Не страшись урагана любви

Когда она выходила из-под деревьев и шла по песку к пляжу, где по-прежнему сидели девушки, но теперь в окружении яичной скорлупы, оберток и пустых бутылок из-под пива, она подумала и приняла выражение усталости, обессиленности и уныния. Она с удовольствием съела бы что-нибудь.

Они, конечно, когда она смогла расслышать слова, говорили о своих мужьях. Кэрол глазами поискала в море лодку. Там они играют, играют, играют в свои детские игры.

14

Но Гранту это не казалось детскими играми. Играми — да, может быть. Но не детскими. Когда он все же нашел Бонхэма, Бонхэм делал — в глазах Гранта — невероятное. Бонхэм и Сэм Файнер с камерой и одним ружьем на двоих играли с семифутовой акулой-нянькой, пытаясь снять ее крупным планом.

Повидав Орлоффски, Грант плыл под углом к морю, строго в указанном Бонхэмом направлении, плыл над длинным полем коралловых холмиков. Здесь над ними не было рыб. Их спугнули Бонхэм и Файнер, взявшие для двоих немного, и до Орлоффски им все равно было далеко. Они положили рыбу и ружье на сорокафутовой глубине, как другие люди беззаботно оставляют чемодан в камере хранения на вокзале, чтобы позабавиться с акулой.

Переплывая поле «холмов», Грант нашел маленькую лощину, промытую на глубину в пятнадцать футов ниже уровня дна и углублявшуюся к морю. Дальний берег лощины не поднимался, как простой холм и там был не чистый ровный песок, а скопление черных скал и мертвых кораллов, что выглядело уродливо и неприветливо и углублялось по мере движения параллельно побережью. Это, очевидно, был конец лагуны, Грант развернулся и поплыл вдоль ближнего края лощины прямо в море.

По какой-то нелепой причине он нервничал из-за того, что плыл над более глубокой водой, чем раньше, хотя это уже было патентованной глупостью. Но потом он пообвык и попробовал донырнуть до дна. Если догадка насчет пятнадцати футов верна, там должно быть около пятидесяти пяти — пятидесяти восьми футов. Он не достал дна. В первом, наилучшем, погружении он сумел коснуться дна кончиком ружья, что означало с учетом длины руки и ружья глубину около сорока пяти футов, но при возвращении диафрагма вздымалась так тяжело, что он вытянул носом весь воздух из-под маски и глаза выпучились. Это угнетало.

В ближнем к морю углу поля холмов, где оно кончалось у берега лощины, он нашел Бонхэма, Файнера и акулу.

Грант впервые видел акулу-няньку. Вообще он впервые увидел акулу так близко. Не было сомнений, что это нянька: два уса, свисающих из маленького рта, и длинный толстый однолопастный хвост. Он, конечно, читал о ней, и все без исключения книги о подводном плавании предупреждали, что нянька чаще любой другой акулы кусает ныряльщиков, большей частью потому, что люди назойливо пристают к ней, как сейчас, хотя укусы были не слишком серьезными. Но если Бонхэм и Файнер и читали эти же книги, то по ним это было незаметно.

Чего они, кажется, старались добиться, это снять крупный план головы акулы, обращенной на камеру. Чтобы достичь этого, Файнер погружался в своем акваланге на глубину пятнадцать футов, на один уровень с акулой, и двигался на нее, и в тот момент, когда он был готов нажать кнопку, нянька, махнув хвостом и плавниками, неожиданно отлетала на десять футов назад. И ждала. Она, кажется, не собиралась уходить. И в этот момент в игру вступал Бонхэм. Наблюдая за Грантом, который был на безопасном расстоянии, готовый в случае чего помочь, но и боясь побеспокоить акулу, Бонхэм с поверхности нырял и подплывал к акуле сзади, стараясь спугнуть ее вперед, к фотографу, которому он показывал, чтобы он не шевелился. Но вместо того, чтобы двинуться вперед, нянька отскакивала в сторону, как брыкающаяся лошадь, и снова останавливалась, глядя на них. Бонхэм пытался снова и снова проделать это. Он не останавливался, но результат не изменялся, и каждый раз, когда он выныривал, над водой раздавался маниакальный хохот.

И здесь как раз откуда-то приплыл Орлоффски. у Орлоффски не было сомнений насчет третьего игрока, который мог спугнуть акулу. Нырнув на дно, он оставил две свои громадные низки рыбы (которые он, кажется, едва тащил) рядом с ружьем и рыбой Бонхэма и Файнера и в этом же погружении поплыл прямо под акулу, явно намереваясь застрелить ее.

