Стая

Стас сняли внешних наблюдателей. Никому не доверили этот первый, очень важный шаг. Шаурин в

другой ситуации и сам бы не марался, не светился, не компрометировал бы себя такой «мокрухой», но сегодня просто не смог доверить проведение операции кому-то другому. Хотел быть спокойным, что просчитал все варианты и при любом раскладе сделал все возможное и от него зависящее, чтобы

разрешить создавшуюся ситуацию.

Когда сняли внешних наблюдателей, — слава Богу, его ребята не разучились держать снайперские

винтовки, тихо и гладко оформили «минус три», — удалось подобраться к дому спокойно и лучше

осмотреться на территории. По окнам поняли, что Юлю держат изолировано. Ведь даже при

зашторенных окнах можно заметить передвижения внутри и даже определить, может, с небольшой

погрешностью, сколько внутри находится человек. Не такая у них была ночка, чтобы спать

спокойно. Это совсем развязало руки: можно стрелять на поражение не боясь, что Юля попадет под

огонь. Что ее заденет случайная пуля, и она пострадает. Пострадать она просто не успеет. Не успела.

Он и его люди быстро и технично оформили «минус пять». Дом сожгли. Вместе со всеми его, теперь

уже недвижимыми, обитателями. Теперь только осталось подчистить кое-какие хвосты. Шип как раз

этим и занимался. Вадима отправили с новостями к Наталье.

Вуич кивнул, реагируя на слова Дениса. И, спохватившись, остановил его, когда тот достал бокалы:

— Брось ты, Шаур, свои буржуйские замашки. Давай водку и огурцы. И сала бы еще. Я вообще не

помню, когда ел сегодня в последний раз.

— Вот она – правда жизни. Кому-то жрать нечего, а кому-то – некогда. Водки так водки. Разносолов

не обещаю, не готовился. А вот водкой накормлю до отвала.

— Вы что – пить собираетесь? — На кухню вошла Юля.

Не смогла она остаться в спальне. В голову лезли сумасшедшие мысли, под одеялом казалось

холодно, а в темноте одной – страшно. Страшно, как в детстве.

— А похоже, что у нас тут слет юных Василис по обмену премудростями? — усмехнулся Денис и

положил ей руки на плечи. Юлька как раз усаживалась на стул. — Разумеется, пить.

— А что – Юль Сергевна, желаете с нами остограммиться?

— Размечтался, — уязвил его Денис, — для детей у меня есть кефир и булочки с изюмом.

— Что правда есть? — спросила Юля, оборачиваясь.

— Чистейшая.

— А пельменей у тебя случайно нет? — поинтересовался Лёня.

— Пельмени у меня есть всегда.

— У него даже шпроты есть, — усмехнулась Юля, заглядывая в холодильник, чтобы проверить, есть

ли там на самом деле кефир, — латвийские.

— Исключительно латвийские. Я и шпроты люблю, не только икру красную.

— Угу, вам еще газетку на стол постелить и вообще красота будет.

— Вот не надо оскорблять наше маленькое интеллигентное общество, — шутливо возмутился Лёня.

У нас все очень благородно. Давай сюда эти шпроты, я сейчас такие бутербродики изображу, закачаешься.

— В этом я даже не сомневаюсь, — двусмысленно усмехнулась Юля, — изобразить ты всегда

можешь.

Кефир и правда нашелся в холодильнике – самый вкусный, самой высокой жирности. И булочки

сладкие с изюмом.

— Танюха пельмени лепила. По почерку вижу, — чуть позже одобрительно улыбнулся Лёня, и с

удовольствием потянул носом, когда Шаурин поставил перед ним тарелку с аппетитными, обжигающе-горячими пельменями.

Юля улыбнулась, хитро блеснув глазами, и тронула свой стакан, собираясь отпить, но Денис не дал

ей этого сделать, довольно резко отодвинув от нее кефир.

— Холодный, — бросил объясняясь и прокомментировал Лёнькино замечание: — Разумеется. Если я

начну покупать магазинные пельмени, сестра меня проклянет. — Юлька продолжала сверлить его

взглядом, недовольно уставившись. — Холодный. Не с твоим горлом пить из холодильника, —

мягче сказал, спокойнее, уселся рядом и свернул крышку с бутылки. Разлил водку по стопкам.

