Остров Тамбукту

Зинга не знала.

Канеамея стояла у входа в мою хижину и улыбалась. Разноцветные раковины на ее саронге поблескивали, как маленькие звездочки. В свою курчавую голову она воткнула несколько ярко-красных цветков гибискуса, а под плетенные из лыка браслеты на руках были воткнуты желтые листья колеуса. На шее у нее блестели два ожерелья — одно из бус, которое я ей подарил, а другое из клыков собаки диких свиней. В ушах подрагивали большие круглые серьги из блестящих ракушек.

Я всмотрелся в ее красивое лицо с гладкой, свежей, шоколадной кожей, в черные брови и глаза, теплые и лучистые, и подумал, что у нее, как и у Зинги, в жилах течет испанская кровь, которая сказывается и в гибких движениях, и в стройной фигуре, и в томном блеске глаз.

Видя, что я с интересом рассматриваю ее наряд, она стыдливо опустила голову и тихо сказала, что ее отец зовет меня прийти к ним.

— Зачем? — спросил я ее.

— Он сам тебе скажет, — уклончиво ответила Канеамея.

Я взглянул на Зингу — и она опустила голову, а густые ресницы скрывали ее взгляд.

Мы с Канеамеей пошли в селение. На повороте тропинки я обернулся и увидел, что Зинга еще стояла у входа в мою хижину, задумчивая и печальная.

Тропинка вилась через лес. Деревья бросали густую тень. Все кругом дышало прохладой и спокойствием. Воздух был напоен пряным благоуханием тропических растений. Мы были одни с Канеамеей, и я опять спросил зачем меня зовет ее отец.

— Набу хочет сделать тебя наследником семи поясов, — тихо ответила она.

— Наследником семи поясов? — удивился я. — Что это значит?

— Не понимаешь? Когда Арики умрет, ты наследуешь семь поясов мудрости и белые листы. Ты станешь вместо него рапуо. Понял?

— Понял.

Подул легкий ветерок, листья тихо зашелестели. Канеамея шла впереди, потому что тропинка была узка для двух.

— Арики часто тебя бранит, — все также тихо продолжала она. — Вчера я ему сказала: «Пакеги хороший, он делает нанай кобрай для больных. Почему ты его ненавидишь?» Арики ответил: «Пакеги опасен. Он спасает людей от кадитов». Тогда я ему сказала: «Набу, это ты злой. Почему ты хочешь опять бросить хорошего пакеги в Большую воду? Почему ты хочешь его погубить? Знай, что на большом празднике я стану сахе пакеги».

Ее слова меня изумили. Когда я вылечил Боамбо, его дочь Зинга сказала то же самое Арики. Она ему заявила, что на празднике Дао станет моей сахе, и только тогда главный жрец согласился на то, чтобы я жил в хижине для гостей. Я и до сих пор не знал, серьезно ли думала Зинга стать моей сахе на большом празднике или сказала это Арики только для того, чтобы принудить его согласиться оставить меня при племени. Мне пришло в голову, что и Канеамея пожелала того же, чтобы помешать отцу привести в исполнение его дьявольские замыслы.

Арики сидел на нарах в своей хижине и курил коротенькую бамбуковую трубочку. Его темное, морщинистое лицо было задумчиво и строго, маленькие хитрые глазки рассеянно блуждали в полумраке хижины. Кивком головы он указал мне место около себя. Канеамея вошла бесшумными кошачьими шагами, поставила перед нами кувшин с малоу и вышла. Мы остались наедине.

— Тебе нравится наш остров? — спросил Арики, не глядя на меня.

— Нравится.

— А люди нашего племени?

— И люди мне нравятся.

— Они лучше пакеги? — Он впервые посмотрел мне прямо в глаза.

— Есть и хорошие, и плохие.

— Все хорошие, — резко сказал Арики.

«Все, исключая тебя», — подумал я, но ничего не ответил.

— Теперь слушай, что я тебе скажу, — продолжал главный жрец. — Я решил сделать тебя калиманом биля — большим человеком. Я желаю, что бы ты стал даго Канеамеи. Я стар, а ветер валит старые деревья. Когда умру, ты станешь рапуо племени. Согласен?

«Мне, решившему бороться с главным жрецом, самому стать главным жрецом? Никогда!» — подумал я.

— Это не зависит ни от тебя, ни от меня, — возразил я. — Когда ты умрешь, племя изберет рапуо того, кого пожелает.

— Оно изберет того, кого я укажу, — отрезал Арики и объяснил, что раз я буду мужем Канеамеи, он посвятит меня в мудрость семи поясов и в тайну белых листов. После этого племя непременно изберет меня главным жрецом.

