Страница 46 из 49
Лет тридцать назад, когда я только познакомился с Хеффернаном и Фицпатриком, отношения их связывали самые близкие. Тогда они были не разлей вода: Хеффернан учил друга жить, Фицпатрик радовался жизни. В ту пору мы, все трое, были студентами, причем Хеффернан, выходец из Килкенни, — студентом «вечным»: учился он столько лет, что никто не знал, когда же он поступил. Дежурные в колледже уверяли, что помнят его уже лет пятнадцать, и, хотя их склонность к преувеличению общеизвестна, в данном случае им, пожалуй, можно было поверить: Хеффернану, маленькому, юркому, похожему на хорька, обидчивому человечку, было никак не меньше тридцати.
Фицпатрик был крупнее, мягче, на его полном лице постоянно сияла добродушная улыбка, отчего многим казалось — и совершенно напрасно, — что его умственные способности оставляют желать лучшего. Свои мышиного цвета волосы он стриг так коротко, что им не требовалось пробора, в глазах же таилась такая безысходная лень, что странно порой было видеть их открытыми. Хеффернан отдавал предпочтение костюмам в полоску, Фицпатрик — просторному синему блейзеру. Выпивали они обычно в баре у Кихо на Энн-стрит.
— Без таких, как этот мозгляк, жилось бы куда веселей, — подал голос Хеффернан.
— Старый хрен, — охотно согласился Фицпатрик.
— «А вы, я смотрю, мистер Хеффернан, — говорит, — все еще у нас». Каково?
— Точно удивился, что ты еще дуба не дал.
— Он был бы не прочь.
Сидя в уютном баре Кихо, они частенько заводили разговор о bete noire Хеффернана, убеленном сединами профессоре Флаксе, североирландце.
— «А вы, я смотрю, все еще у нас», — повторил Хеффернан. — Нет, ты что-нибудь подобное слышал?
— Да этот твой Флакс из ума выжил, неужели не ясно?
— Может, конечно, и выжил, но студенток на лекции смешить не разучился. Все время на мой счет проходится.
— Чего с них, студенток-то, взять.
Хеффернан погрузился в задумчивость.
Медленно закурил «Сладкий Афтон». Покойный дядюшка из Килкенни оставил ему некоторую сумму на обучение, однако, согласно завещанию, по окончании колледжа доступ к деньгам прекращался. Дабы не переступить сию роковую черту как можно дольше, Хеффернан неизменно заваливал предварительные экзамены по общим дисциплинам, которые должны были, перед экзаменами по специальности, сдавать все студенты.
— Подходит ко мне сегодня утром один, — прервал молчание Хеффернан. — Ушлый тип, из Монастервина. «Натаскать тебя, — интересуется, — по логике? Возьму недорого: пять шиллингов в час».
Фицпатрик приподнял кружку пива, отпил из нее и, не вытирая пены с верхней губы, громогласно расхохотался.
— Флаксовский прихвостень, — продолжал Хеффернан. — Я первое что подумал: «Как пить дать, его Флакс подослал».
— Да, таких за милю видать.
— То-то и оно. «Я твоего отца знаю, — говорю. — Он ведь молоко развозит, верно?» Смотрю — покраснел, точно рак. «Держись от Флакса подальше, — говорю. — Он ведь жену и двух сестер в психушку упек».
— А он что?
— Ничего. Заохал: «Надо же!»
— Да, чудной этот твой Флакс, — подытожил Фицпатрик.
Вообще-то, профессора Флакса Фицпатрик тогда в глаза не видал и делал вид, что он с ним знаком, исключительно от лени; если б не лень, он бы обязательно заметил, в какой злобе пребывает Хеффернан. Хеффернан ненавидел профессора Флакса лютой ненавистью, добродушному же и нелюбопытному Фицпатрику казалось, что старый профессор — это всего-навсего небольшая заноза, мелкая неприятность, от которой, с помощью жалобы или оскорбления, избавиться ничего не стоит. На этом этапе ущемленное самолюбие Хеффернана еще не проявилось в полной мере, и Фицпатрику, который знал своего друга как облупленного, даже в голову не могло прийти, что черта эта развита у него до такой степени. Условия оставленного ему завещания, да и упорство, с каким он раз за разом заваливал предварительные экзамены, скорее свидетельствовали об обратном. И тем не менее самолюбие Хеффернана, словно бы отстаивая свое право на существование, в конце концов заявило о себе во весь голос; когда эту историю рассказывают в Дублине сегодня, то не забывают упомянуть: началось все с того, что злополучная фраза профессора Флакса неоднократно вызывала смех у студенческой аудитории.
