Страница 83 из 126
Ивановские припевки
Созвали семинар – проникнуть в злобу дня,а тут и без него говеют не во благе.Заезжего ума пустует западня:не дался день-злодей ловушке и облаве.Двунадесять язык в Иванове сошлисьи с ними мой и свой, тринадцатый, злосчастный.Весь в Уводь не изыдь, со злобой не созлись,Ивановичей род, в хмельную ночь зачатый.А ежели кто трезв – отымет и отъестсудьбы деликатес, весь диалект – про импорт.Питают мать-отец плаксивый диатезтех, кто, возмыв из детств, убьет, но и повымрет.Забавится дитя: пешком под стол пойдя,уже удавку вьет для Жучки и для Васьки.Ко мне: «Почто зверям суёшь еды-питья?» —«Аз есмь родня зверья, а вы мне – не свояси».Перечу языку – порочному сынкупорушенных пород и пагубного чтива.Потылицу чешу, возглавицей рекуто, что под ней держу в ночи для опочива.Захаживал Иван, внимал моим словам,поддакивал, кивал: «Душа твоя – Таврида.Что делаешь-творишь?» – «Творю тебе стакан». —«Старинно говоришь. Скажи: что есть творило?» —«Тебя за речь твою прииму ко двору.Стучись – я отворю. Отверстый ход – творило». —«В заочье для чего слывешь за татарву?» —«Заочье не болит, когда тавром тавримо».Ой, город-городок, ой, говор-говорок:прядильный монотон и матерок предельный —в ооканье вовлёк и округлил роток,опутал, обволок, в мое ушко продетый.У нас труба коптит превыспренную синьи ненависть когтит промеж родни простенок.Мы знаем: стыдно пить, и даже в сырь и стыньмы сикера не пьем, обходимся проствейном.Окликнул семинар: «Куда идешь, Иван?» —«На Кубу, семинар, всё наше устремленье».Дивится семинар столь дальним именам.(На Кубу – в магазин, за грань, за вод струенье.)Раздолье для невест – без петуха насест,а робятишки есть, при маме и во маме.Ест поедом тоска, потом молва доест.Чтоб не скучать – девчат черпнули во Вьетнаме.Четыреста живых и чужеродных чадусилили вдовства и девства многолюдность.Улыбки их дрожат, потёмки душ – молчат.Субтропиков здесь нет, зато сугуба лютость.Смуглы, а не рябы, робки, а не грубы,за малые рубли великими глазамиих страх глядит на нас – так, говорят, грибыглядят, когда едят их едоки в Рязани.Направил семинар свой променад в сельмаг,проверил провиант – не сныть и не мякину.Бахвалился Иван: «Не пуст сусек-сервант.Полпяди есть во лбу – читай телемахину».За словом не полез – зачем и лезть в карман?«Рацеей, – объяснял, – упитана Расея.Мы к лишним вообче бесчувственны кормам.Нам коло-грядский жук оставил часть растенья».Залётный семинар пасет нас от беды:де, буйствует вино, как паводок апрельский.Иван сказал: «Вино отлично от воды,но смысл сего не здесь, а в Кане Галилейской».От Иоанна – нам есть наущенье уст,и слышимо во мглах: «Восстав, сойдем отсюду».Путина – нет пути. То плачу, то смеюсь,то ростепель терплю, то новую остуду.«Эй, ты куда, Иван?» – «На Кубу, брат-мадам.А ты?» – «Да по следам твоим, чрез половодье». —«Держися за меня! Пройдемся по водам!»И то: пора всплакнуть по певчем по Володе.Ивану говорю по поводу вина:«Нам отворенный ход – творило, хоть – травило».Ответствует: «Хвалю! Ой, девка, ой, умна!А я-то помышлял про кофе растворимо…»Март 1986Иваново«Хожу по околицам дюжей весны…»
Хожу по околицам дюжей весны,вкруг полой воды, и сопутствие чье-тоглаголаше: «Колицем должен еси?» —сочти, как умеешь, я сбилась со счёта.Хотелось мне моря, Батума, дождя,кофейни и фески Омара-соседа.Бубнило уже: «Ты должна, ты должна!» —и двинулась я не овамо, а семо.Прибой возыметь за спиной, на восток,вершины ожегший, воззриться – могла ведь.Всевластье трубы помавает хвостом,предместье-прихвостье корпит, помогает.Закат – и скорбит и робеет душапред пурпуром смрадным, прекрасно-зловещим.Над гранью земли – ты должна, ты должна! —на злате небес – филигрань-человечек.