Самозванец

Пил и веселился.

Шестнадцатого мая иноземцы не могли купить в городе никакого оружия, ни фунта пороху.

Дома их помечены.

В ночь на семнадцатое отряды Шуйского заняли все двенадцать крепостных ворот, отрезав Москву от внешнего мира.

Семнадцатого на рассвете, в четвертом часу ударил набат.

Бояре-заговорщики верхом, вооруженные и в доспехах, собрались у Лобного места на Красной площади.

К ним спешили сообщники с копьями, мечами, самопалами.

Шуйский въехал в Кремль через Спасские ворота с мечом и распятием в руках…

Поразительно, но Дмитрий еще спит.

Шуйский сходит с коня у Успенского собора, прикладывается к святой иконе Владимирской. Выходит на площадь.

— Во имя божие идите на злого еретика!

Толпа хлынула ко дворцу.

Час пробил.

Дмитрий торопливо одевается под гром набата и вопли за окнами.

Первый на крыльце Басманов.

— Куда вы? Зачем?

— Веди нас к самозванцу! Выдай бродягу!

Басманов захлопывает дверь, бежит к Дмитрию:

— Все кончилось! Москва бунтует, хотят головы твоей, спасайся! — И последний упрек: — Ты мне не верил!..

Кто-то из самых распаленных врывается в сени.

— Ну, безвременный царь! Проснулся? Зачем не выходишь к народу?

Басманов бьет его мечом.

Сам Дмитрий хватает бердыш у телохранителя Шварцгофа, кричит:

— Я вам не Годунов!

В ответ выстрелы.

Басманов прикрывает собой царя.

— Умираю… А ты думай о себе!

Как пишет Бер: «Стал в дверях и защищался».

Пока не получил смертельный удар ножом в сердце.

Нанес удар Михайло Татищев. Тот самый, что был спасен Басмановым от кары и опалы.

— Злодей! Иди в ад вместе с твоим царем!

Мертвый Басманов, искупивший земные грехи, сброшен с крыльца.

Оборона сломлена.

Дмитрий бежит в покои Марины.

— Спасайся!

Сам он пытается перебраться в соседний, каменный, дворец, где рассчитывает найти охрану и помощь, но для этого нужно перепрыгнуть между подмостками, устроенными для брачного празднества. Он прыгает…

И срывается вниз, с высоты в пятнадцать саженей.

Самые тяжкие минуты.

Еще он жив, весь в крови, сломана или вывихнута нога, разбита грудь.

Последняя надежда, Дмитрия пытаются спасти стрельцы, даже стреляют в заговорщиков, но подлый Шуйский знает, что делать.

— Пойдем в стрелецкую слободу, истребим их жен и детей!

Стрельцы трусливо уступают.

Над поверженным царем издеваются. С руганью и побоями спрашивают:

— Кто ты? Кто твой отец?

Наконец появляется убийца. Подбегает сын боярский Григорий Валуев.

— Что толковать с еретиком! Вот я благословлю польского свистуна!

Он выхватывает из-под армяка укороченное ружье, бандитский обрез.

Что больше терзает мозг Дмитрия, увидевшего перед глазами пляшущий ствол? Тоска по молодости, по царству, по власти? Или неосуществленные замыслы и надежды? Или все подавляет смертельный ужас? Это его последняя тайна…

Выстрел.

Всё…

Два тела на Красной площади.

С Дмитрия сорвали одежду, на грудь бросили маску, в рот вставили дудку, у ног положили труп Басманова.

— Ты любил его живого, не расставайся и с мертвым!

Расстаться, однако, пришлось. Изуродованное тело Басманова через два дня погребли у церкви Николы Мокрого, а Дмитрия свезли на кладбище для бедных и безродных и бросили в яму, куда складывали замерзших и опившихся.

Но этого оказалось мало. Кому-то стало страшно содеянного. Пошел слух, что мертвый ходит по Москве.

Тогда его вырыли, вывезли за Серпуховские ворота. Там ждали пушка и костер.

Труп был сожжен, а пепел высыпан в жерло. Громыхнул выстрел. Облачко праха и пороха рассеялось в воздухе…

Человек, за которым год назад пошла Россия, перестал существовать. Он умер, оставшись в истории не «призванным», а самозванцем. Потому что обещал больше, чем сделал.

«Кто бы ни был этот названный Дмитрий, и что бы ни вышло из него впоследствии, несомненно, что он для русского общества был человек, призывавший его к новой жизни, к новому пути»— считал Костомаров.

Оказалось, что призывов мало…

Завершился первый акт «Московской трагедии». Вторым стала Смута. Вместе с ней пришло Нашествие.

Осталась жива, но не пожелала спастись Марина.

Венчался на царство, а потом и с молодой женой Шуйский. Фарс, как водится, сменил трагедию. Свергнутый старый интриган кусал руки тех, кто стриг, — именно стриг, а не постригал! — его в монахи.

Появился под стенами Москвы и погиб крестьянский вождь Болотников.

Промелькнул и сгинул неизвестный проходимец — тушинский вор.

В сожженную Москву пришли гражданин Минин и князь Пожарский.

Сын старца Филарета начал новую династию.

А начальные люди установили свой порядок и в Соборном Уложении записали: «Отдавати беглых крестьянин из бегов без урочных лет».

Капкан захлопнулся на два с половиной столетия.