Профессор Флакс читал в университете лекции по литературе на разные темы, однако особое внимание уделял сочинениям Джеймса Джойса. Шекспир, Теннисон, Шелли, Колридж, Уайлд, Свифт, Диккенс, Элиот, Троллоп, да и многие другие громкие имена приносились в жертву Джойсу, творчество которого в ирландской университетской жизни тридцатых годов считалось основополагающим. Профессору Флаксу ничего не стоило сказать, кого Джойс назвал «насмерть перепуганным имкавцем», какого числа он написал, что его душа «переполнена разлагающимися амбициями»; профессор со знанием дела говорил о «затхлом запахе ладана, напоминающем стоялую воду из-под цветов», а также о «раскрасневшихся карнизах» и «ощетинившихся гусях».
— Сплошной выпендреж, — злобно процедил Хеффернан, когда они с Фицпатриком в очередной раз сидели в баре Кихо.
— Не бойся, Хефф, долго он не протянет.
— Не скажи, такие живут вечно.
Все это Фицпатрик рассказал мне спустя год после того, как они раздружились. Я неважно знал их обоих, но мне было любопытно, отчего разошлись, да еще так неожиданно, такие закадычные друзья. Фицпатрик, человек общительный, секретов ни от кого не имел.
Мы сидели с ним в Колледж-парке, наблюдали за игрой в крикет, и он пытался припомнить, как развивались события. Идея пришла в голову не ему, а Хеффернану, что, впрочем, вовсе не удивительно, поскольку Фицпатрик по-прежнему знал профессора Флакса лишь понаслышке, да и обида была нанесена не ему. И тем не менее, если бы не он, ничего бы не произошло, ибо старуха, которой предстояло сыграть главную роль во всей этой истории, была служанкой в том самом доме, где снимал комнату Фицпатрик.
— Она еще не совсем из ума выжила? — поинтересовался Хеффернан, когда однажды вечером они столкнулись с ней в коридоре.
— Умней нас с тобой, вот только пришибленная какая-то.
— Верно, физиономия у нее неглупая.
— И при этом мухи не обидит.
Вскоре после этого Хеффернан стал частым гостем в Доннибруке, в доме, где жил Фицпатрик. Случалось, что, возвратившись вечером домой, тот заставал друга на кухне, где старуха служанка жарила сосиски или нарезала хлеб к ужину. Миссис Магинн, домовладелица, имела обыкновение перед ужином лежать на диване, поэтому Хеффернан со служанкой оставались в кухне одни. Несколько раз, спустившись вниз, миссис Магинн заставала там Хеффернана, о чем как-то раз, словно невзначай, обмолвилась своему постояльцу. Фицпатрик, который и сам не мог взять в толк, чем могла заинтересовать Хеффернана старуха служанка, ответил, что его друг предпочитает ждать его на кухне, потому что там тепло, и ответ этот миссис Магинн, женщину покладистую, успокоил.
— Никаких сомнений быть не может, — раскрыл наконец карты Хеффернан, когда они спустя несколько недель сидели, по обыкновению, в баре Кихо. — Если бы про это узнал старый Флакс, его бы родимчик хватил.
Фицпатрик помотал головой, чувствуя, что объяснение не заставит себя долго ждать.
— Интересная старушенция, — заметил Хеффернан и рассказал Фицпатрику историю, которую тот слышал впервые в жизни. История эта была про человека по имени Корли, который уговорил служанку в доме на Бэггот-стрит оказать ему небольшую услугу. В истории рассказывалось также про друга Корли, Ленахана, отличавшегося завидным чувством юмора. Поначалу Фицпатрик ничего не понял, решив, что речь идет о двух студентах, их сокурсниках, чьи имена он запамятовал.
— Это Джимми Джойс сочинил, — пояснил Хеффернан. — У Флакса эта байка — самая любимая.
— А по-моему, ничего особенного. И потом, служанка никогда бы такого не сделала.
— Но ведь она в Корли души не чаяла.
— И пошла бы ради него на воровство?!
— Какой же ты сухарь, Фиц.
Фицпатрик радостно засмеялся — оценка эта ему явно польстила. И тут, к его удивлению, Хеффернан изрек: