Страница 52 из 126
Черемуха трехдневная
Три дня тебе, красавица моя!Не оскудел твой благородный холод.С утра Ольга Ивановна приходит:– Ты угоришь! Ты выйдешь из ума!Вождь белокурый странных дум, три днятвои я исповедовала бредни.Пора очнуться. Уж звонят к обедне.Нефёдов нынче снова у меня.– Всё так и есть! Душепогубный цветсмешал тебя! Какой еще Нефёдов?– Почуевский ученый барин: с вёдромнас поздравлял как добрый наш сосед.– Что делает растенье-озорник!Тут чей-то глаз вмешался, чья-то зависть.– Мне всё, Ольга Ивановна, казалось, —к чему это? – что дом его сгорит.Так было жаль улыбчивых усов,и чесучи по-летнему, и трости.Как одуванчик – кружевные гостьиразвеются, всё ветер унесет.– Уж чай готов. А это, что свелотебя с ума, я выкину, однако.И выгоню Нефёдова. – Не надо.Всё – мимолетно. Всё пройдет само.– Тогда вставай. – Встаю. Какая глушьв уме моём, какая лень и лунность.Я так, Ольга Ивановна, люблю вас,что поневоле слог мой неуклюж.Пьем чай. Ольга Ивановна такойвыискивает позы, чтобы глазомзаботливым в мой поврежденный разумудобней было заглянуть тайком.Как чай был свеж! Как чудно мёд горчил!Как я хитра! – ни чаем и ни мёдомне отвлеклась от знанья, что Нефёдовизящно-грузно с дрожек соскочил.С Нефёдовым мы долго говоримо просвещенье и, при встрече рюмок,о мрачных днях Отечества горюеми вялое правительство браним.Конечно, о Толстом. Мы, кстати, с нимвесьма соседи: Серпухов и Тула.Затем, гнушаясь низменностью стула, —о будущем, чей свет неодолим.О, кто-нибудь, спроси меня о том… —нет никого! – мне всё равно! пусть спросит:– Про вас всё ясно. Но Нефёдов сродственвам почему? Ведь он-то – здрав умом?– О, совершенно. Вся его родняизвестна здравомыслием, и сам онсдавал по электричеству экзамен.Но – и его черемухе три дня.Нет никого – так пусть молчат. Скорей!Нефёдов милый, это вы сказали,что прельщены зелеными глазамиЦветаева двух юных дочерей?Да, зеленью под сильной кручей лба,как и сказал, он был прельщен. А как жене быть? Заметно: старшей, музыкантше,назначена счастливая судьба.– Я б их привел, но – зябкая веснаи, кажется, они теперь на водах.– Они в Нерви. Да и нельзя, Нефёдов,не надобно: их матушка больна.Ушел. Ольга Ивановна вошла.Лишь глянула – и сразу укорила:– Да чем же ты Нефёдова кормила?Ей-ей, ты не в себе, моя душа.– Он вам знаком? – Еще бы не знаком!Предобрый, благотворный, только – нервный.Хвала моей черемухе трехдневной!Поздравьте нас с ее четвертым днем.Он начался. Как зелены леса!Зеленым светом воды полыхнули.Иль это созерцают полнолуньедвух девочек зеленые глаза?19—20 мая 1981Таруса«Есть тайна у меня от чудного цветенья…»
Есть тайна у меня от чудного цветенья,здесь было б: чуднАГО – уместней написать.Не зная новостей, на старый лад желтея,цветок себе всегда выпрашивает «ять».Где для него возьму услад правописанья,хоть первороден он, как речи приворот?Что – речь, краса полей и ты, краса лесная,как не ответный труд вобравших вас аорт?Лишь грамота и вы – других не видно родин.Коль вытоптан язык – и вам не устоять.Светает, садовод! Светает, огородник!Что ж, потянусь и я возделывать тетрадь.Я этою весной все встретила растенья.Из-под земли их ждал мой повивальный взор.Есть тайна у меня от чудного цветенья.И как же ей не быть? Всё, что не тайна, – вздор.Отраден первоцвет для зренья и для слуха.– Эй, ключики! – скажи – он будет тут как тут.Не взыщет, коль дразнить: баранчики! желтуха!А грамотеи – чтут и буквицей зовут.Ах, буквица моя, всё твой букварь читаю.Как азбука проста, которой невдомек,что даже от тебя я охраняю тайну,твой ключик золотой ее не отомкнет.Фиалки прожила и проводила в старостьуменье медуниц изображать закат.Черемухе моей – и той не проболталась,под пыткой божества и под его диктант.Уж вишня расцвела, а яблоня на завтраоставила расцвесть… и тут же, вопрекипустым словам, в окне, так близко и внезапнопрозрел ее цветок в конце моей строки.Стих падает пчелой на стебли и на ветви,чтобы цветочный мёд названий целовать.Уже не знаю я: где слово, где соцветье?Но весь цветник земной – не гуще, чем словарь.В отместку мне – пчела в мою строку влетела.В чужую страсть впилась ошибка жадных уст.Есть тайна у меня от чудного цветенья.Но ландыш расцветет – и я проговорюсь.22 мая 1981Таруса