Страница 3 из 4
— Тебе чего? — спросила хозяйка, женщина лет сорока, остановившись, при виде странного человека.
— Ой, бабонька, — обрадовался Иван Иванович, услышав милый женский голос. Да гдей — то я? Чего— то не пойму. Где Москва то?
— Да вон там город, верст двадцать будет, — махнула женщина рукой в сторону леса…
— Двадцать! — свистнул Иван Иванович…
— Да ты чего мужик, заблудился что — ли? Али лихо, какое с тобой случилось? Вон весь в мурашках! И в тине! Не иначе как в наши болота забрел! Заходи в дом, — махнула она рукой в сторону крайнего домика. — Печка уже затоплена. Сейчас воды принесу, чаю попьем, согреешься.
— А муженек то твой не грозный, а то выставит меня. Незваный гость, как говорят, хуже татарина. Может, я здесь, на дровах посижу, а от чайку не откажусь. Спасибо скажу, если горячим чайком попоишь.
Иван Иванович еще был не совсем в себе, разговаривая с женщиной, он дрожал не то от холода, не то от страха, и боязливо— настороженно озирался по сторонам. Но, увидев плетень, подсолнухи, растущие рядом с ним, кур, гуляющих по лужайке, рыжую кошку, сидящую на бревнах и дымок из трубы, приободрился. А уж крик петуха его совсем привел в хорошее расположение духа. С криком петуха, как все знают, нечистая сила спать уходит.
— Вдова я, тихо сказала женщина. Сама себе хозяйка. Так что заходи, не стесняйся.
— Вот спасибо тебе, милая. Вот спасибо! Уж со вчерашнего дня, чаю то не пил, — промолвил он, вдруг заметив, что хозяйка— то очень даже хороша. И румяная и полненькая, как его бывшая женушка.
— А как ваше место называется? — спросил Иван Иванович, распрямив спину, и приосанившись, стараясь все-таки понять, куда его занесло.
— Деревня Омуты, — ответила женщина, с интересом глядя на Ивана Ивановича…
— Омуты?! Так это ж! — Иван Иванович, хотел, было, обернуться назад, и убедиться еще раз, что никто за ним не гонится. Здесь ведь недавно мой приятель Павел Иванович утоп. Может, слышали?
— Слыхали, как же. Это зять соседки, что через дом от меня живет. Хороший был человек. Меня все сосватать хотел. Говорил, у него приятель вдовый есть. Так теперь не сосватает. Около года с того дня прошло…
— Точно, почти что год… — снова задумался Иван Иванович, не зная раскрыться ему этой женщине или промолчать, придумав другую историю. И тут он почувствовал, что по месту, на котором должны были быть штаны, вдруг прошелся утренний ветерок, и как— то прохладно так прошелся! Он посмотрел на свои руки и понял, что стоит без штанов! Они висят у него на руке, как у официанта из трактира полотенце.
— А спереди?!
Слава Богу, спереди был его родной рабочий фартук.
Худо и добро
Часть первая
В старые времена, когда по Москве еще ездили извозчики, на улице Солянке стоял дом, в котором хозяин Попов Петр Васильевич сдавал квартиры жильцам. В общем-то, это была обычная московская улица. Извилистая, шумная, с лавками, трактирами, почтой и другими городскими заведениями. Но какая жизнь кипела на ней, какие симпатичные барышни стучали каблучками по мостовой, и какие там истории происходили! Что ни дом, то история, что ни человек, то судьба!
Дом, о котором пойдет рассказ, стоял на самом конце улицы, ближе к реке Яузе. Прекрасное это было место. Да и можно сказать центр Москвы— матушки. Чего там?! Варварка, Китай город, а там уж и старые стены Кремля и Александровский сад.
Дом был двухэтажным и разделен аркой на две половины. С другим таким же домом он образовывал прекрасный дворик, в котором росли золотые шары и масса бальзаминов. Рядом, через двор, была церковь Петра и Павла, и звон ее колоколов врывался прямо в окна жильцов этого дома, и звучал так благостно, что на сердце делалось легче, и хотелось творить разные добрые дела. Хотя, по правде сказать, в то время церквей в Москве было много, и уж если пойдет звон, то слышно его было со всех сторон.
Павел Васильевич, занимал с семьей половину дома, а вторую сдавал жильцам. Это давало ему приличный доход, и пока что думать о черном дне не приходилось. Год назад, в Москву, к брату из Бронниц приехала сестра Дарья Васильевна, со своим мужем Григорием Павловичем, поближе к сыну, который устроился служить в ведомство при железной дороге. Его дела тоже шли хорошо. А так как племянник уже был женат и имел троих детей, он, конечно же, мечтал купить себе собственный дом. И покупка дома была не за горами. А пока он жил в доме родителей жены, на Тверской — Ямской.
В доме снимали квартиры разные люди среднего сословия. Те, кто состоял на службе и имел доход для оплаты квартиры. Ну, например: жандарм с женой, вдова железнодорожника с сыном гимназистом, учитель и еще подобные жители города. Все жильцы дома, были люди порядочные и платили за квартиры исправно. И сам хозяин был пре добрейший человек.
На первом этаже, уже месяц жил один одинокий человек, лет пятидесяти пяти, как раз под квартирой, где разместились Дарья Васильевна, и Григорий Павлович. Тот одинокий человек, его звали Федор Иванович, каждый день выходил из своей квартиры и поздно вечером возвращался в нее. Видно какая-то работа у него все— таки была, а иначе где бы он пропадал? Он был худой, не разговорчивый, и никому не был интересен, разве только вызывал жалость. Его считали немного странным. Но порядка он не нарушал, никому не грубил. Просто жил замкнуто и, победнее, чем другие одевался.
В тот вечер Дарья Васильевна и Григорий Павлович, сидели за вечерним столом одни. Вчера они отпраздновали именины Григория Павловича, и их прислуга Марфа напекла столько пирогов, что как гости их не ели, нахваливая, все же осталось еще много, и с капустой и с курочкой и с ягодами. А Григорий Павлович очень любил Марфины пирожки. Вот и сейчас он протянул руку к одному рыжему красавчику с начинкой из курочки, Дарья Васильевна достала из буфета вазочку с сахаром, положила щипчики, и расставила чашки. Марфу они отпустили домой на пару дней, и были в доме совсем одни, отдыхая от вчерашнего веселья.
Они пили чай и вели беседу. Времени у супругов было много и можно было тихо и спокойно обсудит все дела и новости, и конечно вспомнить молодость. За окном уже был синий вечер, и летние ночные мотыльки стучались в окошко и пытались прорваться через стекло к свету лампы. И Листья тополя пахли своей сладкой липкой клейковиной, а на небе сияла полная луна.
— Какой-то странный этот жилец! — сказала Дарья Васильевна, наливая себе вторую чашечку чая.
— Это, нижний, что-ли? — спросил, отхлебывая чай, Григорий Павлович.
— Да. Это я про него, — кивнула головой Дарья Васильевна.
— Да чего в нем странного. Просто бедный. Жалование, небось, маленькое, вот и ходит в своем старье и зимой и летом. Одень меня в такое, допотопное платье, так и я тебе странным покажусь, — усмехнулся Григорий Павлович. — Опять же, одинокий. Никто ему о его виде не напомнит, вот и опустился. Но я должен сказать, что и при его бедной одежде видно по манерам, что он человек благородный.
— Надо к нему как-нибудь зайти, да спросить, как поживает. Может чем помочь нужно? Сегодня после обеда, смотрю, идет, как весь в воду опущенный. Аж, весь белый! Как будто горе у него невозможное! Прямо, на плечах его нес! — воскликнула Дарья Васильевна. — Жалко человека! Не дай бог вот так старость встретить, когда и никого близкого рядом нет, и никто тебе в трудный час не поможет, — сделала скорбное лицо Дарья Васильевна.
— А помрешь, так никто и не узнает! — поддакнул, с улыбкой Григорий Павлович. Не дай Бог! Ну, нам с тобой Дарья Васильевна такая беда не грозит. У нас и дети, и внуки есть. Вспомнят, и как случится, так и похоронят по-божески.
Супругам было все — равно, о чем говорить. Хоть о погоде, хоть о соседе. Каждый день вот так, за столом, да в постели. Сорок лет вместе. Уж, кажется, обо всем переговорили. И бывало уж и не один раз! Но для поддержания разговора, никто не говорил, и не напоминал другому, что мол, — слышал я уже это! Ты что забыл, что мне уже это рассказывал! А наоборот, поддакивал, да снова удивлялся, — да что ты? Или, — неужели, он так сказал?! Хоть исход рассказа был уже известен.