, чтобы встретить приезжих. Как и все монахини ее ордена, она была одета в простое длинное серое платье и серый же чепец. Увидев Дэйна, она приветливо улыбнулась, отчего по всему ее лицу разбежались тонкие лучики морщинок.

— Итак, — сказала она, когда Дэйн сошел с коня, — это правда, что мы слышали: вы наконец-то вернулись в родной Хэддей.