Взялся за свою.

— Подожди, — Вуич поднял указательный палец и, вторя голосу Кинчева из радио, пропел строчки

из песни «Веретено»: — …когда-нибудь замедлить бег и уже неспеша-а увидеть как.. берет разбег..

душа-а… давай, — опустошил рюмку.

— Леонид, ты сегодня в голосе? — тщательно иронизируя, оценила Юля попытку Вуича солировать.

Хотя стоить отметить, голос у Вуича красивый. Очень сочный и хорошо поставленный. И петь он

может, что за душу берет. Имела уже представление.

— По-моему, он не только в голосе. Еще пара стопок, и рифмовать начнет.

— Наливай, — кивнул друг на бутылку, — Между первой и второй можно выпить целых шесть.

Сегодня я тебе зарифмую все, что только можно. Было время, сочинял я стишки для прекрасных дам.

Где-то валяется дома блокнотик. — Зови меня, любимая, приду… Зови меня, родная, я услышу, Как

солнце огненное…

— Слышь, богемный подонок, это не наша станция. Нам еще рано тормозить, — оборвал Денис

пламенную поэтическую речь друга.

— Чего-то там, в общем… — махнул рукой Лёня, заговорив своим обычным тоном.

— Ничего себе. А вы не торопитесь, друзья мои? Если будете ехать на такой скорости, то очень

быстро приедете.

— Мы сейчас в таком состоянии, Юленька, что нам хоть литров по «…надцать», так и помрем

трезвыми, — фыркнул Вуич и снова запел, поднимая рюмку: — Сне-е-ег летит, кружит время

метель, на-а-ам с землей белая ка-ни-тель… давай, Шаур. Юль Сергевна, твое здоровьице.

Юля, конечно, была слегка шокирована скоростью, с которой мужчины заправлялись спиртным.

Хотя пили красиво: глотали не морщась и почти не закусывали. Наверное, после четвертой

остановились. Словно оба чувствовали эту грань. Без каких-либо замечаний немного оплыли на

стульях, чуть свободнее откинулись на спинки, расправили плечи и расслабили руки. Наконец стали

есть. И напряжение как будто слегка отступило. У самой тоже. Придвинулась ближе к Денису, точно

чувствуя, что уже можно. Развернула стул, села полубоком, перекинув одну ногу через крепкое

шауринское бедро. Устало опустила голову ему на плечо. Устала очень, но отходить от Шаурина не

хотела. Иначе в голову сразу ринутся страшные мысли. А он, как броня, от всего ее закрывал. С ним

ничего не страшно. Так и сидела некоторое время, не стесняясь Вуича и не боясь доставить Денису

неловкость. Не одобрял он тисканий на людях. Однако не препятствовал. Сам положил ладонь ей на

колено. А Вуич рядом с их парой столько лет, что его уже ничем не удивишь.

— Дай телефон, позвоню маме, — после решительного выдоха сказала Юля, и Денис вытащил свой

сотовый.

Все это время Юля не переставала думать о родителях. Ни на минуту. Тягостные мысли наливали

виски тяжестью. Теперь знала, что отец жив, но в тяжелом состоянии. Предпочитала радоваться, что

он жив, а не плакать, что он «тяжелый». Иначе можно сойти с ума. Вот только не могла никак до

этого момента поговорить с мамой. Решила, что сообщения Бардина, что с ней все в порядке, будет

пока достаточно. Знала, как матери плохо. И знала, что услышав мамин голос разревется. А не

хотела. Нужно поддержать мать, убедить и тоном своим и словами, что все отлично, что

беспокоиться больше не о чем, а не добавлять ей переживаний истерикой. Мама и так из-за отца

места себе не находит.

— Разве можно так любить? — вдруг спросил Вуич, когда Юля вышла из кухни. Денис поднял на

друга серые глаза. Уставился, словно непонимающе. Тогда Лёня продолжил: — Я вот этот твой

взгляд уже много лет наблюдаю. С того самого вечера, как мы с Очаровашкой в карты резались на

Поселковой. Она еще была в такой красной кофте до колен. В такой чудной красной кофте… —

протянул он последние слова и тяжело выдохнул, будто выпустил остатки напряжения.

Денис с задумчивым видом изучал лицо друга, заглядывал в глаза, искал корень вопроса. Он не