Книга сияния

– А, хорошо, ты уже начала. Я деньги забыл. Как тебе чечевица на обед?

– У нас всегда чечевица, муж мой.

– И это гораздо больше того, на что мы рассчитывали сегодня утром. Карел может заглянуть. Скажи ему, чтобы заходил ближе к вечеру. Вместе с этим своим мулом – ты ведь знаешь, он с ним разговаривает. В один прекрасный день мул может ему ответить, и я не думаю, что Карел хоть немножко этому удивится. Чечевица с луком согреет нам животы. Чем раньше мы закончим с одеждой, тем скорее нам заплатят, а чем скорее нам заплатят, тем раньше мы станем лучше питаться, а чем раньше мы станем лучше питаться – чем раньше ты станешь лучше питаться, жена… – Зеев многозначительно вскинул брови. – Майзель, он человек надежный – в отличие от императора, который не платит своим астрономам, Браге и Кеплеру. Браге, конечно, богат, а вот Кеплер месяцами не получает жалованья. Я собственными ушами слышал, что порой у них там в замке на кухне даже и приготовить нечего. Кроме как для самого императора. Хотя и так бывает – утром ничего, а вечером чечевица. Скажи мне что‑нибудь, жена.

– Муж мой. Ты мой муж.

О радость, Бог ей помог. В этот момент Рохели было просто невыносимо.

– Конечно, я твой муж. А кто еще стал бы твоим мужем? Ты пришла ко мне только с твоими искусными руками. Никакого приданого я не потребовал. Еще раз до свидания.

Только с ее искусными руками. С одной стороны, Рохель была благодарна Зееву, что ей не пришлось отправляться в работный дом, но с другой… Она вдруг забыла, как выглядит Йосель. И с волнением постаралась вспомнить. Серо‑голубые глаза, смуглая кожа, черные волосы. Несмотря на тряпье, которое он носил, была в нем какая‑то аккуратность. И, несмотря на обстоятельства его создания, Йосель был в своем роде самым лучшим, он так сильно отличался от всех остальных. Рохель тоже отличалась. А если вспомнить, что этот мужчина не болтал языком – потому что языка у него вовсе не было – и не стал бы обрушивать на нее бесконечный поток слов, то он казался просто подарком.

Рохель подошла туда, где лежал Йосель. Очертания его тела все еще были видны в пыли – по сути, так же ясно, как вырезка из бумаги. Стараясь ступать как можно аккуратней, чтобы не стереть подолом своих юбок края силуэта, Рохель вошла в его отпечаток. И с удовольствием легла. Она позволила себе устроиться внутри контура тела Йоселя, потягиваясь как кошка. Так она оставалась довольно долго, одновременно наслаждаясь уютом и возбужденная собственной смелостью. Однако к тому времени, как Зеев вернулся со своей деловой прогулки, Рохель уже чинно сидела на стуле, как и подобает замужней женщине. Она тщательно подмела пол, вскипятила свежую воду для мытья, а теперь смотрела на очаг, желая, чтобы тот с ней заговорил. Если Ха‑шем являлся Моше в горящем кусте – почему бы Ему не дать о Себе знать из ее очага? Рохель не любила огонь с тех самых пор, как бабушка рассказала ей про резню. Огонь всегда был ее врагом, и все же этим вечером угли светились подобно рубинам. Добродетельная женщина ценой много выше рубинов, не в этом ли был весь смысл? Добродетельная женщина – жемчужина несравненная. Во времена древних израильтян развратных женщин побивали камнями. Разве Лия ей об этом не напоминала?

– Посмотри‑ка, жена, что я тебе принес.

Мед и изюм? Голубую тарелку? Прелестный фартучек, серебряный наперсток, резной деревянный дрейдель?[42]

Зеев протянул ей курицу. Когда‑то эта курица была жива и прекрасна – Рохель могла его в этом заверить. Крошечные глазки‑бусинки птицы были плотно зажмурены, словно она не хотела видеть собственной смерти. Зееву еще только предстояло понять, что она совсем не ест мяса.

