Страница 54 из 126
Февральское полнолуние
Пять дней назад, бесформенной лунызавидев неопрятный треугольник,я усмехнулась: дерзок второгодник,сложивший эти ямы и углы.Сказала так – и оробела я.Возможно ли оспорить птицелова,загадочно изрекшего, что слововернуть в силок трудней, чем воробья?Назад, на двор! Нет, я не солгала.В ней было меньше стати, чем изъяна.Она Того забыла иль не знала,чье имя – тайна. Глупая луна!При ней ютилась прихвостень-звезда.Был скушен вид их неприглядной связи.И вялое влиянье чьей-то властиво сне я отгоняла от виска.Я не возьму луны какой ни есть.Своей хочу! Я ей не раб подлунный.И ужаснулся птицелов: подумайпред тем, как словом вызвать гнев небес.И он был прав. Послышалось: – Иди!– Иду. – Быстрей! – Да уж куда быстрее.Где валенки мои? – На батарее.Оставь твой вздор, иди и жди беды.Эх, валенки! Ваш самотворный бегпривадился к дороге на Пачёво.Беспечны будем. Гнев небес печетсяо нашем ходе через торный снег.Я глаз не открывала, повредитьим опасаясь тем, что ум предвидел.Пойдем вслепую – и куда-то выйдем.Неведом путь. Всевидящ поводырь.– Теперь смотри. – Из чащи над Окойона восстала пламенем округлым.Ту грань ее, где я прозрела угол,натягивал и насыщал огонь.Навстречу ей вставал ответный блеск.Да, это лишь. Всё прочее не полно.Не снёс бы глаз блистающего поля,когда б за ним не скромно-черный лес.Но есть ли впрямь Пачёво? Есть ли я?Где обитает Тот, чье имя – тайна?Пусть мимолетность бытия случайна,есть вечный миг вблизи небытия.Мой – узнан мною и отпущен мной.Вот здесь, где шла я в сторону Пачёва,он без меня когда-нибудь очнется,в снегах равнин, под полною луной.Увы, поимщик воробьиных бегств.Зачем равнинам предвещать равнины?Но лишь когда слова непоправимы,устам отверстым оправданье есть.Мороз и снег выпрашивают слёз,и я не прочь, чтоб слёзы заблестели.Три дня не открывала я постели,и всяк мне дик, кто спросит: как спалось?Всю ночь вкруг окон за луной иду.Вот крайнее. Девятый час в начале.Сопроводив ее до светлой дали,вернусь к окну исходному – и жду.8—9 февраля 1982ТарусаГусиный паркер
Когда, под бездной многостройной,вспять поля белого иду,восход моей звезды настольнойлюблю я возыметь в виду.И кажется: ночной равниной,чья даль темна и грозен верх,идет, чужим окном хранимый,другой какой-то человек.Вблизи завидев бесконечность,не удержался б он в уме,когда б не чьей-то жизни встречность,одна в неисчислимой тьме.Кто тот, чьим горестным уделомтерзаюсь? Вдруг не сыт ничем?Униженный, скитался где он?Озябший, сыщет ли ночлег?Пусть будет мной – и поскорее,вот здесь, в мой лучший час земной.В других местах, в другое времяон прогадал бы, ставши мной.Оставив мне снегов раздолье,вот он свернул в мое тепло.Вот в руки взял мое родноезлато-гусиное перо.Ему кофейник бодро служит.С пирушки шлют гонца к нему.Но глаз его раздумьем сужени ум его брезглив к вину.А я? В ладыжинском оврагеколи не сгину – огонекувижу и вздохну: навряд лидверь продавщица отомкнет.Эх, тьма, куда не пишут письма!Что продавщица! – у ведраводы не выпросишь напиться:рука слаба, вода – тверда.До света нового, до жизнимне б на печи не дотянуть,но ненавистью к продавщицедуша спасется как-нибудь.Зачем? В помине нет аванса.Где вы, моих рублей дружки?А продавщица – самовластна,как ни грози, как ни дрожи.Ну, ничего, я отскитаюсь.С получки я развею грусть:и с продавщицей расквитаюсь,и с тем солдатом разберусь.Ты спятил, Паркер, ты ошибся!Какой солдат? – Да тот, узбек.Волчицей стала продавщицав семь без пяти. А он – успел.Мой Паркер, что тебе в Ладыге?Очнись, ты родом не отсель.Зачем ты предпочел латынидокуку наших новостей?Светает во снегах отчизны.А расторопный мой геройеще гостит у продавщицы:и смех, и грех, и пир горой.Там пересуды у колодца.Там масленицы чад и пыл.Мой Паркер сбивчиво клянется,что он там был, мёд-пиво пил.Мой несравненный, мой гусиный,как я люблю, что ты смешлив,единственный и неусыпныйсообщник тайных слёз моих.23—25 февраля 1982Таруса