Самозванец

Так или иначе, он держался с подобающим достоинством, не заискивал милостями перед вестниками победы, а лишь простил их и повелел ратям идти на Орел.

Так волей Басманова противостояние решилось окончательно. Еще первого мая Дмитрий подписывает письмо Мнишеку титулом — царевич, четырнадцатого он твердо впервые ставит подпись — царь! И хотя Федор еще жив и даже не свергнут, дни его сочтены, ему суждено пробыть на троне меньше двух месяцев, трагедию его можно сравнить разве что с трагедией Ивана Антоновича…

Девятнадцатого мая «истинный царь» выступает на Москву.

По пути он осматривает развалины Кром, чтобы отдать должное героизму защитников, которые, на шесть недель сковав силы Бориса, не просто спасли Путивль, но выиграли время, необходимое для политического выбора страны.

Целый месяц длится путь, который теперь можно назвать и триумфальным. Одно за другим поступают сообщения о переходе русских городов под власть царя Дмитрия. Даже из дальней Астрахани, тогдашнего самого южного государственного рубежа, привезли в цепях воеводу, родственника Годуновых.

Правда, горстка непримиримых противников «вора» пыталась удержать Орел, но в новой обстановке, разумеется, тщетно…

Под Орлом Дмитрия встречают ведущие лица кромских событий: старые доброжелатели — Салтыков и Шереметев, развязанный из самовольного плена Василий Голицын и главный герой, вчерашний непримиримый противник — Басманов.

Встреча с Басмановым особо знаменательна. Именно ему был обязан Дмитрий первыми поражениями и ему же окончательной победой. Отныне прошлое забыто навсегда. Оба молоды, храбры и не просто находят общий язык, судьба связывает их крепче. При встрече Басманов дает клятву умереть за нового царя.

Думал ли он, что через год клятву придется исполнить?

Наверное, нет, однако клятве не изменил, когда час пробил.

Отдавая себе отчет, кому служит, с кем связал свою судьбу.

В отличие от многих, наивных и лицемеров, Басманов не тешил себя самообманом. Когда-то он обозвал Дмитрия разбойником, теперь признал царем. Но никогда не считал сыном Грозного. «Истинным» царем для Басманова Дмитрий стал потому, что он счел его «лучшим» для русского государства, а не потому, что тот находится в родстве с извергом. Это важно.

Другие думали по-разному, хотя общий хор и пел, что царь истинный. И не только люди темные.

Маржерет, например, писал:

«Мать и вельможи, Романовичи, Нагие и другие, угадывая Борисово намерение, старались всячески спасти младенца, для чего надлежало на его место взять иного, а Дмитрия воспитывать тайно».

Маржерет верит? Во всяком случае, наемнику, сменившему хозяина, не мешает ему услужить.

Но некоторые его собратья по шпаге, занудливые немцы все еще доискиваются истины. Может быть, это входило в их кодекс чести? Смущала служба не благородному царевичу, а самозванцу?

Подвыпивший Басманов в конце концов вынужден был внятно и четко растолковать им суть проблемы:

«Вы, немцы, имеете в нем отца и брата, молитесь о счастии его вместе со мною. Хотя он и не истинный Димитрий, однако ж истинный государь наш, ибо мы ему присягали и не можем найти царя лучшего!»

Да, за кулисами хора вопрос «настоящий или нет?» дебатировался постоянно. И чему удивляться? Ум людской еще плотно и надолго окутан средневековыми предрассудками. Даже через сто семьдесят лет Пугачев не решится сказать народу: «Я ваш вождь и заступник, идите за мной!» Он объявит себя спасенным Петром III. Это и вовсе неправдоподобно с точки зрения здравого смысла, но скованному догмами уму закрепощенных людей «законный» идол потребуется еще больше, чем русскому обществу времен Смуты. А пока Дмитрий ищет юридической опоры в мистификации. Дефицит истины он рассчитывает покрыть милостями. Но это опасный, рискованный расчет. Всякий недополучивший ожидаемое или претендующий на большее, всякий в недовольстве обнаживший на него меч выигрывал моральную позицию: воюю с обманщиком! Следовательно, за правое дело. А это дало силу даже изолгавшемуся Шуйскому…

Но пока сила на стороне Дмитрия. Страна признала его «истинным». Однако скорее де-факто, чем де-юре. Чтобы утвердиться на престоле окончательно, нужно доказать свое право теперь уже не манифестами и обещаниями и даже не личной храбростью на поле боя, но государственными делами, каждодневными поступками, от которых будут зависеть судьбы и отдельных людей, и больших их групп, и народа в целом, и Русского государства, и даже Европы и Азии.