— Что это за белые листы? — спросил я с притворным равнодушием.

— Белые листы делают Арики сильнее всех других, — уклончиво ответил главный жрец. — Они говорят мне, кто что думает.

— Таких листов нет! — возразил я. Его глаза вдруг гневно засверкали.

— Есть!

— Покажи мне их, тогда поверю.

— Нет! — отрезал Арики. — Я их берегу от людских глаз. Такова воля Дао. Когда придет время, ты их увидишь. Ну, согласен? Канеамея ждет за дверью. Говори!

Что мне ему сказать? Что я согласен стать рапуо и дурачить людей? Этого я никогда не сделаю. Отказать — это провалить все его планы и страшно его разгневать. Не лучше ли отложить окончательный отказ? Тянуть это дело как можно дольше, а после время покажет, что делать. Такое решение мне показалось самым разумным.

— Ты помнишь, — заговорил я медленно, обдумывая каждое слово, — что тебе сказала Зинга, когда я спас ее отца от кадитов?

— Помню, — кивнул головой Арики.

— Она тебе сказала, что на празднике Дао станет моей сахе.

Арики опять кивнул головой:

— Да, она так сказала.

— Об этом знает все племя...

— Знает, — согласился Арики.

— Теперь я должен отказаться от Зинги, не так ли?

Арики лукаво усмехнулся. Нет, никто меня не принуждает отказываться от Зинги. Очень просто: у меня будут две жены — Зинга и Канеамея. Дочь вождя и дочь главного жреца. И я стану сильным и наиболее уважаемым человеком на острове. Чего еще можно желать?

— Все-таки я должен подумать, — уклончиво ответил я.

Мои увертки рассердили главного жреца. Он повысил голос и заговорил повелительно, так, как он привык разговаривать с людьми его племени.

— Подумай! Ты будешь рапуо, обладать семью поясами мудрости и белыми листами! Будешь калиманом биля — первым человеком на острове. Да, на всем острове! Наше племя сильнее всех других племен. Все племена боятся нас. И племя бома, и племя пума, и племя фур-фур... Первым человеком на острове — вот кем ты будешь! Боамбо тана — главный вождь племени, но его власть меньше моей. Если Боамбо скажет: «Свяжите этого пакеги и бросьте его в Большую воду», люди спросят Арики: «Можно?» Если Арики скажет: «Нет, не нужно бросать этого пакеги в Большую воду», люди послушаются Арики. Но если Боамбо скажет: «Не следует бросать этого пакеги в Большую воду», а Арики скажет: «Бросьте его!» — кого послушаются люди? Ты умный человек, подумай и скажи мне.

Он умолк и, смотря на меня в упор прищуренными и холодными глазами, ждал моего ответа. Слушая его и смотря на него, я подумал: «Да, Боамбо прав, Арики — опасный человек. Нужно остерегаться его». Закрыв правый глаз, он смотрел на меня только левым. Что ему ответить?

— Мудрые слова не приходят сразу на ум, — тихо сказал я, выбивая пепел из трубки. — Надо подумать...

— Подумай, — мрачно проворчал главный жрец. — До праздника Дао остается много лун. Надеюсь до тех пор станешь умнее.

Он явно издевался надо мною, но я решил и это проглотить. Только слабые и трусливые люди неудержимо вспыхивают и начинают истерически кричать, когда чувствуют свою слабость. Я должен владеть собой. Нужно показать этому опасному старику, что я его не боюсь. Нужно дать ему почувствовать, что из нас двоих я сильнее, а не он.

— В селениях есть много больных, — сказал я, попыхивая трубкой. — И в Калио, и в Заруме, и в Хойде, и в Балде. У меня есть нанай кобрай, пойду их лечить.

— Нет! — вздрогнул главный жрец, бросив на меня острый взгляд. — Пойдешь после праздника Дао.

— Но ты сам сказал, что до праздника осталось еще много лун, — возразил я. — До тех пор много больных умрет. Я должен их спасти.

Арики прикинулся глухим. Он откинулся к стене и начал медленно набивать табаком свою угасшую трубочку. Я протянул ему сигарету и щелкнул зажигалкой, но он резко отмахнулся и не пожелал взять сигарету. Я вгляделся в его сморщенное лицо, стараясь отгадать, о чем он думает, но это было очень трудно, почти невозможно. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Сейчас он походил на мумию египетского фараона Рамсеса II — с поджатыми тонкими губами и прикрытым правым глазом; левым он любовался резьбой на своей бамбуковой трубочке. Раскурив трубочку углем из очага и затянувшись дымом, он глухо промолвил: