Не страшись урагана любви

Он не знал, спала ли Кэрол Эбернати в полете.

Когда Рауль пошел к Яхт-клубу, который был предупрежден по радио аэропортом, куда Рауль радировал, в заливе включили два больших прожектора, и они провели маленький самолет, как нитку в иголку. Ночная посадка гидросамолета не была необычней, но все же достаточно редка, чтобы на веранде собралась толпа.

Когда их вез пеон из Клуба, Грант увидел на доке встречающего их Ханта Эбернати и еще кого-то. Подплыв ближе, он с удивлением увидел, что это Дуг Исмайлех, один из немногих других успешных драматургов, вышедших из группы Малого театра Хант Хиллз. Он жилв Корал Гейблз под Майами.

Кэрол Эбернати улыбалась и махала им, будто вообще ничего неприятного не произошло.

15

На доке Кэрол крепко поцеловала Ханта в губы — привычка, которая несколько раздражала Гранта, или, более точно — шокировала отчасти. Это была не столько ревность, сколько старомодная вера в то, что женщине с любовником стыдно так целовать мужа. Потом она поцеловала в губы и Исмайлеха, и надолго облапила его высокую толстую фигуру. Дуг был одним из живых доказательств того, что талант Гранта был не единственным в группе Малого театра Хант Хиллз.

Грант всегда неоднозначно относился к Дугу Исмайлеху. Дуг, как и большинство остальных, сам пришел в Малый театр. Но в отличие от других у него были деньги. Он приехал по своей прихоти из Детройта, где жил его богатый отец, владелец отеля, у которого он изредка работал (тогда «Песнь Израфаэля» шла всего первый год), и он приехал с мыслью, что хочет писать и что Грант мог бы помочь. Он не слышал о Малом театре, но Грант в то время был в Нью-Йорке, и Кэрол Эбернати приняла его под свое крыло и начала заниматься воспитанием самодисциплины, чего она требовала от каждого члена группы. Но поскольку у него были деньги, он не должен был жить, как безденежные, в «бараках», жилых домиках, которые построил Грант вокруг Малого театра. Он пару раз там ненадолго останавливался летом, когда там было получше, но три недели ограничений в настоящем питье и выходах в город его слегка заедали. Он подружился с Грантом и мог останавливаться у него, но Кэрол считала это несправедливым по отношению к другим членам группы. Так что большую часть времени он жил в Детройте, где у него была женщина, на которой он впоследствии женился, а затем развелся с нею, писал пьесу наезжая только тогда, когда с ней возникали трудности, и жил отдельно. В одну зиму он снял квартиру в Индианаполисе, чтобы быть близ них и жил там пять месяцев с женщиной, пока заканчивал пьесу.

Он сделал легендарную карьеру во время войны в ОСС[3] в Греции, Югославии и Персии, где его греко-турецко-армянская кровь, знание языков и родственники которые не эмигрировали, очень ему помогали, как рассказывал он, и где он стал самым молодым подполковником в истории армии. После этого он содержал нелегальное игорное заведение на Западном побережье, и, очевидно, у него были все виды очень интересных, очень полезных подпольных контактов. Однако его пье са,первая, — «Левая рука восхода» была о Персии и основывалась на его военном опыте. Опыт у него явно был. И все же однажды, когда он еще работал над пьесой, то пришел к Гранту и попросил рассказать все, что тот знает о ручных гранатах, какие они, как работают, как их бросают, как звучит разрыв. Грант сам бросал гранаты только трижды и все на тренировках, но рассказал и удивился, как мог партизан-боец с таким опытом и репутацией ничего о них не знать.

Сама пьеса («Левая рука рассвета» — название, которое дал ей Грант в порыве вдохновения, думая о Персии и вспомнив «Рубайат» Омара Хайяма) была все же о любви — перемешанной с жестокими военными битвами — аристократки персиянки и американского полковника; и любовь любопытно напоминала о грантовских Моряке и Шлюхе из «Песни Израфаэля», однако была гораздо экзотичнее. Она имела огромный успех (Грант свел его с Гибсоном и Клайном), хотя и поменьше, чем первая пьеса Гранта. Но Грант ощущал, что он обнаружил в ней и в Дуге, обнаружил во всем элементы сентиментальности и романтического взгляда на жизнь (равно как и фальшивую твердость, которая была всего лишь другой стороной той же медали), которые могли затруднить Исмайлеху дальнейшее познание самого себя. И еще было это любопытное эхо подобия с его собственными Моряком и Шлюхой.

Это неважно. Вначале все немного подражают. Но правда, что Дуг по-собачьи любил его и его работы, даже рабски, хотя само слово рассердило бы его, так любил, что это беспокоило и смущало Гранта. Он постоянно старался купить ему дорогой подарок, взять в поездку, помочь что-нибудь принести, и все эти предложения Грант отвергал с нервной почти суровостью, потому что некий глубокий инстинкт, который он не мог сформулировать словами, предупреждал его, что принятие всего этого грозило бы опасностью.

