Страница 55 из 170
Она ждала их вместе с двумя девушками, все трое сидели в ряд на пляже, когда Бонхэм мягко ткнул носом лодки в песок. Она выглядела в полном порядке, когда помогала девушкам собирать вещи. Но когда она подошла к лодке, случилось нечто непредвиденное. Файнер и Орлоффски стояли в воде и удерживали лодку от качания, и когда она увидела вблизи четверых счастливых, пресыщенных, довольных собою мужчин, лицо ее изменилось, как будто в глазах выключился один свет и включился другой.
— Я не сяду в лодку, пока мне не дадут нож! — выкрикнула она неожиданно, когда Ванда Лу карабкалась на свое место. Но тон у нее уже был не командирский. Он был исполнен жалости к себе, почти скулящий и фальшиво испуганный, как будто всем своим поведением она давала им понять, что знает, какие воры, какие опасные типы сидят на борту и они могут сотворить все, что угодно.
Какую-то секунду Грант молчал.
— Дайте ей, — сказал Бонхэм голосом страдающей терпимости. — Вы же знаете, она ничего не сделает.
— Если ко мне не будут подходить, — сказала Кэрол Эбернати тем же фальшивым голосом. — Держитесь подальше от меня! — крикнула она, когда Кэти Файнер повернулась улыбнуться ей.
Больше она не сказала ни слова, и поездка обратно спала такой же неприятной и неудобной, как и поездка сюда, и так же все пытались разговаривать, как будто все шло нормально.
Пока остальные мужчины возились с рыбой и вещами, Грант помог ей выйти из лодки и забрал нож. Он немедленно пошел в отель, а она шла за ним с выражением бесконечного раскаяния.
— Что ты собираешься делать? — нервно спросила она.
Грант молчал. Он еще и сам не знал. Он знал только, что так продолжаться не может.
— Так продолжаться не может, — сказал он. — Я не обязан. И не собираюсь. Я не собираюсь жить так, чтобы мне напоминали, что я не должен чему-то радоваться, потому что это вредит моему «искусству». Если это самопожертвование, на хрен и его. Если это то, что ты должен делать, чтобы быть «великим художником», на хрен все это. — Он отвечал за каждое свое слово.
— Что ты хочешь делать, Рон? — снова спросила она.
— Я... Первое, это отвезти тебя в Ганадо-Бей. Прямо сейчас. Вечером... Если сумею... Иди и собери свои вещи. Я найду летчика и...
— Ты не можешь так поступать! — закричала Кэрол Эбернати. — Я не позволю разбить поездку, за которую ты столько заплатил! — Он шел так быстро, что она почти бежала за ним, а когда он остановился, она налетела на него.
— Тогда ты сама оставайся с этими людьми. Я еду. Я достаточно огорчен. — Он даже не стал напоминать, что именно она испортила поездку.
— Ты не можешь заставить меня остаться! Не можешь оставить меня в этом страшном месте! — сказала Кэрол Эбернати.
— Тогда иди и собирай наши вещи, — резко сказал Грант и немедленно пожалел о «наши». — Ты же не веришь, что я имею это в виду, — сказал он мягче, опасно мягко. — А я ведь это и имею в виду.
Кэрол молча посмотрела на него и заторопилась в отель, она чуть ли не мчалась туда.
Рауль и Джим Гройнтон еще не вернулись с охоты, узнал он, вернувшись в док. Так что пришлось ждать еще целый час. Грант не уходил из дока. Он позвал Бонхэма и спокойно рассказал о своем плане. Стыдно, но он должен был это сделать. Он не хотел портить поездку всем остальным из-за своих личных проблем. Бонхэм торжественно кивнул. Ему жаль, но он считает, что это, наверное, лучший выход. Грант просто кивнул. Лицо у него похолодело. Все это до ужаса болезненно смущало его, но нужно было сделать так. Он рассказал остальным. Всем тоже было жаль, что он уезжает, но он заметил, что никто всерьез не уговаривал его остаться. Единственное, что во всем этом волновало его, так это то, сможет ли Рауль лететь вечером, в темноте, чтобы им не нужно было оставаться до утра. Этого он хотел бы избежать.
— Не думаю, что не сможет, — заметил Бонхэм. — У него в самолете есть все приборы и хорошее радио. Ночной полет не будет проблемой.
— Надеюсь, — сказал Грант. Он оставался в доке, разговаривая со всеми, помогая перечистить кучу рыбы. Орлоффски был за продажу ее сегодня же вечером на местном рынке, «Какого хера, — как обычно грубо сказал он. — То, что останется, стоит сорок пять долларов. Оплачивает немного расходов».