Бонхэм замахал ему. Они провели на поверхности короткое совещание. Потом, в новой попытке, они нырнули вместе сзади и по сторонам рыбы, пытаясь спугнуть ее на Сэма Файнера. Акула слегка нырнула, неожиданно резко развернулась, как бы исчезла, и снова появилась на прежней глубине пятнадцать футов, глядя на них точно в десяти футах позади них. Грант читал, что акулы, у которых нет рыбного пузыря, тяжелее воды и поэтому либо тонут, либо должны плыть; но эта акула-нянька, кажется, могла стоять неподвижно. Два уставших ныряльщика, без воздуха, вынырнули, а Файнер снова пополз к рыбе.

Теперь и Грант засмеялся, и едва не задохнулся, так как в трубку попала вода. Он подплыл ближе, собираясь помочь пасти ее. Бонхэм сдаваться не собирался. Даже в развороте плеч чувствовалась его решимость. Он снова заплыл за рыбу, нырнул на пятнадцать футов и схватил ее за хвост обеими руками. Мощно двигая ластами (ружье он отдал Орлоффски), он буквально толкнул акулу прямо в лицо Файнеру. Видно, Файнер снял крупный план.

Акула (или достаточно напуганная, или достаточно насмотревшаяся, чтобы удовлетворить свое любопытство) слегка вильнула хвостом и отбросила Бонхэма на пять ярдов, а затем медленно уплыла и исчезла в подводном тумане, который отмечал предел видимости.

Все трое, Бонхэм, Орлоффски и Грант, ревели от смеха, когда сближались над точкой со связками рыбы на дне. Высунув головы и вынув трубки, они громко хохотали. Грант не понимал, почему. Потом снизу подплыл Файнер в своем «Гидро-Паке», мрачно хмурясь сквозь маску. Он чертыхался из-под нее приглушенным голосом. «Черт ее подери! О, господи! О, черт ее подери! Я не завел чертову камеру!» — пояснил он. Он подумал, что она заведена, но это было не так. Это снова доконало их. Но Грант удивлялся, чему же они так смеялись в первый раз.

Трудно это описать. Трудно даже понять. Конечно, комедия ошибок. А тут еще нервная неагрессивная акула, медленно уплывшая, как человек, старающийся сохранить свое достоинство. И потом, наконец, Файнер, упустивший снимок. Но Бонхэм давно хохотал, когда никого не было. И, в конце концов, они побывали в чуть опасной ситуации. Нянька, возможно, никого не могла съесть, откусить ногу или убить, но могла сильно укусить. Что же смешного? Потом он сообразил, что в том-то и дело, именно поэтому они и смеялись. Они создали потенциально опасную ситуацию и создали сознательно. А сейчас они смеялись над ней. Это заставило Гранта подумать о событиях, случавшихся с ним в годы войны. Он не говорил, что это умно или остроумно. Но ему нравилось. Он бил руками по воде, чтобы не захлебнуться, и беспомощно ревел вместе с остальными, и впервые после давних дней войны он так страстно ощущал свою близость к какой-то группе людей. Он ощущал, вернее, разделял, подлинное тепло подлинно глубокой привязанности всех их троих. И ему не нужно было стыдиться этого. Это то, чего никогда не объяснишь ни одной женщине и, как понял он, нечто, чего ни одна женщина никогда не сможет просто понять.

— Ну, поехали, — сказал наконец Бонхэм. — Собирайте рыбу и поперли. Поздно, мужики.

Подняв голову над водой, Грант просто уже не увидел лодку. Но ее легко найти, если идти по отметкам на дне. Неожиданно глянув на часы, он удивился, что столько времени находится в воде, не касаясь земли, лодки, любой другой поддержки, уже более двух с половиной часов. Было почти три часа дня. И он должен проплыть еще три или даже три с половиной мили. Может, и больше. Потом он неожиданно подумал о Кэрол Эбернати, ждущей вместе с женщинами на маленьком острове. Ну и срать на Кэрол Эбернати, отчетливо подумал он.

Он смотрел, как трое мужчин ныряли за своей рыбой, Файнер отключил «экономизатор» и перешел на дыхание из баллонов, а двое ныряли без ничего. Когда Мо Орлоффски взял две своих колоссальных связки, казалось, что он не вытащит их на поверхность. Вытащил. И они начали свой долгий путь к лодке.