– А завтра мы получим кожу. Она будет мягкая, податливая, просто мечта любого работника, податливая как масло, послушная игле как дитя своей матери. А что касается сапог… позволь мне тебя заверить, это было непросто. Мне пришлось обойти четыре стойла, а потом отправиться в лавку по ту сторону реки. Телячья шкура есть, шкура оленя, оленихи – но овечья? Пришлось немало потрудиться, можешь мне поверить. Между прочим, я видел Карела. У него теперь небольшой навес над стульчиком от дождя, а Освальд носит старую шляпу, уши торчат наружу – какой глупый у него вид! Карел собирается помочь мне починить крышу. В этом деле он большой мастак, ха‑ха‑ха. Я купил немного смолы… – Зеев подался вперед, словно делясь какой‑то необычайно важной информацией. – Я вот о чем подумал: клей и смола для починки крыши, немного дранки для свеса. Ты что‑то говорила насчет замены занавесей у кровати. С занавесями нам, конечно, придется повременить, пока мы не закончим одежду. Карел уже его видел. Голема, то есть. Все по ту сторону реки тоже про него знают. Кроме алхимиков. Им не позволяют выходить из Пороховой башни никуда, кроме дома Розенберга. Говорят, жена Розенберга наконец‑то забеременела. Браге с Кеплером опять ссорятся. Кому пользоваться секстантом – из‑за всякой такой ерунды.

– Секстантом?

Если бы он только перестал болтать, мысленно взмолилась Рохель.

Зеев снял плащ, повесил его на крючок и подошел к очагу, растопырив замерзшие пальцы. Перчаток он не снял, но поскольку перчатки были без пальцев, их можно было не снимать даже за работой.

– Сделанный из двух стержней и дуги, жена, секстант замеряет положение звезд относительно горизонта и других звезд. Именно так астрономы составляют карту неба; это одно из новых изобретений. Кеплер и Браге намерены найти все звезды, а некоторые говорят, даже поговорить с Богом.

– А…

Рохель порой пользовалась циркулем геометра, чтобы набросать шаблон вставки под рукавом или прикинуть, насколько широки должны быть талия и край юбки.

– Все инструменты принадлежат Браге, а он очень скуп. А Кеплер очень беден. Но Браге в ладах с числами, а Кеплер в ладах с новыми идеями. Они нужны друг другу, но терпеть друг друга не могут. Как тебе такое партнерство? А у алхимиков, говорят, дела идут полным ходом. И ты посмотри, только посмотри, что еще у меня есть! – и Зеев показал Рохели мешочек.

«Пуговицы», – пришло ей на ум.

– Чечевица, как я и обещал. Давай, сунь туда руку, пощупай, какая она скользкая.

Рохель сунула туда руку и на самом дне тканевого мешочка со скользкой чечевицей нащупала тонкую полоску ткани. Она ее вытащила. Это оказалась ленточка, зеленая ленточка.

– Для тебя, – Зеев улыбнулся, присел на камни очага, очень довольный собой. – Ну и денек был, жена, должен тебе сказать. Я видел людей, у которых нет укрытия от дождя, которые вынуждены жить в грязи прямо на улице, людей, у которых нет ни семьи, ни друзей. Нам повезло, что у нас есть еда в желудках и крыша над головами.

Рохель смотрела на потеки дождевой воды, образующие узоры на стене. Щели между стеной и полом они подоткнули тряпками, которые приходилось каждый час отжимать. Даже у камина Рохели приходилось оставаться во всей одежде – в серо‑коричневой юбке, и в свадебной юбке тоже. Она вспомнила свою первую брачную ночь и как тогда ни один предмет в этой комнате не принес ей утешения. Но теперь эти предметы составляли ее жизнь. На столе лежали ее ножницы, ее серебряная игла, ее деревянный наперсток, почерневший от времени. Свеча в оловянном подсвечнике освещала рулон серо‑голубого шелка, который следовало завернуть в ткань от пыли, прежде чем убрать в шкаф. Рохель так мило расставила скудный набор блюд и кувшинов на полке. Повсюду, подобно букетам, из глиняных сосудов торчали связки сушеных трав. Ряд деревянных форм для башмаков, который прежде так пугал Рохель, теперь казался чем‑то дружелюбным: их очертания напоминали человеческие лица и тела, крошечные деревья, мосты и лошадей. Казалось, их комната была сама по себе целым городом с небольшим леском по ту сторону. Длинное зеркало множило этот город, раздваивало его – получалось как две стороны Праги по обе стороны реки. Весной Рохель вместе с другими женщинами пойдет в Петржинский лес по грибы. Заглянув за ворота замка, они увидят тюльпаны. Все будет замечательно. Никакого несчастья не случится. Жемчужина несравненная. Перл, жена раввина, – она поможет Рохели стать доброй женой, как ей предназначено, женой трудящейся, которая чистит кастрюли, жарит ягнятину, латает одежду и превыше всего ставит своего мужа.