Страница 80 из 126
«То ль потому, что ландыш пожелтел…»
То ль потому, что ландыш пожелтели стал невзрачной пользою аптечной,то ль отвращенье возбуждал комарк съедобной плоти – родственнице тел,кормящихся добычей бесконечной,как и пристало лакомым кормам…То ль потому, что встретилась змея, —я бы считала встречу добрым знаком,но так она не расплела колец,так равнодушно видела меня,как если б я была пред вещим зракомпустым экраном с надписью: «конец»…То ль потому, что смерклось на скалахи паузой ответила кукушкана нищенский и детский мой вопрос, —схоласт-рассудок явственно сказал,что мне мое не удалось искусство, —и скушный холод в сердце произрос.Нечаянно рука коснулась лба:в чём грех его? в чём бедная ошибка?Достало и таланта, и ума,но слишком их таинственна судьба:окраинней и глуше нет отшиба,коль он не спас – то далее куда?Вчера, в июня двадцать третий день,был совершенен смысл моей печали,как вид воды – внизу, вокруг, вдали.Дано ль мне знать, ка́к глаз змеи глядел?Те, что на скалах, ландыши увяли,но ландыши низин не отцвели.23—24 июня 1985Сортавала«Сверканье блёсен, жалобы уключин…»
Сверканье блёсен, жалобы уключин.Лишь стол и я смеемся на мели.Все ловят щук. Зато веленьем щучьимсбываются хотения мои.Лилового махрового растеньяхочу! – сгустился робкий аметистдо зауми чернильного оттенка,чей мрачный слог мастит и знаменит.Исчадье дальне-родственных династий,породы упованье и итог, —пустив на буфы бархат кардинальский,цветок вступает в скудный мой чертог.Лишь те, чей путь – прыжок из грязи в князи,пугаются кромешности камор.А эта гостья – на подмостках казнивойдет в костер: в обыденный комфорт.Каморки заковыристой отшелье —ночных крамол и таинств закрома.Не всем домам дано вовнутрь ущелье.Нет, не во всех домах живет скала.В моём – живет. Мох застилает окна.И Север, преступая перевал,захаживает и туманит стёкла,вот и сегодня вспомнил, побывал.Красе цветка отечественна здравостьтемнот застойных и прохладных влаг.Он полюбил чужбины второзданность:чащобу-дом, дом-волю, дом-овраг.Явилась в нём нездешняя осанка,и выдаст обращенья простота,что эта, под вуалем, чужестранка —к нам ненадолго и не нам чета.Кровь звёзд и бездн под кожей серебрится,и запах умоляюще не смел,как слабый жест: ненадобно так близко!здесь – грань прозрачных и возбранных сфер.Высокородный выкормыш каморкиприемлет лилий флорентийских весть,обмолвки, недомолвки, оговоркивобрав в лилейный и лиловый цвет.Так, усмотреньем рыбы востроносой,в теснине каменистого жилья,со мною делят сумрак осторожныйскала, цветок и ночь-ворожея.Чтоб общежитья не смущать основыи нам пред ним не возгордиться вдруг,приходят блики, промельки, ознобыи замыкают узко-стройный круг.– Так и живете? – Так живу, представьте.Насущнее всех остальных проблем —оставленный для Ладоги в пространствеи Ладогой заполненный пробел.Соединив живой предмет и образ,живет за дважды каменной стенойдвужильного уединенья доблесть,обняв сирень, оборонясь скалой.А этот вот, бредущий по дороге,невзгодой оглушенный человеккак связан с домом на глухом отрогесудьбы, где камень вещ и островерх?Всё связано, да объяснить не просто.Скала – затем, чтоб тайну уберечь.Со временем всё это разберется.Сейчас – о ночи и сирени речь.24—25 июня 1985Сортавала«Вошла в лиловом в логово и в лоно…»
Вошла в лиловом в логово и в лоноловушки – и благословил ловецвсё, что совсем, почти, едва лиловоиль около-лилово, наконец.Отметина преследуемой масти,вернись в бутон, в охранную листву:всё, что повинно в ней хотя б отчасти,несет язычник в жертву божеству.Ему лишь лучше, если цвет уклончив:содеяв колоколенки разор,он нехристем напал на колокольчик,но распалил и не насытил взор.Анютиных дикорастущих глазокздесь вдосталь, и, в отсутствие Анют,их дикие глаза на скалолазовглядят, покуда с толку не собьют.Маньяк бросает выросший для взглядацветок к ногам лиловой госпожи.Ей всё равно. Ей ничего не надо,но выговорить лень, чтоб прочь пошли.Лишь кисть для акварельных окропленийи выдох жабр, нырнувших в акваспорт,нам разъясняют имя аквилегий,и попросту выходит: водосбор.В аквариум окраины садовойрастенье окунает плавники.Завидев блеск серебряно-съедобный,охотник чайкой прянул в цветники.Он страшен стал! Он всё влачит в лачугук владычице, к обидчице своей.На Ладоги вечернюю кольчугуон смотрит всё угрюмей и сильней.Его терзает сизое сверканьетой части спектра, где сидит фазан.Вдруг покусится на перо фазаньезапреты презирающий азарт?Нам повезло: его глаза воззрилисьна цветовой потуги абсолют —на ирис, одинокий, как Озирисв оазисе, где лютик робко-лют.Не от сего он мира – и погибнет.Ущербно-львиный по сравненью с ним,в жилище, баснословном, как Египет,сфинкс захолустья бредит и не спит.И даже этот волокита-рыцарь,чьи притязанья отемнили дом, —бледнеет раб и прихвостень царицын,лиловой кровью замарав ладонь.Вот – идеал. Что идол, что идея!Он – грань, пред-хаос, крайность красоты,устойчивость и грация издельяна волосок от роковой черты.Покинем ирис до его скончанья —тем боле что лиловости вампир,владея ею и по ней скучая,припас чернил давно до дна допил.Страдание сознания больного —сирень, сиречь: наитье и напасть.И мглистая цветочная берлога —душно-лилова, как медвежья пасть.Над ней – дымок, словно она – Везувийи думает: не скушно ль? не пора ль?А я? Умно ль – Офелией безумнойцветы сбирать и песню напевать?Плутаю я в пространном фиолете.Свод розовый стал меркнуть и синеть.Пришел художник, заиграл на флейте.Звана сирень – ослышалась свирель.Уж примелькалась слуху их обнимка,но дудочка преследует цветок.Вот и сейчас – печально, безобидновсплыл в сумерках их общий завиток.Как населили этот вечер летнийоттенков неземные мотыльки!Но для чего вошел художник с флейтойв проём вот этой прерванной строки?То ль звук меня расстроил неискомый,то ль хрупкий неприкаянный артисткакой-то незапамятно-иконный,прозрачный свет держал между ресниц, —но стало грустно мне, так стало грустно,словно в груди всплакнула смерть птенца.Сравненью ужаснувшись, трясогузкаулепетнула с моего крыльца.Что делаю? Чего ищу в сирени —уж не пяти, конечно, лепестков?Вся жизнь моя – чем старе, тем страннее.Коль есть в ней смысл, пора бы знать: каков?Я слышу – ошибаюсь неужели? —я слышу в еженощной тишиненеотвратимой воли наущенье —лишь послушанье остается мне.Лишь в полночь весть любовного ответаявилась изумленному уму:отверстая заря была со-цветнацветному измышленью моему.25—27 июня 1985Сортавала