Вчера еще можно было мечтать, сражаться, тосковать по Марине, сегодня нужно действовать государственно. А государственный поступок это совсем не то, что личный: свобода выбора уступает место необходимости.

Может быть, потому он, по характеру предпочитавший свободу и риск, и не спешит пройти те несколько сот верст, что отделяют Путивль от Москвы. Около шестисот километров Дмитрий преодолевает за тридцать дней.

Сознательная медлительность? Неужели его страшит предстоящая деятельность? Или первый поступок, который необходимо совершить?..

Ведь в Москве еще Годуновы.

Мать и двое детей.

Он не любит казнить. Но здесь тот случай, когда милость невозможна. Оставить Федора в живых в любом изгнании, в любом дальнем заточении — вечная угроза. Он должен исчезнуть. Но Федор не Борис, на нем нет вины. Единственная «вина»— он царь, потому что его отец был царем…

Как быть?

Может быть, впервые Дмитрий ощущает не сладкое бремя власти, а тяжесть еще не надетой шапки Мономаха. Насколько легче скакать с саблей на аргамаке, среди пуль и копий, разить врагов лицом в лицо! Убить почти подростка гораздо труднее, особенно если человек не изверг по натуре. А он не изверг, он чувствует, что то, что прощает почему-то бог извергу, доброму человеку не прощается.

Кто наказал Ивана?

А его главный палач? Умер честной солдатской смертью, сраженный ливонским снарядом, выдал дочь за будущего царя.

Годунов же не был извергом, он не отрезал уши у казнимых, не душил людей собственными руками, как Малюта, но он послал убийц к Дмитрию, и суд божий совершился над ним, грозный суд, потому что распространяется на детей. Вот и пришла очередь Федора. Он должен ответить за преступления отца, погибнуть. Но почему от его, Дмитрия, руки?

Безусловно, Годуновым не жить. Этого требует и государственная необходимость, и суд божий. Но кровь страшит Дмитрия. Ее не отмоешь с расшитого кафтана, в котором он готовится въехать в «отчюю» столицу. И Дмитрий медлит в надежде, что божий приговор свершится чужими руками.

Из Орла он неторопливо направляется в Тулу.

А в Москву, пока главные силы движутся не спеша, спешат гонцы с грамотами от Дмитрия. Первым не везет, их хватают, сажают в темницы, замучивают там.

Это последние жертвы Годуновых.

И последние попытки удержать власть. Окончательно вопрос решается не силой оружия, а мнением народным.

Восстания в столице нет, но буквально по часам зреет «грозная готовность к великой перемене».

И Дмитрий почувствовал эту готовность. Вместо второстепенных гонцов он отправляет в Москву бояр Наума Плещеева и Гаврилу Пушкина. Эти люди получают точные указания.

Они не скрываются, но и не действуют опрометчиво.

Прежде бояре обращаются к жителям торгового и ремесленного Красного села, издавна недовольным налоговыми пошлинами при Федоре Иоанновиче и Годунове. Искра попадает в сухой хворост. Увлекая москвичей, недовольные двинулись толпами к Кремлю.

Первое июня 1605 года.

Красная площадь переполнена народом.

Раздается призыв к тишине, и тишина наступила. Каждому хочется услышать обращение невиданного еще на Руси воскресшего из мертвых царевича.

Началось, как уже стало обычным, со слов, прощающих за службу Годуновым.

«Не упрекаю вас!

Вы думали, что Борис умертвил меня в летах младенческих, не знали его лукавства и не смели противиться человеку, который самовластвовал и в царствование Федора Иоанновича…