Стихотворения и поэмы. Дневник

Гроза в Малеевке

Вспять времени идет идущий по аллее.Коль в сумерках идет – тем ярче и вернейнадежда, что пред ним предстанут пропилеии грубый чад огней в канун Панафиней.Он с лирою пришел и всем смешон: привыклак звучанию кифар людская толчея.Над нею: – Вы – равны! – несется глас Перикла.– Да, вы – равны, – ему ответствует чума.Что там еще? Расцвет искусства. Ввоз цикутыналажен. По волнам снует торговый флот.Сурово край одежд Сократовых целуйте,пристало ль вам рыдать, Платон и Ксенофонт?Эк занесло куда паломника! Пусть бродити уставляет взор на портик и фронтон,из скопища колонн, чей безымянен ордер,соорудив в уме аттический фантом.Эй, эй, остерегись! Возбранностью окружьясебя не обводи, великих не гневи.Рожденная на свет в убранстве всеоружья —исчадье не твоей, а Зевсовой главы.Помешан – и твердит: – Люблю ее рожденьево шлеме, что тусклей сокрытых им волос.Жизнь озера ушла на блеска отраженье.Как озеро звалось? – Тритон – оно звалось. —Гефест, топор! А мать, покуда неповинна,проглочена… – Молчи! – Событья приведутк тому – что вот она! Не знается Афинасо сбродом рожениц, кормилиц, повитух.Всё подвиги свершать, Персея на Горгонунатравливать, терпеть хвалу досужих уст,охочих до сластей. А не обречь ли громукупальщиц молодых, боящихся медуз?Когда б не плеск и смех – герои и атлетыиз грешных чресел их произрасти могли б,и прачки, и рабы. – Идущий по аллее,страшись! Гневлив, ревнив и молчалив Олимп.– Что ж, – дерзкий говорит, – я Зевсу не соперник.Но и моей главы возлюбленная дщерь,в сей миг, замедлив шаг на мраморных ступенях,то не она ль стоит и озирает чернь?Громоздко-стройный шлем водвинув в мрак заката,свободно опершись на грозное копьё,живее и прочней, чем Фидиево злато,ожгло мои зрачки измыслие мое.Гром отвечал ему. В отъезде иль уходеон не был уличён, но слухов нет о нём.Я с ужасом гляжу на дерево сухое,спаленное ему ниспосланным огнём.Он виноват, он лгал! Содеян не громоздкобогини стройный шлем, и праведно еевоздетое для войн, искусства и ремёслаи всех купальщиц вздор хранящее копьё.Но поздно! Месть сбылась змеиной, совоокой,великой… ниц пред ней! (Здесь перерыв в строке:я пала ниц.) Неслась вселенная вдоль окон,дуб длани воздевал, как мученик в костре.Такой грозы, как в день тринадцатый июня,усилившейся в ночь на следующий день,не видывала я. Довольно. Спать иду я.Заря упразднена или не смеет рдеть.Живого смысла нет в материальном мифе.Афины – плоть тепла, непререкаем Зевс.Светло живет душа в неочевидном мире,приемля гнев богов как весть: – Мы суть. Мы здесь.Июль 1988в Малеевке

Венеция моя

Иосифу Бродскому

Темно, и розных вод смешались имена.Окраиной басов исторгнут всплеск короткий.То розу шлёт тебе, Венеция моя,в Куоккале моей рояль высокородный.Насупился – дал знать, что он здесь ни при чём.Затылка моего соведатель настойчив.Его: «Не лги!» – стоит, как Ангел за плечом,с оскомою в чертах. Я – хаос, он – настройщик.Канала вид… – Не лги! – в окне не водворени выдворен помин о виденном когда-то.Есть под окном моим невзрачный водоём,застой бесславных влаг. Есть, признаюсь, канава.Правдивый за плечом, мой Ангел, таковапротечка труб – струи источие реально.И розу я беру с роялева крыла.Рояль, твое крыло в родстве с мостом Риальто.Не так? Но роза – вот, и с твоего крыла(застенчиво рука его изгиб ласкала).Не лжёт моя строка, но всё ж не такова,чтоб точно обвести уклончивость лекала.В исходе час восьмой. Возрождено окно.И темнота окна – не вырожденье света.Цвет – не скажу какой, не знаю. Знаю, ктосодеял этот цвет, что вижу, – Тинторетто.Мы дожили, рояль, мы – дожи, наш дворецрасписан той рукой, что не приемлет розы.И с нами Марк Святой, и золотой отверстзев льва на синеве, мы вместе, все не взрослы.– Не лги! – но мой зубок изгрыз другой букварь.Мне ведом звук черней диеза и бемоля.Не лгу – за что запрет и каркает бекар?Усладу обрету вдали тебя, близ моря.Труп розы возлежит на гущине воды,которую зову как знаю, как умею.Лев сник и спит. Вот так я коротаю днив Куоккале моей, с Венецией моею.Обо́сенел простор. Снег в ноябре пришели устоял. Луна была зрачком искомаи найдена. Но что с ревнивцем за плечом?Неужто и на час нельзя уйти из дома?Чем занят ум? Ничем. Он пуст, как небосклон.– Не лги! – и впрямь я лгун, не слыть же недолыгой.Не верь, рояль, что я съезжаю на поклонк Венеции – твоей сопернице великой.……………………………………………………………………Здесь – перерыв. В Италии была.Италия светла, прекрасна.Рояль простил. Но лампа, сокровище окна, стола, —погасла.Декабрь 1988Репино