Его пожирает отверстый вулкан,его не спасет тихомолка оврага,идет он – и поздно его окликать —вдоль пламени, в челюсти антропофага.Сближаются алое и фиолет.Как стебель в средине захлопнутой книги,меж ними расплющен его силуэт —лишь вмятина видима в стынущем нимбе.Добыча побоища и дележа —невзрачная крапина крови и воли.Как скушно жужжит: «Ты должна, ты должна!» —тому ли скитальцу? Но нет его боле.Я в местной луне, поначалу, своейлуны не узнала, да сжалилась лунностьи свойски зависла меж черных ветвей —так ей приглянулась столь смелая глупость.Меж тем я осталась одна, как она:лишь нищие звери тянулись во другида звук допекал: «Ты должна, ты должна!» —ужель оборучью хапуги-округи?Ее постояльцы забыли мотив,родимая речь им далече латыни,снуют, ненасытной мечтой охвативкто – реки хмельные, кто – горы златые.Не ласки и взоры, а лязг и возня.Пришла для подачи – осталась при плаче.Их скаредный скрытень скрадет и меня.Незнаемый молвил: «Тем паче, тем паче».Текут добры молодцы вотчины вспять.Трущобы трещат – и пусты деревеньки.Пошто бы им загодя джинсы не дать?По сей промтовар все идут в делинквенты.Восход малолетства задирчив и быстр:тетрадки да прятки, а больше – рогатки.До зверских убийств от звериных убийствпо прямопутку шагают ребятки.Заради наживы решат на ножах:не пусто ли брату остаться без брата?Пребудут не живы – мне будет не жаль.Истец улыбнулся: «Неправда, неправда».Да ты их не видывал! Кто ты ни есть,они в твою высь не взглянули ни разу.И крестят детей, полагая, что крест —условье улова и средство от сглазу.До станции и до кладбища дошла,чей вид и названье содеяны сажей.Опять донеслось: «Ты должна, ты должна!» —я думала, что-нибудь новое скажет.Забытость надгробья нежна и прочна.О, лакомка, сразу доставшийся раю!«Вкушая, вкусих мало мёду, – прочла,уже не прочесть: – и се аз умираю».Заведомый ангел, жилец неземной,как прочие все оснащенный скелетом.«Ночной – на дневной, а шестой – на седьмой!» —вдруг рявкнул вблизи станционный селектор.Я стала любить эти вскрики ничьи,пророчества малых событий и ругань.Утешно мне их соучастье в ночи,когда сортируют иль так, озоруют.Гигант-репетир ударяет впотьмах,железо наслав на другое железо:вагону, под горку, препона – «башмак» —и сыплется снег с потрясенного леса.Твердящий темно: «Ты должна, ты должна!» —учись направлять, чтобы слышащий понял,и некий ночной, грохоча и дрожа,воспомнил свой долг и веленье исполнил.Незрячая ощупь ума не точна:лелея во мгле коридора-ущелья,не дали дитяти дьячка для тычка,для лестовицей ременной наущенья.Откройся: кто ты? Ослабел и уснулзлохмурый, как мурин, посёлок немытый.Суфлёр в занебесном укрытье шепнул:«Ты знаешь его, он – неправедный мытарь.Призвал он кого́ждо из должников,и мало взыскал, и хвалим был от Бога».Но, буде ты – тот, почему не такови не отпустишь от мзды и побора?Окраина эта тошна и душна! —Брезгливо изрёк сортировочный рупор:«Зла суща – ступай, ибо ты не должнани нам, ни местам нашим гиблым и грубым.Таков уж твой сорт». – И подавленный всхлиппревысил слова про пути и про рейсы.Потом я узнала: там сцепщик погиб.Сам голову положил он на рельсы.Не он ли вчера, напоследок дыша,вдоль неба спешил из огня да в полымя?И слабый пунктир – ты должна, ты должна! —насквозь пролегал между нами двоими.Хожу к тете Тасе, сижу и гляжуна розан бумажный в зеленом вазоне.Всю ночь потолок над глазами держу,понять не умею и каюсь во злобе.Иду в Афанасово крепким ледком,по талой воде возвращаюсь оттуда.И по пути, усмехнувшись тайком,куплю мандариновый джем из Батума.Покинувший – снова пришел: «Ты должназаснуть, возомненья приидут иные».Заснежило, и снизошла тишина,и молвлю во сне: отпущаеши ныне…Март 1986Иваново