Когда жара спала, небо порозовело и вечерний воздух стал свежим и прохладным, Грант дышал с ощущением, будто он пьет стакан восхитительной холодной воды, и вот здесь он пожалел о своем решении. Но не настолько, чтобы отменять его.
Времени было потеряно много, когда Гройнтон и Рауль пришли с донной акулой Гройнтона: нужно было обмерить и взвесить ее, поговорить. Он нашел ее среди больших коралловых скал, о которых знал раньше, на глубине примерно восьмидесяти пяти футов, где она пряталась в коралловом туннеле между двумя скалами. Рауль не мог опуститься на такую глубину, но ухитрился нырнуть достаточно глубоко, чтобы спугнуть и загнать ее в туннель, так что Гройнтон взял акулу на выходе из туннеля. Он промахнулся и не попал точно в мозг, но сумел все-таки полупарализовать ее, так что ему удалось дотащить ее до лодки, забагрить и убить. Он было подумал, что потерял стрелу, скромно улыбнулся Гройнтон. Состоялась небольшая дискуссия на тему, какого вида эта донная акула. Гройнтон считал, что это Большая Черноголовая, Бонхэм и Орлоффски думали, что это, скорее, темная Тусклая (или Лопатоносая). Грант осмотрел ее и поразился, хватило ли бы у него мужества просто атаковать такое существо с хилым ружьем в руках, а потом неожиданно понял где-то в глубине души, что однажды попытается это сделать. Просто будет обязан. Мысль ненавистная. Он осторожно ничего не сказал. Наконец он сумел привлечь внимание возбужденного Рауля и спросил о полете.
— А, канешна! — ответил Рауль. — Хрена лехше.
— Он говорит, что это легко, — сказал Гройнтон, подходя своей расслабленной походкой. Грант кивнул. Он и сам понял.
— На чаво хошь ехать? — озадаченно спросил Рауль.
— Миссис... э... Эбернати неважно себя чувствует, — жестко ответил Грант, сделав равнодушную гримасу. — И я хочу отправить ее в Ганадо-Бей, к доктору.
— Хо'кей! Ми ...едим! — бодро сказал Рауль.
— Но это обойдется дороже обычного рейса, — отметил Гройнтон. — Если можете подождать...
Но Рауль поднял руку.
— Ми делайт это сто разов, — сказал он. — Ета критическая положения. Ми возвращайся завтра ютро, Джиим. Я нанимай, — сказал он Гранту, — нада забирайт остальные.
— С остальными все в порядке, — сказал Грант. — Спасибо вам. — Они втроем обменялись рукопожатиями.
Грант пошел рассчитываться с управляющим. Бонхэм проводил его и тоже пожал руку. «Я позвоню тебе, как только вернусь в Га-Бей». Грант подумал, что он выглядит печальным, и почувствовал облегчение. Когда он шел в их комнату, то через раскрытую дверь увидел, что Кэрол Эбернати сидит на чемодане посредине своей комнаты. У нее было мрачно-вызывающее выражение лица, которое не имело отношения к предшествовавшему «раскаянию», а к вещам Гранта никто не прикасался. Он это предвидел. Торопливо побросал вещи в чемодан, даже не пытаясь свернуть их и разровнять. Маленькая спортивная сумка с минимумом принадлежностей для ныряния проблем не составила.
Джим Гройнтон в молчании отвез их на гребной лодке на самолет. Рауль уже там, сказал он. Они молча залезли внутрь и пристегнулись. В молчании прошел взлет. Рауль один раз облетел отель, набирая высоту, и в сгущающемся сумраке главное строение пылало огнями и выглядело очень гостеприимно. Грант задумчиво смотрел вниз, ощущая какую-то каменную печаль. Они бы сейчас только начинали пить.
Почти весь полет прошел в молчании. Грант сидел впереди и не оглядывался, а Кэрол Эбернати заняла прежнее место в дальнем углу. Один раз вежливо зашел Джим Гройнтон поговорить, но, почувствовав настроение Гранта, вскоре предусмотрительно ушел. В какой-то момент Грант вздремнул и ему приснился кошмар. Он только что застрелил огромную рыбу, и она ушла под глубокий коралловый риф. А сейчас он пытался выплыть с ней оттуда, но его держали и он не мог даже сдвинуть ее. Гордость не позволяла ему бросить ружье, рукоятка которого больно резала руку, когда он тянул и работал ластами, пытаясь плыть, так что он знал, что должен будет остаться здесь. Легкие разрывались, а высоко над ним в зеленой воде приветливо сверкало и переливалось живое серебро поверхности. Он проснулся в холодном поту.