Все это проявилось как-то ночью в осенне-зимний период, который Дуг провел в Индианаполисе, заканчивая пьесу: Дуг приехал в дом Гранта в Хант Хиллз с водителем грузовика, которого он подобрал где-то в баре. У Дуга в пьяном виде было два фокуса, которым, как он говорил, его научил факир в Персии: ходить босиком по битому стеклу и есть электролампочки. Это, очевидно, заинтриговало его приятеля-шофера, который тоже был пьян. Но когда он упомянул, что знает Гранта, а Грант написал «Песнь Израфаэля», шофер пришел в экстаз. Он сам был в ВМФ и видел фильм по пьесе (хотя, как он сказал Гранту, не видел спектакля и не читал пьесы), и Грант был его единственным литературным кумиром.

Это было время, когда вся эта некритическая лесть начинала мало значить для Гранта, и он уже давно не считал смешным (но, вероятно, вскоре снова будет так считать) пить в баре и разговаривать о «старом Флоте». Кроме того, он тогда много работал, стараясь закончить новую пьесу, вставал рано, так что на ночь пил ровно столько, сколько нужно для сна. После двух паршивых бутылок пива за кухонным столом он рассердился, чувствуя, что ему навязываются. Дуг раньше не видел его сердитым. Грант вызвал его в спальню для разговора (пришла Кэрол и сидела с шофером) и сказал ему:

— Слушай. Забирай отсюда эту вонючую обезьяну. Ты его привел, теперь выметайтесь, — сказал он с холодной полупьяной яростью. Он по сердцебиению понял, что лицо у него побелело, как мел. — Я не хочу тебя огорчать. Но или ты выкинешь его, или я при тебе попрошу его уйти. И тебя тоже.

— А, лады. Какого черта? Парень тебя любит. Он думает, ты король, — пьяно ответствовал Дуг.

— Насрать я хотел! — сказал Грант, — Это мой дом. Здесь я живу! И тебя не просят, ты не волен приходить сюда пьяным, да еще с другими пьяными, которых ты где-то подобрал!

Лицо Дуга неожиданно преобразилось в пьяное и странное выражение типа «моя вина».

— О'кей! Я знаю, что неправ! Ударь меня! Давай! Ударь в лицо! Я заслужил! Давай! Я прошу!

— Ты с ума сошел? — холодно спросил Грант. — Я не собираюсь тебя бить! Я не собираюсь драться с тобой здесь. Что, и здесь все побить?

Дуг ухмыльнулся, хотя в глазах у него все еще стояли слезы.

— О'кей! Давай выйдем! — неистовствовал он. — Выйдем и подеремся по-настоящему! По-настоящему! Крепко! Как мы, бывало, все делали! В старые денечки! Настоящая дружеская, зубодробительная, сокрушительная, приятельская драка! Как в армии! — Грант выкатил глаза. Он был шокирован мыслью, что именно так он бывало и поступал. — Будет настоящая старомодная драка дружков! — ревел Дуг. — Выбьем друг другу поганые мозги! А потом обнимемся, вернемся и выпьем. Мы вернемся в бар и поднимем тост. За мужчин!За настоящих мужчин!

На улице похолодало и землю припушило снегом. И именно тогда Гранта осенило насчет Дуга Исмайлеха. Грант много боксировал тогда, в так называемые «давние дни». Он думал, что сможет с ним справиться. Дуг был покрупнее, но он же в лучшей форме. Но все это не имело отношения к тому, что он неожиданно понял.

— Слушай, — сказал он гораздо спокойнее. — Я хочу сказать тебе нечто важное. Я не желаю, чтобы ты делал из меня своеобразного отца. — Дуг всегда ненавидел (и любил) своего отца и ссорился с ним. И сейчас он прекратил бушевать, наклонился вперед и уставился на Гранта перекошенными, хитрыми полузакрытыми глазами. Он молчал. — Знаешь, почему? Потому что ты не хочешь отца. Ты всегда говоришь об отце. Но ты хочешь и не хочешь его. Ты хочешь из кого-нибудь создать отца, из любого, просто чтобы ты мог тогда уничтожать его, чтобы доказать себе, что ты мужчина. Силен, дерьмо собачье! Ну, со мной это не пройдет. Потому что я не настолько тобой озабочен. И не буду. У меня возникло так много своих проблем в связи с твоей любовью, что ты начинаешь меня уничтожать. И я неуязвим, потому что мне не нужна лесть. Тебе нужен герой, чтобы уничтожить, иди и ищи кого-нибудь другого. И забирай из моего дома эту пьяную жопу.