Страница 55 из 126
Род занятий
Упорствуешь. Не хочешь быть. Прощай,мое стихотворенье о десятомдне февраля. Пятнадцатый початдень февраля. Восхода недостатокмне возместил предутренний не-цвет,какой в любом я уличаю цвете.Но эту смесь составил фармацевт,нам возбранивший думать о рецепте.В сей день покаюсь пред прошедшим днем.Как ты велел, мой лютый исповедник,так и летит мой помысел о нёмчеремуховой осыпью под веник.Печально озираю лепестки —клочки моих писаний пятинощных.Я погубитель лун и солнц. Прости.Ты в этом неповинна, печь-сообщник.Пусть небеса прочтут бессвязный дым.Диктанта их занесшийся тупица,я им пишу, что Сириус – одину них, но рядом Орион толпится.Еще пишу: всё началось с луны.Когда-то, помню, я щекою льнулак чему-то, что не властно головыугомонить в условьях полнолунья.Как дальше, печь? Десятое. Темно.Тень птичьих крыл метнулась из оврага.Не зря мое главнейшее окноя в близости зари подозревала.Нет, Ванька-мокрый не возжег цветка.Жадней меня он до зари охотник.Что там с Окой? – Черным-бела Ока, —мне поклялись окно и подоконник.Я ринулась к обратному окну:– А где луна? – ослепнув от мороза,оно или не видело луну,или гнушалось глупостью вопроса.Оплошность дрёмы взору запретив,ушла, его бессонницей пресытясь!Где раболепных букв и запятыхсокрылся самодержец и проситель?Где валенки? Где двери? Где Ока?Ум неусыпный – слаб, а любопытен.Луну сопровождали три огня.Один и не скрывал, что он – Юпитер.Чуть полнокружья ночь себе взяла,но яркости его не повредила.А час? Седьмой, должно быть, и весьма.Уж видно, что заря неотвратима.Я оглянулась, падая к Оке.Вон там мой Ванька, там мои чернила.Связь меж луной и лампою в окнетак коротка была, так очевидна.А там внизу, над розовым едва(еще слабей… так будущего летанам роза нерасцветшая виднаотсутствием и обещаньем цвета…в какое слово мысль ни окунем,заря предстанет ясною строкою,в конце которой гаснет огонекв селе, я улыбнулась, за рекою…) —там блеск вставал и попирал зарю.Единственность, ты имени не просишьи только так тебя я назову.Лишь множества – не различить без прозвищ.Но раб, в моей ютящийся крови,чей горб мою вытягивает ношу,поднявший к небу черные круги,воздвигший то, что я порву и брошу,смотрел в глаза родному Божеству.Сильней и ниже остального небасияло то, чего не назову.А он – молился и шептал: Венера…Что было дальше – от кого узнать?На этом и застопорились строки.Я постояла и пошла назад.Слепой зрачок не разбирал дороги.В луне осталось мало зримых свойств.Глаз напрягался, чтоб ее проведать,зато как будто прозревал насквозьпрозрачно-беззащитную поверхность.В девять часов без четверти оназа паршинское канула заснежье.Ей нет возврата. Рознь луне луна.И вечность дважды не встречалась с ней же.Когда зайдет – нет ничего взамен.Упустишь – плачь о мире запредельном.Или воспой, коль хочешь возыметь, —и плачь о полнолунье самодельном.В тот день через одиннадцать часовявилась пеклом выпуклым средь сосени робкий круг, усопший средь лесов,ей не знаком был, мало – что не сродствен.К полуночи уменьшилась. Вдоль глазпромчалась вместе с мраком занебесным.Укрылась в мутных нетях. Предаласьне Пушкинским, а беспризорным бесам.Безлунно и бесплодно дни текли.Раб огрызался, обратиться еслис покорной просьбой. Где его стишки?Не им судить о безымянном блеске.О небе небу делают доклад.Дай бездны им! А сами – там, в трясинебылого дня. Его луну догнатьв огне им будет легче, чем в корзине.Вернусь туда, где и стою: в не-цвет.Он осторожен и боится сглазу.Что ты такое? – Сдержанный ответне всякий может видеть и не сразу.Он – нелюдим, его не нареклиэпитетом. О, пылкость междометья,не восхваляй его и не грубипугливому мгновенью междуцветья.Вот-вот вспугнут. Расхожая лыжняпростёрта пред зарядкою заядлой.В столь ранний час сюда тащусь лишь я.Но что за холод! Что за род занятий!Устала я. Мозг застлан синевой.В одну лишь можно истину вглядеться:тот ныне день, в который Симеонспас смерть свою, когда узрел Младенца.Приёмыш я иль вовсе сиротасо всех сторон глядящего пространства?Склонись ко мне, о Ты, кто сорокадней от роду мог упокоить старца.Зов слышался… нет, просьба… нет, мольба…Пришла! Но где была? Что с нею сталось?Иль то усталость моего же лба,восплывши в небо, надо мной смеялась?Полулуна изнемогла безполулуны. Где раздобыть вторую?Молчи, я знаю, счетовод небес!Твоя – при ней, я по своей горюю.Но весело взбиралась я на холм.Испуг сорочий ударял в трещотки.И, пышущих здоровьем и грехом,румяных лыжниц проносились щёки.На понедельник Сретенье пришлось,и нас не упасло от встреч никчемных.Сосед спросил: «Как нынче вам спалось?»Что расскажу я о моих ночевьях?Со мной в соседях – старый господин.Претерпевая этих мест унынье,склоняет он матерьялизм седини в кушанье, и в бесполезность книги.Я здесь давно. Я приняла укладсоседств, и дружб, и вспыльчивых объятий.Но странен всем мой одинокий взгляди непонятен род моих занятий.Февраль 1982Таруса